"Маяк только один" – 3. "Таможня дает добро"

III

Дурные предчувствия не сбылись — ни избиений, ни даже повторного обыска в каюте, куда затолкали Романа, не последовало. Его усадили на табурет; сидящий напротив человек (без нацистских и прочих татуировок и не сказавший ни слова матом, или на мове) объяснил, что поскольку их товарищ, владевший арабским, только что отбыл в мир иной, его обязанности отныне возлагаются на Романа. Это было не предложение, а констатация факта, а тон говорившего не допускал даже мысли о возражениях. Роман едва не спросил, откуда уверенность, что он обладает достаточной квалификацией — но вовремя прикусил язык, вспомнив, что должность, «переводчик», указана в краснокрестной карточке, вместе с языками, арабским, испанским и французским. Английский подразумевался по умолчанию; на нём и велась беседа, что ещё раз подтвердило догадку: собеседник, в отличие от других бандитов, не украинец и, скорее всего, вообще не имеет к стране «404» ни малейшего касательства. Акцент его указывал, скорее, на скандинавское, североевропейское происхождение, это Роман, со времён учёбы в МГУ увлекавшийся лингвистикой, определил уверенно. Что ж, раз этот тип здесь за главного, то с ним и нужно договариваться. Так что Роман кивнул и осторожно осведомился об условиях и сроках новой «службы».

В ответ Улоф (так звали «скандинава») усмехнулся. Стоящий за спиной Романа бандит (подельники называли его Микола) выматерился, но никаких «радуйся, что в живых остался», или «будешь делать, что скажут, иначе за борт!» не последовало. Пленнику объяснили, что поселят его в каюте, кормить будут с командой, алкоголь не воспрещён и вполне доступен, в пределах разумного, разумеется. А вот о сроках говорить пока рано — работы много, только у побережья Сирии предстоит подобрать ещё три группы беженцев, а подобрав — доставить их по назначению. Куда именно, он не уточнил, добавив, что на всё про всё уйдёт не меньше месяца, а после новый переводчик сможет отправиться куда захочет с приличной премией в кармане — если, конечно, будет добросовестно выполнять свои обязанности и не совать нос, куда не надо. Альтернатива была очевидна, что Улоф и подтвердил, ткнув большим пальцем за спину, в распахнутый по случаю жары иллюминатор.

На этом собеседование закончилось. Микола подтолкнул Романа к выходу и оба по знакомому дубовому, с латунными поручнями, трапу выбрались наверх. Беженцев на палубе уже не было; трое матросов окатывали доски из брезентового шланга и шаркали по ним верёвочными швабрами. Драят палубу, подумал Роман — совсем, как в рассказах Джека Лондона или романах Мелвилла. Да и выглядели они так, словно сошли со страниц «Морского Волка» и «Моби-Дика» — парусиновые штаны, вязаные фуфайки на голое тело, распахнутые на груди безрукавки и фланелевые рубашки в крупную клетку. У многих на головах красовались клеёнчатые шляпы с загнутыми впереди полями, так называемые «зюйдвестки». Всё это разительно контрастировало с обликом украинцев, и Роман снова задумался — куда же занесла его нелёгкая? Одежда — ладно, нацепить на себя можно любое тряпьё, но как насчёт самого судна? Старомодные обводы корпуса, парусная оснастка, допотопная паровая машина… А услышав разговоры матросов, Роман вообще перестал что-либо понимать. Чтобы он, знавший пять языков, помимо перечисленных в документе — и не смог с ходу определить наречие, которым пользовались матросы? Явственно европейское, оно было похоже на испанский, но только похоже; многие слова были знакомы, словно надёрганы из разных языков, фразы порой складывались в нечто осмысленное, но не вполне понятне. В конце концов Роман решил, что матросы говорят на некоем варианте эсперанто — что ж тем лучше, значит, проблем с освоением языка не будет… Удивительно другое: где судовладелец, грек, если судить по развевающемуся за кормой флагу, сумел набрать «эсперантоговорящую» команду? А заодно: с какого перепугу шайка хохлов, промышляющая торговлей людьми, выбрала для своих уголовно наказуемых операций не старый сухогруз, не списанный сейнер, какие можно за гроши, купить в любом средиземноморском порту, а эту вот раритетную посудину — босающуюся в глаза, ни на что не похожую, нарушающую все мыслимые экологические нормы, что тоже не может не привлечь к ней лишнее внимание? Тут поневоле задумаешься… Впрочем, напомнил себе Роман, выводы делать рано — во всяком случае, пока он не увидит капитана, не поговорит с ним, не выяснит, что здесь, в конце концов, происходит? Ну, хорошо, пусть не с капитаном, пусть со старшим помощником, радистом, судовым механиком, наконец — должен же быть здесь хоть один нормальный, вменяемый человек, способный объясниться на нормальном, вменяемом языке? Только вот — позволят ли ему такого человека найти и, тем более, заговорить с ним? Сомнительно, ох, сомнительно…

