"Маяк только один" – 3. "Таможня дает добро"

VII

— Спасибо, братец! — Сергей кивнул матросу-фалрепному, который помог ему выбраться из шлюпки на пирс. Тот ответил белозубой улыбкой.

— Ты того… в роль-то не входи! –посоветовал Казаков — Это тебе не царские времена, и даже не Зурбаган. Матросы на «Квадранте по большей части наши, с Земли, а ты ему 'братец»! Ещё бы двугривенный дал на чай!

Сам он помощи он отказался, раздражённо фыркнув при виде протянутой руки. Старается, чтобы окружающие не замечали возраста, понял Роман, как будто это можно скрыть! Да и незачем — в свои шесть с хвостиком десятков лет Маячный Мастер острова Валуэр крепок, бодр и энергичен настолько, что вполне способен дать форы иному сорокалетнему…

— На водку. — Сергей усмехнулся. — На чай — это половым в трактирах или извозчикам, а матросам, тем более, военного флота — исключительно на водку.

— Наши — не военные. — немедленно возразил Казаков. — «Квадрант» частное, торговое судно… во всяком случае по бумагам.

— А пушки — это для исторической реконструкции? Ерунды-то не говори, нашёл мирных торговцев… забыл, как они «Серую Чайку» раскатали? Между прочим, этот самый фалрепный у ютовой четырёхдюймовки стоял, заряжающим!

— Кстати, о «Серой Чайке»… — Казаков заозирался, нашёл взглядом пароход. — Решили, что с ним делать?

— Конфискуем. Имеем полное право, ни одна сволочь не придерётся.

— А капитан? Пароход, насколько я понимаю, принадлежит ему?

— Принадлежал. Сам виноват, будет знать, как связываться со всякой шелупонью. И вообще — пусть скажет спасибо, если его не упекут на каторгу за нападение на зурбаганский таможенный крейсер.

— Так это ж не он, а хохлы! — удивился Казаков. — Их и надо на каторгу!

— Обязательно надо. — согласился Сергей. — Никак нельзя без каторги. Но и капитан своё получит, всё, что происходит на судне, на его ответственности, и оправданий тут быть не может. Но, надеюсь, суд будет к нему снисходителен — в конце концов, это по его приказу повязали бандюков и сдали нам пароход!

— Что ж, справедливо… — кивнул Казаков. — А матросы?

— Останутся на Посту Живой, выделим им небольшие подъёмные, мы ж не звери… Рабочие руки здесь нарасхват, найдут себе дело, в рыбаки пойдут, или на каботажные суда наймутся… Не пропадут, в общем. А «Серую Чайку» продадим местным властям, отдельно оговорив в договоре купли-продажи, что судно не будет использоваться на Фарватерах.

— Бонифатьич настоял? — Казаков понимающе ухмыльнулся. — Не хочет плодить конкурентов?

Врунгель перед визитом на берег посетил «Латр». После чего они с Дзиртой погрузились в гичку и направились к пристани — и вот теперь дожидались припозднившихся спутников.

— А что? — Сергей пожал плечами. — Имеет право. Часть средств, вырученных за пароход, пойдёт в уплату за стоянку и ремонт «Латра» — там возни месяца на три при местных хилых мощностях, — а на остальное купим участок земли возле порта и построим на нём факторию — пару домиков и пакгауз. Это затея Бонифатьича — старик собирается заняться торговлей, возить товары по Фарватерам.

— На «Квадранте»? — удивился Казаков. — Много ли туда влезет?

— Зачем на «Квадранте»? Будет пока фрахтовать суда в Зурбагане, а дальше купит какую ни то посудину, если окажется, что линия приносит выгоду. Заодно и в Мир Трёх Лун будет ходить — грузооборот-то растёт, не говоря уж о переселенцах. Только в прошлом месяце в вербовочную контору в Зурбагане человек пятьдесят обратилось, хотят на остров Валуэр! обороты-то растут!'?

— А «Клевер» что же, на покой?

— Зачем? Старичок ещё послужит, будет, как и раньше, возить переселенцев с Земли.

