"Маяк только один" – 3. "Таможня дает добро"

VIII

Дверь открыла хозяйка дома — женщина лет тридцати пяти, высокая, стройная, но не сказать, чтобы худощавая, с правильными чертами слегка вытянутого лица, смуглой кожей и каштановыми волосами, уложенными в несложную, но элегантную причёску. С первого взгляда Роману показалось, что ей не больше двадцати пяти лет, но разглядев внимательный, оценивающий прищур и крошечные, едва заметные морщинки в уголках зелёных с миндалевидным разрезом глаз, он понял, что ошибся как минимум, лет на десять.

Одета она была не то, чтобы по-домашнему — скорее, не для парадного выхода. Свободное, густо-изумрудного цвета платье, изумительно подходяще к цвету её глаз, с широкими рукавами — кажется, припомнил он, такие когда-то называли «капот»? Здесь ежеминутно приходится спотыкаться о что-то, вышедшее из книг и фильмов, описывающих начало прошлого, двадцатого века — что, собственно, неудивительно, если вспомнить, откуда явились в этот мир предки его обитателей.

В общем — дама весьма эффектна, а пожалуй, что и красива, — подытожил свои впечатления Роман, — любопытно, какая же она была в юности? Хотя — его спутнику она и сейчас должна казаться едва ли не девушкой…

Он изобразил вежливый поклон, удержавшись от попытки щёлкнуть каблуками. Казаков повторил этот жест и приложился к протянутой ручке — за что и был вознаграждён милой улыбкой.

— Борецкая Вера Павловна. — представилась дама. — Чему обязана, господа?

Роман ожидал, что его спутник выдаст текст, который они составили по дороге сюда — так, мол и так, гости из Зурбагана, интересуемся историей вашей колонии, собираемся писать книгу — но тот, видимо, впечатлённый явлением прекрасной домовладелицы, напрочь сломал заготовленный сценарий.

— Рад знакомству, мадам! Казаков Пётр Петрович, путешественник и литератор. А это мой спутник Роман… э-э-э… Рамон Меркадер. Мы, видите ли из того мира, откуда прибыли ваши предки, интересуемся вашей историей. Нам сказали, вы разбираетесь в ней лучше других?

— Рамон Меркадер? — брови, тонкие, в безупречную ниточку, приподнялись, обозначая лёгкое удивление. — Он что же, испанец?

— Вы знакомы с земной географией? — в свою очередь удивился Казаков. — Нет, мы оба из России, как и ваши предки. А имя — это… как бы сказать… нечто вроде прозвища. Впрочем, и ваши, мадам, имя-отчество весьма говорящие…

— Право же? — снова вздёрнутая бровь. — И что же в них такого особенного?

Они всё ещё беседовали на пороге — похоже, подумал Роман (он же Рамон), его спутник так ошеломил хозяйку дома своим напором, что там забыла пригласить гостей войти. Или нарочно тянет время, пытаясь понять, кого это к ней занесла нелёгкая?

— Ну как же! — Казаков только и ждал этого вопроса. — Во-первых, Вера Павловна, та, что видит сны. Потом Вера Павловна Фигнер, революционерка, террористка, состояла в «Народной Воле» а потом в партии эсеров. Впрочем, вы, вероятно, не слышали ни о той, ни о другой…

— Ну, почему же? Четвёртая царица из романа мсье Руссо, дивный дворец на холме, машины, выполняющие работу за людей… «Что делать» — как же, почитывали господина Чернышевского, приходилось… Между прочим, имейте в виду — женщина улыбнулась, чуть насмешливо, — госпожа Фигнер не Вера Павловна, а Вера Николаевна. Как видите, нам тут история нашей прародины тоже известна — хотя, вероятно, не так хорошо, как вам, нынешним её обитателям.

И, выпустив эту парфянскую стрелу, сделала шаг в сторону, пропуская гостей в дом.

— Нам сказали, что вы интересуетесь начальным периодом колонии, — Казаков отхлебнул чая из маленькой чашки, — и собрали на эту тему немало сведений. Мы бы хотели посмотреть… если можно, разумеется.

