Врач из будущего. Подвиг

Глава 23 Подвижные решения

Лев стоял у окна в своем кабинете, глядя на расцветающие под солнцем деревья внизу, но не видел их. Его взгляд был обращен внутрь, к картам фронтов, которые он помнил наизусть. Наступление. После Сталинграда все понимали — это лишь начало. Грядет новое, еще более масштабное сражение.

— Верно, Лев Борисович. Счет снова пойдет на часы, а не на сутки.

Лев обернулся. В кабинете, кроме него и Кати, были Громов и Артемьев. Старший майор ГБ держал в руках папку с знакомым грифом «Сов. Секретно». Артемьев смотрел на Льва с привычной холодной оценкой.

— Директива Ставки, — голос Громова был ровным, без эмоций. Он откашлялся и зачитал выдержку: — «В связи с планируемым летним наступлением на ряде стратегических направлений, обеспечить опережающее развитие и внедрение подвижных медицинских формирований, способных к развертыванию в непосредственной близости от линии фронта для оказания квалифицированной хирургической помощи в сроки, исключающие развитие необратимых патологических состояний».

Артемьев положил на стол схему.

— Задача: создать и обкатать прототипы мобильных хирургических групп. Радиус работы — двадцать-пятьдесят километров от передовой. Время автономной работы не менее семидесяти двух часов.

Лев медленно прошелся к столу, его пальцы легли на края схемы. Он не видел чертежи — он видел разбитые дороги, грязь, тряску, темноту и бесконечный поток раненых, которых раньше было некому и негде спасать.

— Грузовик, — тихо сказал он. — Не просто санитарный транспорт. Грузовик-лаборатория-операционная, три в одном. Энергонезависимость за счет бортовой сети и резервных источников. Полная автономность на трое суток по воде, электричеству, медикаментам. И главное — возможность работать в движении, если потребуется срочный отход.

— В движении? — Катя подняла брови. — Операция в трясущемся кузове?

— Лучше тряска, чем смерть от шока или кровопотери в кузове «полуторки» по пути в стационар, — парировал Лев, не отрывая взгляда от схемы. Его мозг уже работал, выстраивая компоновку. — Екатерина Михайловна, твоя задача — кадры и снабжение, подключи Сашку. Нужны добровольцы из хирургов, анестезиологов, медсестер. Те, кто не боится грязи и неожиданностей. И полный расчет снабжения: топливо, бинты, кровь, антибиотики, продовольствие.

— Будет сделано, — Катя кивнула, ее лицо стало сосредоточенным. Она уже мысленно просчитывала списки и накладные.

— Мы даем вам карт-бланш, — сказал Громов. — Но и требуем результата. Немцы тоже не сидят сложа руки. Их медицинская служба куда лучше мобилизована. Нам нужно их опередить.

Лев посмотрел на него. — Мы не просто опередим. Мы изменим правила игры.

Изменить правила игры оказалось проще на бумаге, чем в инженерном цехе, расположенном в подвале «Ковчега». Воздух здесь пах металлической стружкой, машинным маслом и потом. В центре стоял грузовик ЗИС-5 с пустым кузовом, похожий на гигантскую стальную сардельку. Лев, с куском мела в руках, прямо на его бортах рисовал будущее.

— Здесь, — он провел жирную линию, — операционная на двоих хирургов. Столы — обязательно амортизированные, на пружинах, как в вагонах. Иначе в колдобине скальпель упрется в кость. Здесь — стерилизационная, компактный автоклав на керосине. Здесь — лаборатория для срочных анализов. Кровь, моча. Спальные места для бригады из четырех человек — под брезентовым тентом, натянутым сзади.

— Хирургия в тряском грузовике — это бред, Борисов! — прогремел Сергей Сергеевич Юдин. Его мощная фигура заслонила свет от лампы. — Я за все годы практики не видел большего идиотизма! Хирург должен чувствовать ткань, а не бороться с укачиванием!

— Сергей Сергеевич, — Лев повернулся к нему, и его голос был спокоен, но в глазах горел стальной огонь. — Я только что из приемного покоя. Там лежит боец с ранением бедра, простая артерия. В полевом лазарете ему наложили жгут. До нашего стационара он ехал три часа. Жгут сняли, но нога уже неживая. Газовая гангрена. Через шесть часов его не станет. А если бы ему перевязали артерию сразу, через час после ранения, он бы через месяц вернулся в строй. Выбор прост: бред или смерть. Я выбираю бред.

