Врач из будущего. Подвиг

Глава 10 Интерлюдия Алексей Морозов — Лешка. Окно

7 июля 1941 года, 10:47. Командный пункт ПВО, Белосток.

Капитан Игорь Семёнов, бывший командир батареи 76-мм зениток, а теперь начальник противовоздушной обороны Белостокского укрепрайона, прильнул к стереотрубе. Его мир состоял из расчерченного на сектора неба, зазубренных верхушек деревьев на горизонте и пронизывающего тишину гула вражеской авиации, доносившегося с запада. Не того привычного гула одиночных разведчиков. Это был ровный, нарастающий гул группы самолетов, что летели их убивать.

— «Кулон-один», «Кулон-два», доложите обстановку, — спокойным, будничным голосом передал он в ларингофон. «Кулоны» — двух постов визуального наблюдения, вынесенных на водонапорные башни моментально откликнулись.

В наушниках затрещал голос, сдавленный от напряжения:

— «Шкатулка», я «Кулон-один», вижу группу… Девять… десять силуэтов. Высота примерно три с половиной тысячи. Курс на Белосток. Похоже «Хейнкели-111». Западный сектор, повторяю западный сектор десять силуэтов.

— «Кулон-два», подтверждаю, вижу шесть… поправка семь «мессеров» выше них. Идут как прикрытие.

Семёнов мысленно отметил: 10 He-111, 7 Bf-109, рабочая группа, не армада, расчётливый удар. Они, видимо, решили, что пулемётчиков можно задавить бомбами с недосягаемой высоты, а «мессеры» потом пройдутся штурмовкой по уцелевшим. Стандартно и самоуверенно, обычная тактика, добить окруженцев.

— Всем постам, «Гроза-один». Цели заходят на западный сектор. Бомбардировщики — приоритет. Батареям «Орёл» и «Сокол» — ждать моего сигнала. Пулемётным расчётам — не выдавать себя, молчать. Я повторяю: не открывать огонь. Ваша цель истребители, если пойдут на снижение.

По всем телефонным линиям и радиочастотам пронеслась тихая, чёткая команда. Двести с лишним спаренных «Максимов», чьи стволы уже неделю держали немцев в страхе, затаились. Их расчёты, залегли в ячейках возле своих батарей… Гул перерос в рёв.

10:53. Первая тройка He-111, ведомая опытным обер-лейтенантом, вышла на боевой курс. Пилот видел внизу расплывчатые квадраты города, воронки от взрывов, и ничего более. Ни привычных сумасшедших перекрестий трасс, которыми встречали пикировщиков, ги сами батареи, ничего. «Русские спрятались, или у них кончились патроны», — мелькнула у него мысль.

В этот момент капитан Семёнов, следивший, как группа входит в зону одновременного поражения его тяжёлых батарей, нажал тангенту.

— «Орёл», «Сокол». По ведущим. Огонь!

С запада и востока от города, из тщательно замаскированных позиций в оврагах и ложных развалинах, ударили восемь 85-мм зенитных орудий 52-К (те самые, с эшелона) и шесть 76-мм зениток обр. 1938. Они работали будто на полигоне, ведя сосредоточенный огонь по заранее пристрелянным целям. Первые разрывы рванулись не в строю бомбардировщиков, а впереди них, создавая сплошную стену из стали и огня.

Для немецких пилотов это было как удар об стену. Их вдруг встретил адский ливень. Ведущий He-111 вздрогнул, будто споткнулся, и из его правого двигателя вырвался густой чёрный шлейф. Секунда — и весь бомбардировщик, не сбросив ни одной бомбы, клюнул носом и, разваливаясь на части, понёсся к земле, оставляя за собой жирный след дыма.

— Mein Gott! Flak! Schwere Flak*! — закричал кто-то в эфире, и стройный порядок мгновенно распался. Бомбардировщики, сбрасывая бомбы куда попало, чтобы облегчить бомболюки, начали отчаянные противо-зенитные манёвры.