— Разумно. — согласился Казаков. — Всё равно больше десятка на рейс редко когда набирается. А возить — как раньше, через Зурбаган, или…

И осёкся, бросив взгляд на Романа. Тот поспешил сделать вид, что занят изучением окрестностей. Город и порт производили впечатление довольно безрадостное, не сравнить с полным южной прелести и красок Зурбаганом. Но судов хватало и тут — небольшие, почти исключительно парусные, они, словно мухи варенье, облепили пирсы по берегам бухты. На пристанях громоздились пирамиды ящиков, груды мешков и штабели строевого леса. И повсюду люди — грузчики, ломовые извозчики со своими подводами, матросы и рыбаки в шляпах-зюйдвестках. За лесом мачт виднелись крыши — но не острые, крытые черепицей, как в Зурбагане, а плоские, серые, — под стать облакам, низко нависшим над бухтой. Стылый ветер гнал со стороны моря крупную зыбь, суда у пристаней раскачивались, сталкиваясь бортами и отчаянно скрипя. Унылое, в общем, местечко, хоть и не лишенное своеобразной прелести. На любителя.

Больше смотреть было не на что. Роман поискал глазами «Латр» — таможенный крейсер стоял ближе к дальнему берегу бухты, в паре кабельтовых за «Серой Чайкой». Знакомство с реактивной гранатой ОГ-9В не пошло кораблю на пользу — от мостика осталась закопчённая руина, кожуха вентиляторов посекло осколками. Насчёт течи сигнальщик, правда, напутал — да и откуда ей было взяться, если единственное попадание пришлось в надстройку? — а вот способность самостоятельно передвигаться была несколько преувеличена. Нет, поначалу «Латр» дал ход и даже разогнался узлов до семи — но, не доходя трёх миль до входа в бухту, запарил, остановился и поднял знакомый Роману синий, с косым белым крестом сигнальный флаг — «Фокстрот», «моё судно остановлено и не имеет хода относительно воды». Пришлось тащить крейсер на буксире, послав на помощь двум его шлюпкам ещё две с «Серой Чайки». По счастью обстрел не причинил им вреда; за вёсла посадили матросов с парохода и пленённых украинцев — им пообещали, что если кому-то вздумается выпрыгнуть за борт и сбежать вплавь, не тратить время на поимку, а попросту пристрелить. Хохлы прониклись и старательно орудовали вёслами, шёпотом переругиваясь на суржике.

После того, как караван вошёл в бухту Поста Живой и суда встали на якоря, было решено нанести визит местным властям. Те отреагировали на происшествие (пушечная пальба доносилась издали до бухты, да и вид закопченных, побитых снарядами «Латра» и «Серой Чайки» говорил сам за себя) достаточно спокойно, дав понять, что разборки чужаков их не касаются, ответственности за произошедшее они не несут и не собираются, а вот поговорить с официальными представителями Зурбагана — отчего бы и нет? В качестве таковых выступал Роман, нацепивший по такому случаю «маршальскую» бляху и Дзирта — неотразимо эффектная в парадном мундире, с кортиком и рукой на перевязи.

Градоначальник — дородный, лет шестидесяти, мужчина с роскошной гривой седых волос и бакенбардами а-ля Александр 2-й — тоже был в мундире, тёмно-зелёном, с золотыми пуговицами. В похожие мундиры была облачены и присутствовавшие на встрече капитан порта и начальник гарнизона. За спиной градоначальника (он принимал визитёров, сидя за необъятным письменным столом, украшенным бронзовым письменным прибором) висела фотография, чёрно-белая, очень старая в простой рамке. На ней был изображён военный корабль — узкий, длинный, с четырьмя в ряд короткими трубами и небольшой пушкой на баковой надстройке, он шёл, густо дымя четырьмя трумами с высоким буруном у форштевня; на кормовом флагштоке трепетал белый с косым крестом флаг. Фотографию украшала надпись, выполненная от руки старославянской вязью — «Живой».

Сергей, Казаков и Врунгель изображали дипломатическую свиту. После первого обмена любезностями капитан «Квадранта» и Дзирта заявили, что им пора назад, на суда; двое друзей, наоборот, выдвинулись на первый план. Градоначальник предложил перебраться из кабинета в столовую и продолжить беседу за столом.

Переговоры по насущным вопросам (стоянка кораблей, медицинская помощь раненым, пополнение запасов продовольствия, бункеровка) продолжились до вечера и закончились к взаимному удовлетворению высоких договаривающихся сторон. Уже в сумерках «делегация», вернулась на «Квадрант», где обсуждение и продолжилось. Между прочим, Сергей объявил, что знает корабль с фотографии в кабинете градоначальника — эсминец «Живой», контрминоносец, как называли такой тип кораблей в 1907 году, когда он вошёл в состав Черноморского Флота, — и поведал собеседникам его историю.