Вера Павловна, пригласив гостей в дом, перво-наперво усадила их за стол, на котором стоял большой медный чайник, под которым плясал голубоватый огонёк спиртовки. Они приканчивал уже по третьей чашке чая — не чая даже, а смеси трав и листов кустарника, выращиваемого на склонах южных предгорий, о чём хохяйка и не преминула сообщить, наливая гостям густо-рубиновой, с лёгким цветочным запахом, заварки.

— Конечно, буду рада помочь. — кивнула он. — Что конкретно вас интересует?

Маячный Мастер слегка замялся.

— Если честно, нам просто любопытно. Впервые встречаем за Фарватерами не просто потомков наших м-м-м… земляков, а выходцев из России. Ведь, насколько я понимаю, ваши предки, как и предки шкипера Найдёнова — кстати, это именно он посоветовал обратиться к вам, — прибыли сюда на «Живом»?

Вера Павловна согласно наклонила голову.

— Да, этим здесь многие могут похвастать. Переселенцы не испытывали комплексов по поводу происхождения, и уже в третьем поколении почти все переженились и повыходили замуж за местных жителей. У меня, если подсчитать, не больше пятой части «земной» крови.

— Что ж, трудно было бы ожидать другого. — Казаков налил себе ещё кипятка, добавил заварки. — Надо посоветовать Бонифатьичу — ваш чай отличный экспортный товар, в Зурбагане его наверняка оценят… А всё же, если не секрет — откуда у вас такой интерес к истории, и земной, и вашего поселения?

— «Кто забывает уроки истории, обречён на их повторение». — так, кажется, сказал кто-то из наших общих предков? — улыбнулась женщина. — Не знаю, правда, кто именно…

— Фон Клаузевиц. — отозвался Казаков. — Карл Филипп Готлиб, крупнейший теоретик военного дела. Не думаю, правда, что он числился среди наших с вами предков — хотя, кто знает? Если мне память не изменяет, этот господин ещё во времена войн с Наполеоном служил в русской армии, так что я бы не зарекался…

— Как вы говорите, фон Клаузевиц? — женщина извлекла откуда-то блокнот и принялась быстро черкать в нём карандашиком. — Наши предки привезли собой не так много книг, многое забыто, приходится собирать по крупицам…

— Обещаю с первой же оказией послать вам энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона, — пообещал Казаков. — У меня, в Москве пылятся все восемьдесят с чем-то томов. Мне они особо ни к чему — так, библиографическая редкость, — а вам пригодятся. У вас ведь здесь сохранилось старая манера письма, с ятями и прочими ерами? Отлично, тем проще будет разбираться…

— Огромное вам спасибо! — Вера Павловна не скрывала радости. — Это же настоящее сокровище! У нас есть три или четыре тома, мы многое оттуда почерпнули, но если будут все сразу… Что до вашего вопроса — наши предки с самого начала решили сохранять, пока это возможно, связь с оставленной родиной — а значит, прежде всего, надо передавать память новым поколениям. Я ведь учительница, кому же, как не мне?

Она сняла с каминной полки фотографию в серебряной рамке. На ней были запечатлены четверо мужчин — снимок был сделан студии, на фоне кадки с фикусом и невнятного морского пейзажа на стене. Морской офицер в характерной «нахимовской» фуражке, бородаты пятидесятилетний мужчина в бушлате и ещё двое, лет примерно тридцати-тридцати пяти. Эти сидели на маленьком диванчике-канапе; лицо одного из них, видимое в пол-оборота — длинное, с высоким лбом и пышными чёрными усами, — показалось Роману смутно знакомым.

— Вот это, — Вера Павловна показала на бородача, — тот, кому обязан своим существованием Пост Живой, да вся наша колония. Тот самый Лоцман, который привёл «Живой» в этот мир, и если бы не он — мы бы с вами сейчас не разговаривали.

— Ну-ка, ну-ка… — Казаков пододвинул фотографию поближе. — А как это было, вам известно?