Mein Gott! Flak! Schwere Flak*! — Боже мой! Зенитный! Тяжелая зенитная артиллерия! (перевод)

10:55. «Мессеры», летевшие выше, прореагировали мгновенно. Их командир, видя панику, приказал:

— Jagdstaffel*, атакуем зенитные позиции! За мной! — Немцы были кем угодно, подонками, нацистами, но трусами их назвать было нельзя и воевать они умели…

Jagdstaffel* — эскадрилья истребителей.

Семёрка Bf-109, как стая ястребов, пикировала вниз, намечая себе цели — демаскировавшие себя вспышками выстрелов батареи. Они были уверены в себе. Один заход — и русские зенитчики будут перебиты.

Они не знали, что попали в ловушку…

— Пулемётным расчётам! По истребителям! Огонь на поражение! — скомандовал Семёнов.

Земля неожиданно ожила. Сотни пулемётных стволов, до этого молчавшие, выплюнули вверх сходящиеся веера трассирующих пуль. Это была не стрельба, это был расстрел, один сплошной стальной шторм. Воздух на высотах до тысячи метров стал кипеть от свинца. Первый же «мессер», попытавшийся зайти на батарею, был прошит сразу с трёх сторон. Он закрутился волчком и врезался в поле, не успев даже выровняться. Второй, получив очередь в бензобак, вспыхнул ярким факелом.

Немецкие лётчики ошалели. Они ждали редких, неточных очередей, а их встретил сплошной, управляемый огненный ливень. Пилоты рванули ручки на себя, пытаясь выйти из этой мясорубки, но некоторым было слишком поздно они были на слишком низкой высоте. Ещё один Bf-109, пойманный в перекрёстье сразу двух установок, разлетелся в облаке взрыва на обломки.

10:58. Над полем боя воцарился хаос. Два He-111, объятые пламенем, тянули к земле. Ещё один, с оторванным крылом, падал, вращаясь. Остальные бомбардировщики, беспорядочно сбросив смертоносный груз на свои же передовые позиции (оглушительные взрывы донеслись с запада), дали полный газ и, прижимаясь к земле, удирали на запад. «Мессеры», потеряв три машины за минуту, также вышли из боя, рассыпавшись и набирая высоту.

Всего шесть минут. С момента первого выстрела до момента, когда последний немецкий самолёт скрылся за горизонтом.

11:05. Штаб обороны.

Морозов, наблюдавший за боем с того же КП, опустил бинокль. Его лицо было каменным.

— Итог? — спросил он, не оборачиваясь.

Капитан Семёнов, бледный от адреналина, но собранный, сверялся с только что поступившими донесениями.

— Товарищ полковник. По предварительным данным:

Сбито: четыре He-111, три Bf-109. Ещё два «Хейнкеля» ушли со шлейфами, дотянут ли до аэродрома — вопрос.

Наши потери: одна 76-мм пушка повреждена осколком бомбы, расчёт — двое легкораненых. Один пулемётный расчёт уничтожен прямым попаданием 20-мм снаряда с «мессера»… все погибли. Бомбы противника упали в основном в нейтральной полосе и на их же переднем крае. Ущерба городу и основным позициям нет.

Морозов кивнул, не было ни тени ликования. Погиб расчёт пулеметной установки статистика войны, чьи-то перечеркнутые судьбы…

— Хорошо работали. Похоронить своих с почестями. Представь отличившихся к наградам. А этих… — он мотнул головой в сторону запада, где над лесом висели два чёрных столба дыма, не хоронить собаке собачья смерть.

Он повернулся к ожидавшему связисту.

— Передать полковнику Носову: «Небо чистое. Погода для прогулки благоприятствует. Начало — по плану». И передать всем командирам секторов: с этого момента — полная готовность номер один. Немцы сейчас будут чесать затылки и листать уставы. У нас есть не больше суток, пока они не придумают, что делать дальше, используем их.

В штабе 8-го авиакорпуса Люфтваффе через час будет лежать радиограмма: " Эскадрилья KG-53. Отчёт о вылете на подавление ПВО в районе Белосток. Задание не выполнено. Встречены организованным огнём тяжёлой и лёгкой зенитной артиллерии необычной плотности. Потеряно 4 He-111 и 3 Bf-109. Ещё 2 He-111 тяжело повреждены. Рекомендую присвоить району наивысший приоритет угрозы. Полётов на малых и средних высотах избегать. Требуется дополнительная разведка и пересмотр планов нейтрализации объекта."