Юдин хотел что-то сказать, но сдавленно хрипнул и отмахнулся.

Главный инженер Крутов, худой и вечно сосредоточенный, потер ладонью щетину на щеке.

— Пружины для столов, это мы решим. Снимем с списанных автомобильных сидений. Со стерилизацией сложнее. Керосинка в закрытом кузове это угарный газ, нужна вытяжка.

— Сделаем вытяжку, — отозвался Сашка, изучая шасси. — И усилим раму, чтобы не развалился на первой же промоине. Лев, питание аппаратуры?

— От бортовой сети, аккумуляторы. Плюс ручной генератор на случай полного отказа. Нам нужен свет для операций, питание для портативного ЭКГ и маленького коагулятора.

— ЭКГ на радиолампах, — пробормотал Крутов, делая пометки в блокноте. — Сожрет аккумулятор за два часа.

— Значит, будем включать его только для диагностики, на минуты. И сделаем аспиратор с ручным приводом. На случай, если электричество кончится в самый неподходящий момент.

Споры продолжались еще час. Рождался не просто автомобиль, рождалась идея. Идея того, что медицина может быть быстрой, мобильной и безжалостно эффективной.

Пока в цехе кипела работа над «хирургическим зисом», в другой лаборатории на первом этаже, пахнущей озоном и оптической смолой, рождалось иное чудо. Лев разложил на столе трофейный немецкий гастроскоп. Длинная, блестящая, негнущаяся стальная трубка с лампочкой на конце.

— Смотрите, — Лев повертел его в руках. — Технически гениально. Практически — пытка для пациента. Слишком длинный, слишком жесткий. Попробуйте проглотить эту штуку, а потом представьте, что у вас прободная язва и перитонит.

Рентген-техник Цукерман, маленький юркий человек с глазами-бусинками, снял очки и протер их.

— Немцы любят сложность. А что предлагаете вы, Лев Борисович?

— Укоротить. Сорок сантиметров достаточно, чтобы осмотреть желудок и двенадцатиперстную кишку. И найти способ сделать кончик гибким. Хотя бы на несколько градусов.

— Гибким? — переспросил молодой инженер Невзоров, гений-самоучка, чьи пальцы были вечно исцарапаны и в пятнах припоя. — Резина? Резина непрозрачна.

— Не резина, световоды. — Лев посмотрел на Цукермана. — Вениамин Аронович, вы же работали с авиаприборами. Там используются гибкие световоды для подсветки шкал.

Цукерман замер, его лицо озарилось.

— Так точно! Стеклянные волокна! Они гнутся! Мы можем передавать через них свет! А для обзора… Невзоров, а мы можем сделать систему миниатюрных линз? Чтобы изображение передавалось по тому же принципу?

Невзоров схватил карандаш и начал чертить на клочке бумаги.

— Можно… Теоретически можно… Сложно с фокусировкой… Но если взять линзы от микроскопов…

Через неделю на столе лежал неуклюжий, но работающий прототип. Короткая трубка с гибкими «хвостами» — один для света, другой для обзора. Они опробовали его на добровольце — одном из раненых бойцов с жалобами на боль в желудке. Изображение было смутным, как в тумане, но когда Лев увидел на линзе крошечную язвочку, он понял — это начало. Параллельно шла работа над бронхоскопом для извлечения осколков из легких. Война диктовала свои, жестокие приоритеты.

Следующий эксперимент Лев провел в экспериментальной операционной. На столе лежала тушка свиньи. Рядом собранный им из подручных средств комплект для лапароскопии: троакар, чтобы проколоть брюшную стенку, осветитель и простейший манипулятор.

— Смотрите, — Лев сделал прокол и ввел инструмент. — Минимальная травма. Мы можем диагностировать проникающее ранение живота без широкого разреза. Сэкономить время, кровь, снизить риск инфекции.

Юдин, Бакулев и Углов наблюдали молча. Когда Лев закончил, Юдин тяжело вздохнул.

— Борисов, это игрушки! — его голос гремел, срываясь на хрип. — Настоящий хирург должен чувствовать ткань руками, я вам в сотый раз повторяю! Должен видеть кровь, а не смотреть в это… стеклышко! Хирургия это ремесло, искусство, а не управление манипулятором, как на заводе!

Александр Николаевич Бакулев, всегда более сдержанный, покачал головой.

— Для диагностики… возможно, имеет право на существование. Но, Лев Борисович, на войне нет времени для такой ювелирной работы. Нужно резать, быстро и точно.