Встретиться, и уж, тем более, поговорить с капитаном Роману не удалось — ни в этот, ни на следующий день. Да он почти его и не видел — разве что, издали, на мостике. Затянутый в старомодный тёмно-синий с серебряными пуговицами китель, в фуражке и неизменных белых перчатках, капитан ни разу не спускался на палубу — стоял у ограждения и обозревал окрестности через антикварный бинокль, составленный из пары раздвижных латунных трубок. Раз или два он брал в руки сложной формы прибор, состоящий из латунных дуг и трубок — секстан, ещё одна нелепость в мире радиолокации, спутниковых навигаторов и ДжиПиЭс. А ещё — он ни разу не видел капитана в обществе кого-то из украинцев, или хотя бы Улофа — и это тоже навевало мысли, оформить которые в стройную теорию, хоть как-то объясняющую происходящее, никак не получалось.

Первую партию беженцев взяли на борт меньше чем через сутки, под вечер. Это была огромная надувная лодка, вмещавшая не меньше полусотни человек, все, как один — алавиты, бегущие от ярости противников президента Асада. На этот раз тоже не обошлись без кровопролития — у двух или трёх пассажиров нашлось оружие и они, заподозрив неладное, открыли по пароходу огонь. Но то ли стрелками они оказались некудышными, то ли заржавленные, разболтанные до последней степени «Калашниковы» посылали пули куда угодно, только не в цель — но ни один из бандитов не пострадал. Ответные очереди скосили десяток человек и изрешетили пухлые бока лодки; она стала оседать и беженцы, оказавшись в воде, завопили, протягивая руки к свесившемуся с борта трапу. Они хватались за ступеньки, лезли, отталкивая друг друга, вверх, спихивали невезучих, становились на их плечи, лишь бы дотянуться до спасительного каната. На палубу удалось поднять не больше половины, остальные канули в пучину.

Со второй лодкой прошло сравнительно гладко. Она шла недогруженной — как объяснил араб-рулевой, отчаливать пришлось раньше времени, чтобы не угодить под пули мятежников, и в результате, вместо заявленных шестидесяти человек («голов», как говорили украинцы) в лодке оказалось не больше двух с половиной десятков. Роман присутствовал при допросе и переводил ответы; рулевой решил, что его тоже отпустят, заплатив за «поставку», но вместо этого его затолкали в трюм, и бандиты заспорили — сразу беженцы его придушат, или сначала покуражатся в отместку за предательство? Вмешиваться никто, разумеется, не собирался, украинцы обращались с пленниками, как со скотом, даже хуже, ведь скот хотя бы кормят, а эти ограничились тем, что спустили в трюм связку пластиковых бутылок с водой и несколько жестяных вёдер — параши, как объяснил один из бандитов. Что там творилось после суток с лишним качки, тесноты и духоты, Роману не хотелось даже думать, а тем более, проверять — хватало расползающегося их приоткрытых люков смрада немытых тел, рвоты, человеческих фекалий. Матросы, те, что объяснялись на квази-эсперанто, тоже избегали приближаться к люкам; Роман не раз замечал, что они старались не замечать творимого хохлами беспредела — и это тоже наводило на мысли. Попадись пароход хотя бы катеру береговой охраны, не говоря уж о военном судне под любым флагом — сядут все, как говорил персонаж Папанова, в известном фильме. Любой на борту, от капитана до последнего кочегара (а они здесь, конечно имеются, должен же кто-то кидать в топки уголёк?) не говоря уж об украинских бандитах — преступники, замешанные в торговле людьми. А за это полагается солидный срок по законам любой страны.