Именно этой паузой, этим запросом «на пересмотр», Морозов и собирался воспользоваться по-полной.

7 июля 1941 года, 11:20. Штаб обороны Белостока.

Алексей Морозов, полковник НКВД, стоял у карты, не отрывая взгляда от жирной синей дуги, сжимавшей город.

— Доложили, — сухо сказал начальник штаба, положив перед ним свежую сводку ПВО. — Семь сбитых подтверждено. Два «хейнкеля» дымят, едва тянут. Их истребители получили по зубам. Небо над городом — наше, на время наше. — уточнил он…

— На время, — повторил Морозов, и в его голосе прозвучала сталь. — Значит, их артиллерийские корректировщики ослепли. Значит, их пикировщики не сунутся без прикрытия. Значит, у немецкой пехоты за спиной пустота. — Он ударил кулаком по карте, по синей дуге. — Это не пауза — это окно. И мы в него войдем.

Он обернулся к собравшимся командирам. Лица — усталые, невыспавшиеся, но не сленный взгляд горел в их глазах. В их душах была та же ярость, что копилась в городе с первых сожженных немцами деревень.

— Операция «Молот» начинается сейчас, — голос Морозова резал тишину, как стеклорез. — Пока они чешут затылки и пишут отчёты о «необъяснимых потерях», мы ударим. Цель — не прорыв ради прорыва. Цель — пленные наши советские граждане и их свобода. — Он ткнул пальцем в отметки дулагов. — Там наши, их не кормят, не оказывают медицинской помощи. Наших сестёр… — он сделал едва заметную паузу, и по залу пронёсся низкий, звериный гул, — … там насилуют и выбрасывают, как тряпки. Каждый час там — смерть. Мы вырвем этих людей у европейских нелюдей, палачев в человеческом обличие…

Он видел, как сжимаются кулаки у майора Орлова, танкиста. Как застывает, будто из стали, лицо у начальника артиллерии. Как политрук сводного полка, сухой, как щепка, старший лейтенант Борисов, беззвучно шевелит губами, повторяя цифры из только что зачитанных разведдонесений о дулагах.

— Группа «Таран», — Морозов перевёл взгляд на Орлова. — Ваши КВ и вторым эшелоном Т-26. Ваша задача — не прорваться. Ваша задача — проломить. Сделать в их обороне дыру, в которую пролезет танк. Всю нашу артиллерию — на поддержку, все миномёты. Бить по их второй линии, по резервам, не давать им поднять головы. Будете продавливать, пока не упрётесь в их костяк. Тогда — отходите на исходные, под прикрытие наших окопов.

— Группа «Молот», — взгляд упал на молодого, но посеревшего от ответственности капитана Ветрова, командира батальона Т-24 и БТ-7. — Вы — остриё, движетесь сразу за «Тараном». Как только дыра будет сразу — в неё. И полный газ! С вами — десант на броне, грузовики с оружием. Проводники от Носова знают дорогу. Ваша задача — дойти, освободить, развернуться и бить назад. Времени на раскачку нет. Шесть часов, максимум — восемь. Поймёте, что не успеваете, — возвращаетесь с тем, кто есть, но вы должны успеть.

— «Наковальня» — это мы, — Морозов обвёл взглядом остальных, мы все кто остается в котле. — Как услышите, что «Молот» вернулся и ввязался в драку с внешней стороны — это ваш сигнал. Поднимаете всё: КВ, пехота, броневики. Бьём по той же дыре, но уже изнутри. Зажимаем тех, кто там остался, между нами и «Молотом». И тогда — только тогда — открываем дорогу обозу со слабыми и раненными, а они поверьте будут в большом количестве в дулагах.

Он сделал паузу, давая приказу дойти до каждого, до сердца, не до мозга.