Федор Григорьевич Углов был категоричен.

— Слишком сложно, слишком долго. Пока ты будешь возиться со своей оптикой, пациент истечет кровью. Концепция отвергнута.

Лев не стал спорить. Он видел в их глазах не просто консерватизм, а страх перед неизвестным. Он молча собрал свой инструмент. Но вечером он вызвал к себе Невзорова.

— Работы по лапароскопии продолжаем тайно. Ищите материалы, думайте над конструкцией. Их время еще придет.

Самым же смелым его проектом стала идея, рожденная в подвальной лаборатории, заваленной списанной аппаратурой ПВО. Лев положил на стол перед профессором-акустиком Орловым и Крутовым немецкий журнал по дефектоскопии.

— Ультразвук, — сказал Лев. — Он видит трещины в броне. Почему он не может увидеть осколок в человеческом теле?

Профессор Орлов, сухопарый мужчина с седыми бакенбардами, скептически хмыкнул.

— Молодой человек, вы понимаете разницу между сталью и биологической тканью? Разная плотность, рассеивание, поглощение… Энергии просто не хватит, чтобы вернуться и дать внятный сигнал.

— А если увеличить мощность? — не сдавался Лев.

— Тогда мы сварим пациенту мышцы, как мясо в кастрюле, — флегматично заметил Крутов, разбирая какой-то блок с лампами.

— Значит, ищем баланс, — настаивал Лев. — Немцы используют пьезокристаллы. Они есть?

Крутов порылся в ящике и достал несколько мутных кварцевых пластинок.

— От списанных станций орудийной наводки, должны работать.

Монтировали установку несколько дней. Генератор на лампах, собранный Крутовым, жужжал и пах горелой изоляцией. К кварцевому излучателю припаяли провода. Сигнал ловили на осциллограф.

Первый опыт провели на банке с желатином, куда положили гильзу от патрона. Водили самодельным датчиком по поверхности. На экране осциллограга прыгала зеленая линия. Ничего понятного.

— Чувствительность мала, — бормотал профессор Орлов, покручивая ручки настройки. — Шумы…

Он настроил регуляторы еще раз, его пальцы, несмотря на возраст, были точными и уверенными. Внезапно зеленая линия на экране дернулась и замерла, выбросив четкий, повторяющийся пик.

— Вот! — крикнул Невзоров. — Смотрите! Сигнал!

Он стоял ровно напротив гильзы. Лев маркером поставил крест на поверхности желатина. Разрезали — гильза лежала точно под меткой.

В лаборатории воцарилась тишина, нарушаемая лишь гудением аппаратуры. Они смотрели на экран, потом на гильзу, потом друг на друга.

— Нужно испытать на человеке, — тихо сказал Лев. — Найти бойца с застарелым, невидимым на рентгене осколком.

Пока в подвалах рождалось будущее, в кабинете Жданова решали, какая часть этого будущего может стать достоянием гласности. Жданов протянул Льву свежий номер «Вестника НИИ „Ковчег“».

— Наш первый тираж, тысяча экземпляров. Разошлют по всем фронтовым госпиталям.

Лев взял журнал, он пах типографской краской. На страницах — его методики, схемы, результаты. Гордость сменилась холодком, когда Громов, сидевший в кресле в углу, поднял голову.

— Я должен зачитать список тем, которые не подлежат публикации, — его голос был ровным. — Все данные по выходу антибиотиков из питательной среды. Схемы промышленного синтеза гормонов. Принципиальные электрические схемы новых диагностических аппаратов. Подробные тактико-технические характеристики мобильных групп.

Лев сжал журнал.

— Иван Петрович, так мы не сможем делиться самым важным! Люди будут умирать от того, что где-то хирург не знает о новой методике!

— Ваш опыт, Лев Борисович, является стратегическим активом государства, — холодно парировал Громов. — Немцы заплатят любые деньги за ваши чертежи. А наши… союзники… слишком быстро учатся. Мы делимся тем, что дает тактическое преимущество здесь и сейчас. Не стратегическим сырьем для будущих войн.

Жданов вздохнул.

— Лев Борисович, он прав. Мы можем публиковать упрощенные, но эффективные протоколы. Достаточные, чтобы спасти жизнь в полевых условиях без раскрытия наших секретов.

Лев отложил журнал. Он снова столкнулся с системой. Она защищала его, но и душила. Приходилось играть по ее правилам.