— Ну, разумеется! — женщина кивнула. — Мой прадед, Павел Дмитриевич Борецкий, вот он, — она ткнула пальцем в одного из сидящих, — описал всё в своих дневниках. Во время перехода из Керчи на «Живом» испортилась машина, и его пришлось взять на буксир. Но когда разразился шторм, тросы стали рваться. С буксирного парохода подавали новые, взамен лопнувших, но эти попытки ни к чему не привели. Тогда они попытались снять хотя бы часть пассажиров, но так же потерпели неудачу, и пришлось предоставить гибнущий миноносец своей судьбе. Шторм тем временем усилился до восьми баллов; огромные волны несли корабль на камни, и в этот самый момент Лоцман заметил на берегу, за стеной дождя, огонёк маяка. Прадед не описывает, что именно он сделал — но судно вдруг оказалось в каком-то невероятном тоннеле, стены которого состояли словно из кипящей воды, а вдоль тоннеля дул свирепый ветер, не уступающий штормовому. Миноносец начало сносить к одной из стен, но тут механикам каким-то чудом удалось запустить машину. Лоцман выправил курс и повёл корабль точно по оси этого Фарватера.

Рассказ лился ровно, словно Вера Павловна повторяла его в который уже раз, — да так, наверное, оно и есть, подумал Роман, женщина пересказывает то, что не раз уже излагала своим ученикам — однако, не производил впечатления заученного по бумажке. Глаза её сияли, щёки раскраснелись, и молодой человек невольно залюбовался ею. Что касается Казакова — то он не отрывал от рассказчицы глаз.

— Машина хоть и работала, но с перебоями,– продолжала тем временем женщина, словно не замечая обращённых на неё взглядов собеседников. — Лоцман с помощью матросов поставил на мачты паруса из брезентовых чехлов, и, как выяснилось, вовремя, потому что вскоре механизмы окончательно вышли из строя. Но импровизированные паруса позволили удержать судно на оси Фарватера, и спустя какое-то время — Павел Дмитриевич не уточнил, какое именно, — миноносец покинул штормовой тоннель — и оказался здесь, у этих берегов!

— Не в Зурбагане? — удивился Роман. — но, как же…

И умолк, поймав взгляд Казакова. Сопровождавшая его гримаса ясно намекала, что лезть, куда не надо с вопросами не стоит.

Собеседница этой пантомимы не заметила

— О Зурбагане мы тогда понятия не имели. На берегу, возле которого оказался «Живой», стоял маяк — сложенная из камней пирамида, на верхушке которой горел костёр, возле него миноносец и выбросился на берег. Вы наверняка видели это место — на самом кончике мыса, который ограничивает бухту с запада, и пирамида маяка там. На ней недавно укрепили бронзовую памятную табличку, я со своими учениками была на открытии…

— Да, помню что-то такое. — подтвердил Казаков. — Странно, маяк, по которому пришли сюда, довольно далеко отсюда, к западу…

— Его построили позже. Сначала это тоже была пирамида с костром на верхушке, нынешняя башенка с фонарём появилась сравнительно недавно, лет двадцать назад. Я тогда была совсем девочкой, и наш гимназический класс возили к новому маяку на экскурсию….

Она улыбнулась своим воспоминаниям, отчего лицо её приобрело мечтательное выражение.

— Мы высадились со шхуны на берег и устроили пикник. Потом погода испортилась, и мы кинулись прятаться от дождя в башенке маяка. Но всем места не хватило и я и ещё трое остались снаружи — уж как мы тогда промокли, прямо насквозь…

— Простите моё любопытство, мадам… — Казаков решительно прервал воспоминания хозяйки дома. — Вы не знаете, зачем понадобилось переносить маяк так далеко от города? А заодно — куда делся миноносец? Неужели штормом разбило?

Вера Павловна пожала плечиком — как показалось Роману, несколько раздосадовано.

— Понятия не имею. Известно, что маяк был перенесён по требованию Лоцмана — ну, ему виднее, конечно… «Живой» же так и оставался на камнях, пока его не разобрали. Орудия, механизмы сняли, корпус разрезали на металл — тогда это была огромная ценность, свой мы ещё не научились добывать. Можно сказать, первое поселение в самом буквальном смысле выросло на обломках «Живого»!