— Вопросы? Нет? — В зале молчали. — Тогда запомните самое главное. Сегодня мы воюем не за высоту и не за километр. Мы воюем за людей. За каждого, кого вытащим из того ада. Каждый ваш снаряд, каждый патрон, каждый шаг — это глоток воды для умирающего, это шанс для изнасилованной девчонки, это плюс один штык в нашем строю. Они думают, что мы в ловушке. Сегодня мы покажем им, кто на самом деле в западне. К выполнению!

14:00. Исходные позиции, юго-западный сектор.

Земля содрогалась вся артиллерия Белостока, от 122-мм гаубиц до ротных миномётов, говорила одним голосом. Огненный вал катился по немецким позициям, выжигая окопы, смешивая с грязью пулемётные гнёзда. Дым и пыль стояли стеной.

— «Таран», Таран', вперёд! — хрипел в микрофон майор Орлов, высунувшись по пояс из башни своего КВ.

С земли, будто чудовищные бронированные жабы, выползли десять КВ-1. За ними, будто пригнувшись, шли Т-26. Немецкая оборона, оглушённая артналётом, оживала с запозданием. Из клубов дыма брызнули первые трассы противотанковых ружей, застучали бронебойные по лобовой броне КВ, оставляя лишь белые следы.

— Пехота, за танками! За мной! За Сталина! — кричал политрук Борисов, поднимая из траншеи первую цепь. Его лицо было искажено не страхом, а холодной ненавистью. Он час назад показывал бойцам снимки, сделанные разведчиками Носова: горы трупов у проволоки, глаза детей, смотревшие в небо в расстрелянной деревне. Теперь эти глаза выжигали у него душу, за спиной в каждом солдате горела ярость и желание вступить в бой с врагом.

Немцы дрались отчаянно, профессионально. Они отсекали пехоту от танков миномётным огнём, пытались бить по бортам тяжелых танков из уцелевших орудий. Но «Таран» был не остановить. КВ, игнорируя пулемётный огонь, давили пулемётные гнёзда гусеницами, 76-мм пушки методично выбивали дзоты. Это был не прорыв — это было продавливание. Метр за метром, окоп за окопом, ценой двух подбитых Т-26 и десятков жизней пехоты, синяя линия на карте Морозова треснула.

14:47. Радист в танке Ветрова услышал хриплый голос Орлова:

— «Молот»! Проход на участке «Роща» очищен! Дави газ, пока не закрыли!

— Всем машинам! Полный вперёд! Десант, держись! — закричал Ветров.

И «Молот» пришёл в движение. Быстроходные БТ-7 и Т-34, ревя моторами, рванули вперёд, обходя дружественные КВ и Т-26, ещё ведущие бой. За ними, подпрыгивая на колдобинах, неслись грузовики, набитые ящиками с винтовками и тёмными, круглыми, как яблоки, гранатами. На броне каждого танка, прижавшись к башне, сидел десант. Так было не положено по уставу, но так делал Морозов, так посоветовал Лешке его друг Лев…

Они проскочили последнюю линию немецких окопов, где шла рукопашная, и вырвались на проселочную дорогу. Позади оставался грохот боя, дым, смерть. Впереди было тихое, июльское поле, лес… и ад за колючей проволокой.

Ветров обернулся. На броне его Т-34, сидел молоденький лейтенант-пехотинец. Тот смотрел не вперёд, а назад, на удаляющийся дым Белостока. Его лицо было мокрым.

— Чего ревёшь, лейтенант? — крикнул Ветров, перекрывая рёв мотора.

— Там наши остались… продавливать… — прокричал в ответ лейтенант.

— А мы за новыми едем! — рявкнул Ветров. — Чтобы их стало больше! Понял? Теперь держись крепче! Скоро и нам пострелять придется!

И «Молот», этот стальной кулак, вырвавшийся из тисков, понёсся по пыльным дорогам Белостокщины. Навстречу тишине, которая через час должна была взорваться криками мести и лязгом разрываемой колючей проволоки.

А в Белостоке, на НП, Морозов, слушая стихающие звуки боя на участке прорыва, смотрел на часы.

— Шесть часов, — тихо сказал он никому, кроме себя. — Даю вам восемь. Но вернитесь. И приведите с собой наших…

7 июля 1941 года, 15:17. Дулаг № 3 «Лесной», в 18 км западнее Белостока.