Оказывается, осенью 1920-го года во время эвакуации из Крыма «Живой», нагруженный до отказа беженцами, спасающимися от наступающих войск красного Южного фронта вышел из Керчи и взял курс на Константинополь. Но далеко не ушёл — во время разразившегося восьмибалльного шторма эсминец получил повреждения и лишился хода. Какое-то время его тащили на буксире, но тросы всё время рвались, и в итоге «Живой» пропал вместе с командой и тремя сотнями пассажиров, по большей части, врангелевских офицеров и их семей. Поиски ничего не дали — да и кому было заниматься ими в той кровавой каше, что творилась тогда в Крыму?

Это до некоторой степени проливало свет на название колонии — «Порт Живой» — как и на её происхождение. Казаков заявил, что она, очевидно, основана теми, кто был на борту эсминца — осталось только выяснить, как они попали на Фарватер и сумели преодолеть его на повреждённом, лишившемся хода корабле?

Постепенно беседа съехала с этой, несомненно, любопытной темы на коммерческие планы Врунгеля. Когда настенные часы в кают-компании мягко прозвенели двенадцать раз (с палубы отозвалась рында, пробившая первую склянку), Роман распрощался и отправился к себе в каюту — и, едва стянув башмаки, повалился на койку. События прошедшего дня — переход по Фарватеру, морской бой, допросы, а на закуску ещё и дипломатический раут! — вымотал его совершенно, не столько даже физически, сколько эмоционально, и требовалось восстановить силы перед завтрашним визитом на берег.

На этот раз на берег они съехали вчетвером — Дзирта, почувствовавшая себя неважно, осталась на «Латре». «Неудивительно, — пробурчал Врунгель, — укатали девчонку, а она ведь ранена…» Вместе с Сергеем он направился к резиденции градоначальника, намереваясь продолжить вчерашние переговоры; Казаков с Романом решили осмотреть город. Первым пунктом значился один из трёх местных трактиров, носивший название «Новороссия». Перед расставанием шкипер «Херсонеса» сказал, что снимает в этом трактире комнату — и сейчас они надеялись если не застать его там для обещанного продолжения знакомства.

Шкипера они увидели сразу, едва вошли в заведение — устроившись в углу, за отдельным столом, Филипп Дмитриевич поглощал бифштексы, горкой возвышавшиеся перед ним на большой глиняной тарелке. Увидав новых знакомых, он обрадовался и предложил присоединиться к трапезе. На столе тут же возник стеклянный графинчик с водкой — местное производство, похвастался шкипер, ржаной полугар, тридцать восемь оборотов! — два блюда с бифштексами и закуской, по преимуществу рыбной, и плетёная корзиночка с хлебом непривычного бледно-оранжевого цвета. На вкус хлеб оказался несколько необычным — с сильным ореховым вкусом. Шкипер объяснил, что выпекают его из смеси ржаной муки и местных злаков, которые выращивают далеко отсюда, в предгорьях южного хребта. Туда, охотно из Живого ведёт дорога, заканчивающаяся в городке Нифонтове, жители которого работают на медных рудниках. Остальные заняты в скотоводстве, снабжая прочие поседения Нового Крыма — так называлась территория, заселённая людьми, — бараниной и говядиной. Мясо у них отменное, сообщил шкипер, особенно мраморная говядина — и в доказательство потыкал вилкой в бифштексы.

С гастрономической темы разговор плавно перетёк на географию. Выяснилось, что область, заселённая людьми, тянется вдоль морского побережья полосой шириной до пятидесяти миль, упираясь на юге в предгорья хребта — его вершины они могли наблюдать в туманной дымке над горизонтом, — на востоке же ограничивались узким извилистым заливом, глубоко вдающимся в сушу. Именно оттуда возвращался дубок после лова; маяк же, возле которого состоялась встреча с «Латром», стоял примерно на половине расстояния от залива до Поста Живой.

Казаков спросил, есть ли другие города и где они расположены. Таких оказалось два — Николаев, в пятнадцати километрах к западу по побережью, где было сосредоточено всё местное судостроение, и большая станица Донская. Она располагалась на значительном отдалении от моря, в окружении станиц помельче и многочисленных хуторов. Кроме традиционных для этих мест ржи, пшеницы, овса и гречихи, там выращивают картофель, разводят яблочные и вишнёвые сады. В тех краях обитает больше половины населения Нового Крыма; в Нифонтов из Донской ведёт хорошая дорога. Большая же часть сообщений идёт по морю, парусными каботажными шхунами и большими двухмачтовыми лодками, которые здесь именуют «шаланды».