Испытание правил на прочность началось в середине июня в роще близ фронта, где стояли, хорошо замаскированные, два переоборудованных ЗИС-5. Лев настоял на личном присутствии, хоть дорога и была долгой, ему было на кого положиться в свое отсутствие. Воздух звенел от близкой канонады. Земля под ногами мелко вздрагивала.

Лев лично возглавил первый выезд. Работали при свете керосиновых ламп и фар, которые глушили плотным брезентом. Постоянная тряска от разрывов, пыль, въевшаяся в кожу. Истинный хаос.

Первый серьезный случай поступил глубокой ночью. Боец с ранением в живот. В полевом лазарете диагностировали «ушиб брюшной стенки» и отправили в тыл. Молодой хирург Киселев, тот самый, что спорил с Львом во время сортировки, уже хотел отпустить его дальше, но Лев остановил его.

— Послушай живот, тишина.

Киселев приложил фонендоскоп. Кишечные шумы действительно отсутствовали.

— Но перитонеальных симптомов нет… Живот мягкий.

— Бывает и так при забрюшинной гематоме. Тащи портативный ЭКГ.

Подключили аппарат. На ленте — косвенные признаки: тахикардия, снижение вольтажа. Сердце кричало о кровопотере, которую не видел глаз.

— Внутреннее кровотечение. В кузов! Срочно! — скомандовал Лев.

Операцию делали при свете фар, в трясущемся грузовике. Лев работал быстро, почти не глядя на руки. Разрез, тупое разделение тканей. И там — разрыв селезенки. Кровь хлынула в рану.

— Зажим! Гемостат! — его голос в тесноте кузова был спокоен. Киселев, ассистировавший ему, с трудом успевал подавать инструменты. Лев наложил швы на пульсирующую ткань, перевязал сосуд. Кровотечение остановилось.

— Теперь, — Лев вытер лоб тыльной стороной запястья, — он имеет шанс.

Когда бойца унесли, Киселев стоял, прислонившись к стенке грузовика. Его трясло.

— Я… я бы его пропустил. Он бы умер в дороге.

Лев посмотрел на него. В глазах молодого врача был не просто испуг, а осознание собственного предела.

— Теперь не пропустишь. Учись!

За двое суток они сделали семнадцать операций. Пять раненых умерли на столе. Но двенадцать были спасены. Те, кто, скорее всего, не доехал бы до стационара.

Вечером второго дня изможденная бригада собралась у костра. Киселев молча пил крепкий чай, заваренный в котелке.

— Я за эти двое суток, кажется, прожил год, — хрипло сказал он. — Столько крови, столько смерти… И эти условия… После чистой операционной в «Ковчеге» это кажется каким-то адом.

Лев сидел напротив, его лицо в свете платя было уставшим и жестким.

— Условия — это цена. Цена за то, что мы успели вовремя. Тот парень с селезенкой — ее заплатил. И мы вместе с ним.

Киселев поднял на него взгляд.

— После той вашей сортировки… с гангреной… я на вас злился. Считал вас бездушной расчетливой машиной. Теперь… теперь я начинаю понимать. Вы не машина, вы просто видите дальше. И берете на себя то, что другим не под силу.

Это было молчаливое примирение, признание. Лев кивнул и отпил из своей кружки. Горький, обжигающий чай был вкусом этой маленькой, но важной победы.

Победа другого рода ждала его по возвращении в Куйбышев. В подвальной лаборатории собрались все, кто работал над ультразвуком. На этот раз Юдин стоял в стороне, скрестив руки на груди, с выражением скептического любопытства на лице.

Добровольцем был боец с застарелым осколком где-то в мягких тканях бедра. Рентген был чистым — осколок был слишком мал или прозрачен для лучей.

Лев водил самодельным датчиком по коже бойца. На экране осциллографа снова прыгала зеленая линия. Профессор Орлов, сосредоточенно хмурясь, регулировал настройки.

— Шумы… много шумов… — бормотал он. — Биотоки мышц…

Внезапно, в одном месте, хаотичное мельтешение сменилось четким, ритмичным пиком.

— Вот! — ахнул Невзоров. — Держит!

Лев маркером поставил крест на коже. Пациента доставили в свободную операционную. Разрез скальпелем — и через минуту он пинцетом извлек крошечный, не больше семечка, зазубренный кусочек металла. После успеха, команда вернулась к новому изобретению, стала обсуждать более тонкие настройки.

Юдин, наблюдавший все это время молча, тяжелыми шагами подошел к аппарату. Он посмотрел на экран.