— А местные жители? Нам сказали, что здесь уже были люди?

— Да, так оно и есть. — женщина кивнула. — С ними мы встретились позже, когда уже успели наскоро обустроиться. И, главное, перетащили на берег пушки с миноносца — не будь их, вряд ли люди смогли пережить, что случилось потом.

— Нападение аборигенов?

— Да, их было несколько сотен. Нападавшие разорили большое поселение недалеко от бухты, уцелевшие жители спасались бегством — и встретили беженцев с «Живого»! Вместе мы отбили нападение, а потом…

— Великодушно простите, мадам… Маячный мастер остановил рассказчицу. — Давайте, вы расскажете об этом в другой раз? А сейчас, если можно, об этих четырёх, на фото. С вашим прадедушкой ясно, с Лоцманом более-менее тоже… хотя к нему мы ещё, надеюсь, вернёмся. А вот двое других — кто они?

Она ответила не сразу.

— Как вы понимаете, все они были знакомы задолго до бегства из Крыма. Вот, видите, дата?

Роман пригляделся. Действительно, в уголке фотографии имелась надпись: «Июнь,1917».

— Что связывало этих четверых, мы, к сожалению, не знаем. Известно, что трое из них — прадедушка, лоцман и этот моряк, капитан второго ранга Лихнович, были на борту «Живого». Лихнович к сожалению, прожил всего несколько месяцев — погиб при отражении нападения аборигенов. Судьба Лоцмана известна лишь в самых общих чертах — основав Пост Живой он построил небольшую шхуну и несколько раз ходил на ней по Фарватерам, доставляя из Зурбагана товары для колонии. Тогда, кстати, он и настоял на переносе маяка… Это продолжалось несколько лет, а потом Лоцман исчез — не вернулся из очередного рейса. Мы пытались что-то о нём разузнать через торговцев, которые хоть и очень редко, но приходили к по Фарватерам — но выяснили лишь, что и в Зурбагане о нём не известно ровным счётом ничего. Что касается четвёртого… — она провела пальцами по фотографии, — это сводный брат моего прадедушки, то есть и мой отдалённый родственник. В дневниках упоминается, что прадедушка и остальные ждали его в Керчи незадолго до эвакуации, но так и не дождался. Зачем, что у них была за договоренность, почему он в итоге не прибыл — неизвестно. Может, погиб? Тогда на юге России творилось такое…

— Нет, не погиб. — Казаков покачал головой. — Видимо, он не сумел выбраться из Петербурга — то есть, конечно, из Петрограда.

Женщина оживилась.

— Вы что-то о нём знаете?

— Разумеется. Как и мой спутник, и почти любой из наших соотечественников. Это — Александр Грин.

К удивлению Романа, имя знаменитого писателя не произвело на Веру Павловну впечатления.

— Право же? Да, кажется, прадедушка упоминал, что его сводный брат баловался литературными упражнениями, но особого успеха не достиг…

Казаков хмыкнул.

— Ещё как достиг, мадам! Насколько мне известно, его книги до сих пор изучают в школе, по ним даже фильмы снимали, и не один. А один из созданных им образов — девушки Ассоль, ожидавшей своего капитана Грэя — стал главным символом романтической любви. И, кстати… — он чуть заметно замялся, — не позволите взглянуть на дневники? Полагаю, для нас там найдётся немало любопытного.

— Вот как? — женщина улыбнулась. — Значит, прадедушка его недооценил…. Что касается дневников — разумеется, буду рада вам помочь!

Она вышла из комнаты, а когда вернулась, в руках у неё были несколько потрёпанных тетрадей в клеёнчатых переплётах.

— Вот, это всё, что есть. Только прошу вас, обращайтесь с ними осторожно — это не просто семейная реликвия, а часть нашей истории!

— Не сомневайтесь, мадам, всё вернём в целости и сохранности! — Казаков встал. — А сейчас простите, мы вынуждены вас покинуть. Надо встретиться с нашими спутниками — убеждён, они тоже заинтересуются записками вашего уважаемого родича!

Конец второй части