Жара стояла такая, что воздух над колючей проволокой дрожал, как над раскалённой плитой. Запах — сладковато-трупный, с нотками испражнений и безысходности. Лагерь не был похож на военный объект. Это была просто поляна в лесу, обнесённая в два ряда колючкой. Ни бараков, ни навесов. Люди лежали прямо на земле, в грязи, превратившейся в пыль, или сидели, обхватив колени, уставившись в никуда. Их было тысячи. Молчаливых, апатичных, с лицами, на которых голод и безысходность стёрли всё человеческое.

На четырёх угловых вышках, сколоченных из свежего соснового горбыля, лениво переминались с ноги на ногу часовые. Не немцы. Люди в мешанине униформы — что-то от вермахта, что-то гражданское. Хиви, предатели, украинцы из вспомогательной охраны. Их было 150 нелюдей на весь лагерь, при 30 немцах. Им было скучно. И от скуки они развлекались…

Один из них, дородный похожий на цыгана или турка холопец с бычьей шеей, спустился с вышки и, похаживая вдоль проволоки, тыкал штыком в тех, кто лежал слишком близко. Не чтобы убить — чтобы поиздеваться. Заставить вздрогнуть, отползти.

— Москаль, куда прешь? Место твое там, у лужи, — хрипло говорил он на сельском диалекте, дикой смеси польских и русских слов, пиная сапогом в бок худющего, седого старшину. Тот лишь глухо застонал, даже не открывая глаз.

Рядом, у ворот, двое других охранников раздавали «пайку» — черпаком из бочки выливали мутную жижу, вчерашние помои, прямо в протянутые котелки или просто в ладони. Смеялись, когда кто-то ронял драгоценную грязь.

— Свиньи, — бросал один, плюясь. — И зачем вас кормить? Все равно сдохнете.

В глазах пленных, которые смотрели на них, не было даже ненависти. Презрение для них выбравших смерть, предательство всего человеческого в себе вызывало лишь презрение, но хиви этого было не понять…

15:23 Сначала это был далёкий, нарастающий гул, не похожий на привычный ропот леса. Потом — лязг гусениц. Часовой на западной вышке лениво обернулся, приставил ладонь к глазам. Его лицо сначала выразило недоумение, потом — ужас.

Из-за деревьев, поднимая тучи пыли, выскочили три быстроходных танка БТ-7. На их скошенных башнях алели красные звёзды. За ними, подпрыгивая на кочках, неслись три грузовика «ЗИС-5», с кузовов которых уже спрыгивали, цепляясь за борт, бойцы в пилотках и гимнастёрках.

У часового не было времени даже крикнуть. Первая же длинная очередь из танкового пулемёта ДТ, прошила его вышку насквозь. Деревянные щиты вспыхнули щепками, тело охранника дёрнулось и рухнуло вниз, в колючку.

В лагере на секунду воцарилась оглушительная тишина. Даже охрана у ворот замерла, черпак застыл в воздухе. Тысячи глаз уставились на танки.

Потом тишину разорвал визг.

— Танки! Русские танки! — заорал один из хиви у ворот, швырнув черпак и хватая с плеча винтовку. Но стрелять было некуда — танки уже разворачивались, ведя огонь по остальным вышкам. Пулемётные очереди сшибали второго, третьего часового. Четвёртый, в панике, попытался спуститься по лестнице, сорвался и сломал ногу, застряв в проволоке.

Охрана поняла всё за секунду. Никакого героического сопротивления, сплошная паника. Они бросились к воротам, не чтобы закрыть, а чтобы ОТКРЫТЬ И БЕЖАТЬ. Дородный щирый украинец похожий толи на турка, толи цыгана, ещё минуту назад издевавшийся над стариком, бежал, спотыкаясь, крича что-то нечленораздельное. Но было уже поздно…

С брони первого БТ-7 спрыгнул рослый сержант с обветренным лицом. В его руках был ППШ. Он даже не целясь дал короткую очередь поверх голов бегущих к воротам охранников.

— Ложись, сволочи! — проревел он хриплым, но чётким голосом.