— Покажите еще раз, — сказал он глухо.

Ему привели другого бойца. Процедуру повторили. Снова успех.

Юдин обернулся к Льву. Его могучее лицо было серьезным.

— Борисов… Иногда… иногда ваши бредовые идеи… — он сделал паузу, подбирая слова, — имеют право на жизнь. Продолжайте.

Для Льва это была высшая форма признания. Краше любой награды.

Среди всей этой работы, крови и напряжения были островки, ради которых все и затевалось. Редкий спокойный вечер в квартире Борисовых. Патефон играл какую-то довоенную пластинку. Андрюша и Наташа играли на ковре.

— Не дергайся, пациент! — строго говорил Андрюша, тыча в плюшевого мишку деревянной палочкой. — Сейчас сделаю укол, и все пройдет!

Наташа, как образцовая медсестра, подавала ему «скальпель» — другую, более тонкую палочку.

— Держи, доктор. И бинты не забудь.

Лев и Катя сидели на диване, наблюдая за ними. На лице Льва впервые за долгие дни появилась настоящая, не вымученная улыбка.

— Папа, а правда, что ты теперь на машине операции делаешь? — спросил Андрюша, отвлекаясь от мишки.

— Правда, сынок. Как цирковой фокусник, только вместо кроликов раненые дяди. Вытаскиваю из них пули и осколки.

Дети засмеялись. Им нравилась эта игра, они не видели за ней крови и боли. Они видели чудо. И в этот момент Лев понимал, что ради этого ощущения чуда в детских глазах можно вынести все.

Катя положила руку ему на плечо. Ее прикосновение было теплым и твердым.

— Они гордятся тобой.

— Я знаю, — тихо ответил он. — И это самая большая награда для меня.

Вечером того же дня Лев вызвал к себе в кабинет Мишу Баженова и его жену Дашу.

— Михаил Анатольевич, задание, — Лев положил на стол папку. — Завод в Свердловске. Никак не могут выйти на стабильный выход левомицетина. Ты — лучший химик, который у меня есть. Поедешь, разберешься.

Миша поправил очки на носу, которые, как всегда, съехали.

— Поеду. Только… чертежи… — он заерзал. — Я, кажется, половину дома оставил.

— Все уже собрал Сашка, — устало улыбнулся Лев. — И с тобой поедут два товарища от Ивана Петровича. Для твоей же безопасности.

Даша, сидевшая рядом, тихо вздохнула. Она держала на руках маленького Матвея.

— Только осторожнее, Миш. И пельмени уральские не объедайся, желудок испортишь.

Миша попытался пошутить:

— Буду там есть уральские пельмени, а вы тут на одной каше сидите! Без меня похудеете!

На перроне, провожая его, царил привычный хаос. Миша, как всегда, путался в чемоданах с пробирками и чертежами. Даша, прижимая к себе сына, поправляла ему шарф.

— Очки не потеряй! — крикнула она ему вдогонку.

В этот момент Сашка, запыхавшийся, подбежал к уже тронувшемуся вагону и сунул Мише в окно папку.

— Мишка! Ты без головы родился или ее в лаборатории оставил⁈ Документы забыл!

Вагон тронулся. Лев, наблюдая эту комичную и трогательную сцену, снова почувствовал, что они не просто команда. Они семья, и это дает им силы.

Тридцатого июня Лев, Катя и Громов стояли на крыше «Ковчега». Закат окрашивал Волгу в багряные и золотые тона.

— Итоги квартала, — Лев смотрел на горизонт. — Развернуто пять мобильных хирургических групп. Работают на трех фронтах. Созданы и переданы в серию прототипы гастроскопа и бронхоскопа. Работающий макет ультразвукового локатора.

Громов кивнул.

— По данным с фронтов, летальность в дивизиях, обеспеченных вашими МХГ, снизилась на восемнадцать процентов. Ставка довольна.

Катя протянула пачку писем.

— А это от наших хирургов, которые работают в этих группах. «…Спасибо за аппараты… вы не представляете, как это помогает в грязи и под огнем…»

Лев взял одно из писем. Бумага была грубой, почерк — торопливым и неровным. Он прочитал несколько строк и опустил руку.

— Мы не просто догоняем войну, — тихо сказал он. — Мы начинаем ее опережать.

Он последний раз взглянул на заходящее солнце и спустился вниз, в свой кабинет. На столе его ждали новые чертежи, отчеты и карты. Готовилась Курская дуга. Его война, война за жизни, продолжалась.