Третью лодку встретили наутро следующего дня — такой же рыбацкий баркас, на Роман бежал из Латакии. И на этот раз обошлось без эксцессов — пассажиры, по большей части, жители Идлиба, бегущие от воцарившегося в провинции кровавого хаоса, решили, что подобравший их пароход принадлежит одной из тех благотворительных организаций, что ищут и подбирают по всему Средиземному морю лодки с беженцами, и препровождают их в европейские порты. Свою ошибку они поняли, только оказавшись в трюме, когда протестовать было поздно. Матросы привычно окатили доски палубы из шлангов, смывая грязь, и пароход повернул на запад, чтобы, миновав траверз турецкой Антальи и оставив по правому борту Родос, углубиться в лабиринт проливов, разделяющих острова Греческого (или, как его ещё называют, Эгейского) Архипелага. Роман же устроился на полубаке, за якорной лебёдкой, подальше от чужих глаз. Следовало, во-первых, поправить крепление пистолета — за двое суток он так впился в кожу, что терпеть это не было больше сил, — а заодно, обдумать всё, что с ним произошло.

Пока он предавался размышлениям, на палубе кое-что изменилось. Пропали куда-то украинцы — видимо, подумал с усмешкой Роман, добрались-таки до буфета и накачиваются пивом. Зато матросов прибавилось — человек десять копошилось на палубе, укладывая в бухты якорные канаты, натягивая шлюпочные чехлы, крепя рангоут и выбирая втугую снасти. Другие убирали с палубы всё, что нельзя прикрутить и принайтовить, наглухо задраивали крышки иллюминаторов и люки.

Судно готовили судно к непогоде, к шторму — это ясно было даже такому профану в морском деле, как Роман. Непонятно было, к чему такая поспешность — погода по-прежнему прекрасная, лёгкий ветерок, на небе ни облачка… Учения, как на военном корабле? Вряд ли, особенно, если вспомнить, какие сомнительные делишки они тут проворачивают…

Капитан с мостика невозмутимо наблюдал за суетой на палубе, приняв «наполеоновскую» позу, по-наполеоновски заложив ладонь за борт кителя. Рядом с ним стоял человек, которого Роман видел впервые: невысокий, коренастый и широкоплечий, с короткой, но густой седоватой бородой, он напоминал писателя Хемингуэя. И даже рыбацкий, широкогорлый, грубой вязки свитер выглядывал из-под складок бушлата. Занятный персонаж, подумал Роман, интересно, кто это может быть? На ещё одного члена украинской шайки не похож — скорее, кто-то из команды, например, штурман?..

Матросы тем временем закончили свои дела и один за другим убрались в низы. Капитан и «штурман» покидать мостик не собирались — они с помощью матросов обвязали себя канатами и прикрепили их к леерным стойкам. Вслед за ними то же самое сделали двое рулевых, стоящие возле огромного, в рост человека, сдвоенного штурвального колеса — похоже, подумал Роман, о механизации здесь имеют весьма отдалённое приспособление. Даже электрических лебёдок на палубе он не заметил ни одной, только механические, ручные. Ещё одна загадка вдобавок к тем, что уже имеются — не много ли их набралось?..

Пароход взвыл сиреной, из тонкой трубки, спаренной с дымовой трубой, взвилось облачко снежно-белого пара. Бушприт покатился влево, в сторону берега, нос судна нацелился на оконечность далеко выступающего в море мыса. Там, на скалистом утёсе, стояла высоченная, словно фабричная труба, окрашенная в красно белые полосы, башня маяка.

Время шло к трём пополудни, солнце светило ярко — и, тем не менее, на верхушке башни замигали вспышки. Пароход ответил им ещё одним гудком и чуть изменил курс — так, что бушприт теперь уткнулся точно в полосатую башню. Машина под палубой застучала чаще, её механическое биение ясно ощущалось сквозь подошвы кроссовок. «Прибавили ход, — понял молодой человек, — но ведь до оконечности мыса не больше двух километров, а у основания его ярится на камнях прибой? О чём думает капитан, и этот, второй, в бушлате? Пароход — не моторка, резко менять курс, он не способен, придётся описывать широкую дугу впритирку к каменной гряде…» Мелькнула мысль: пока они будут тут развлекаться рискованными маневрами — вскочить, сорвать с лееров спасательный круг и прыгнуть за борт. До берега не так уж далеко — доплывёт, если не затянет под бешено вращающийся винт и не изрубит в фарш на радость средиземноморским рыбёшкам…

Додумать он не успел. На верхушке маяка вспыхнула ослепительная звезда, подобно лучу гиперболоида из прочитанной недавно фантастической книжки писателя Алексея Толстого — вспыхнула, затопила жгучим ртутно-белым светом всё окружающее, безжалостно кольнула мозг, и сознание Романа провалилось в глухую черноту.