Но сдаваться предателям было страшно, слишком много невинной крови на руках. Охранники в ужасе отпрянули от ворот, увидев перед собой не только танки, но и рассыпавшуюся в цепь роту десантников. У тех в руках были ППШ, винтовки, ручные пулемёты Дегтярёва. Исход противостояния был ясен даже им, туповатым садистам.

И в этот момент взорвалось то, что копилось неделями.

Сидящий у проволоки седой старшина, которого только что пинали, внезапно вскинул голову. В его потухших глазах вспыхнула бешеная искра. Он не крикнул, а зарычал. И бросился не к воротам, а на ближайшего охранника — того самого цыгана или турка, бойца УПА. Тот, оглушённый рёвом моторов и выстрелами, даже не успел развернуть винтовку. Старшина, весивший килограммов пятьдесят, вцепился ему в горло, повалил на землю и начал бить головой о камни.

Это было сигналом.

Лагерь восстал. Даже не как армия — как разъярённый зверь. Те, кто ещё минуту назад не мог подняться, находили силы вскочить. Они не бросались к воротам навстречу спасителям. Они бросались на охранников. Камни, палки, голые руки. Хиви, оказавшись в ловушке между танками снаружи и бушующей толпой внутри, обезумели. Они метались, стреляли наугад, пытались отбиться прикладами. Но против сотен пар рук, ослеплённых ненавистью, это было бесполезно. Их затаптывали, душили, разрывали на части.

Сержант с ППШ, наблюдая эту бурю, лишь холодно кивнул.

— Похоже, наши клиенты сами разберутся с садистами, — бросил он пулемётчику. — Второе отделение — к воротам! Открывать и наводи порядок! Первое — с флангов, чтоб никто не ушёл в лес! Третье — к грузовикам, начинать раздачу оружия и погрузку тяжёлых!

Его голос, грубый и не терпящий возражений, резал воздух, как нож. Десантники, не обращая внимания на кровавую вакханалию в центре лагеря, чётко выполнили приказ. Ворота распахнулись. Одни бойцы поставили у выхода пулемёты, другие уже тащили с грузовиков ящики с винтовками Мосина и гранатами РГД-33.

К ним уже бежали первые из пленных — те, у кого ещё горели глаза. Не все. Многие просто стояли и смотрели, не веря. Но были и те, кто сам искал глазами командира.

— Здоровые, кто может драться — сюда! — кричал молодой лейтенант, встав на ящик. — Получайте оружие! Раненых, кто не может идти — к грузовикам! Командиры, политработники — ко мне на построение!

Порядок возникал поверх хаоса. Стихийная месть постепенно угасала, выполнив свою работу. Теперь в лагере было две реальности: в центре — кровавая лужа и несколько изуродованных тел в форме хиви, а по краям — уже формирующиеся шеренги людей, которые с жадностью хватали винтовки и слушали короткие, рубленые команды.

А из леса на опушку уже выезжали всадники — кавалеристы Носова. Они вели за собой волокуши — примитивные из жердей и плащ-палаток. Их было человек пятьсот.

— Тяжелораненых и неходячих — на волокуши! — скомандовал их старший, коренастый старшина. — Живее! У нас шесть часов, чтобы оттащить их в укрытие!

Работа закипела. Десантники и уже вооружённые пленные носили на носилках и волокушах живые скелеты — тех, кто был на грани. Грузовики, забитые до отказа, уже уезжали в лес, к скрытой базе, чтобы, разгрузившись, вернуться за следующей партией.

Сержант с ППШ смотрел на это, сверяясь с часами. Прошло сорок минут. Один лагерь. Восстание. Начало эвакуации. Формирование батальона.

— Нормально, — пробормотал он себе под нос. — Успеваем…

Он посмотрел на строящихся у грузовиков бывших пленных. В их глазах уже не было животного ужаса или слепой ярости. Там появилось нечто — жёсткое, сосредоточенное. Жажда, не просто мести, жажда возвращения в строй. Они рвались в бой, к своим… И это было страшнее любой ярости.

***Перед «завершением» данного тома, порядок глав будет изменён***