На вопрос — а сколько всего народу в Новом Крыму? — шкипер ответить затруднился. Выяснилось, что беженцы с «Живого» не были в этих краях первыми — до них на побережье обосновались поселенцы из Зурбагана и ещё нескольких «человеческих» миров. Случилось это лет за сто до появления гостей из Крыма; население колонии составляло к тому времени несколько тысяч человек, и сильно страдало от набегов аборигенов, обитавших на южных нагорьях. Эти, пояснил шкипер, людьми не были, хотя облик имели человекообразный и отличались редкой воинственностью и кровожадностью. Попытки договориться с аборигенами, разграничить «зоны влияния» предпринимались не раз, и привели только к непрерывной череде войн, набегов и мелких стычек. На момент прибытия «Живого» поселенцы терпели поражения и подумывали уже о том, чтобы перебраться в места по спокойнее — но внезапное появление двух сотен опытных бойцов с винтовками и пулемётами (местное ополчение воевало кремнёвыми самопалами) развернуло ситуацию на сто восемьдесят градусов. Недобрых соседей вырезали всех до единого; немногие уцелевшие убрались подальше, за горы, и откуда изредка тревожили новокрымцев набегами. На освободившихся землях был заложен Нифонтов, названный так в честь командира миноносца, которого местные обитатели считают одним из отцов-основателей.

Новоприбывшие быстро заняли большинство начальствующих постов колонии. Казаки из числа Донского офицерского резерва, коих на «Живом» было около сотни, основали станицу Донская; прочие обосновалась на побережье, заложив Порт Живой, где до сих пор обитают их потомки. Одним из таких, правнуком офицера-дроздовца с фотографии, и был шкипер «Херсонеса». Здешнему градоначальнику (совмещавшему должность с постом правителя всего Нового Крыма) подчинялись градоначальники Николаева и Нифонтова а так же наказной атаман войска Донского, чья резиденция располагалась в одноимённой станице. Все трое были потомками крымских эмигрантов — хотя, заметил шкипер, в последнее время ходят разговоры, что новым градоначальником Николаева может стать выходец из семьи, перебравшейся сюда из Маячного Мира, из города Гель-Гью.

На этом беседа на исторические и экономико-политические темы увяла. Сообщённые шкипером сведения отличались ни конкретикой, ни упорядоченностью — за исключением тех, что относились к морю и рыбному промыслу, главному занятию владельца «Херсонеса» и его коллег по цеху. Роман переключился на бифштексы (водку он по дневному времени проигнорировал) а заодно стал приглядываться к посетителям заведения. Их было немного — двое или трое чиновников из портоуправления, офицер со скрещёнными саблями в петлицах щегольского кителя цвета хаки, да компания студентов Нифонтовского университета. Они, как пояснил подававший закуски, половый (так здесь называли официантов), прибыли в Пост Живой для административной практической службы и ежедневно обедали в «Новороссии». Всего студентов было человек десять; заказав большой самовар и пару графинов водки, они устроились за сдвинутыми столами и затянули песню:

…Быстры, как волны,

Все дни нашей жизни,

Что день, то короче

К могиле наш путь…

Налей, налей товарищ,

Заздравную чару…

Бог знает, что с нами

Случится впереди!

— Ты смотри, помнят! — восхитился Казаков. — Стихи, чтоб ты знал, сочинил поэт Серебрянский, ещё в середине позапрошлого, девятнадцатого века. Тогда она тоже считалась студенческой — вот так же по трактирам пели, за рюмкой чая…

— Помолимся, помолимся,

Помолимся Творцу!

К бутылочке приложимся,

…А после — к огурцу!

Налей, налей товарищ,

Заздравную чару…

Бог знает, что с нами

Случится впереди!.. — с чувством выводили студенты. Роман слушал, прикидывая, стоит всё же ли последовать совету автора этих строк, или пока воздержаться.

Половый тем временем приволок студентам огромное блюдо с бифштексами и печёной картошкой; те умолкли и принялись за еду. Попытки Казакова вернуться к истории Нового Крыма успеха не принесли (шкипер к тому моменту уже изрядно набрался и клевал носом), и тогда Роман вспомнил о даме, к которой их собеседник посоветовал обратиться ещё на борту «Квадранта». Означенная особа обитала в двух кварталах от «Новороссии»; они расплатились — как оказалось, здесь охотно принимали зурбаганские талеры и крейцеры, — и, взяв в трактире мальчишку-посыльного в качестве проводника, поспешили откланяться.