"Маяк только один" – 3. "Таможня дает добро"

IV

Один раз Роман уже едва не вывалился из шлюпки — дело было на рейде Зурбагана после побега, когда мальчишка-фитильщик внезапно заговорил с ним по-русски. Тогда собеседник произнёс лишь пару ломаных фраз, но сейчас в ответ на его вопрос — «Что за судно, куда идёте, сколько народу на борту?» — произнесённый сначала на зурбаганском, а потом, машинально, и на русском языке, с борта дубка зазвучала родная речь. На этот раз он тоже сумел не свалиться за борт — но едва-едва, настолько сильным оказалось потрясение.

— Шхуна «Херсонес», возвращаемся с уловом в Живой. Я — шкипер, Найдёнов Филипп, сын Дмитриев. На борту, кроме меня, ещё пять душ, рыбаки.

Отвечавший, тот самый бородач в зюйдвестке, что стоял у румпеля — говорил по-русски правильно, хотя и с явственным южным акцентом. Так, отметил Роман, говорят в Краснодарском крае, на Кубани и на побережье Азовского моря.

— Живой? Это что, название города? Далеко до него?

Последовало неопределённое, несколько удивлённое ворчание.

— А вы, чай, не знаете? Пост Живой, главный порт на всём Северном Берегу! Идти туда при хорошем ветре часов десять– ежели, конечно, всякие-разные не будут по дороге приставать с вопросами.

Да он ничуть не испуган, понял Роман. И плевать ему на замерший в кабельтове «Латр», откуда в дубок только что летели снаряды, и на подходящий «Квадрант», и даже на револьвер на ремне у боцмана. Глуп, не осознаёт степени угрозы? Бесстрашен от природы? Или чувствует за собой силу — скажем, в виде местного военного флота?

— Я маршал таможенной службы Зурбагана Роман… э-э-э Рамон Меркадер. Я должен осмотреть ваше судно на предмет контрабанды и перевозки запрещённых грузов. Не советую оказывать сопротивление, иначе буду вынужден применить силу.

Эту тираду он выпалил на едином дыхании, стараясь голосом не выдать волнения. Настоящим-то таможенным чиновникам хорошо — у них опыт, инструкции на все случаи жизни, а ему приходится нести отсебятину, позаимствованную в-основном, из кинофильмов. А ну, как шкипер пошлёт его подальше — что же, в самом деле, открывать огонь по мирным рыбакам, чья вина лишь в том, что они попались им на глаза?

К счастью, шкипер упираться не стал.

— Это что же за грузы такие… запрещённые? — пробурчал он. — Да и где тот Зурбаган? Мы не в ваших водах, в своих у своего берега — стало быть, и досматривать нас полного права не имеете! Но уж ладно — смотрите, ищите. Семён, скинь трап ихнему благородию! Вишь, неймётся им!

Обыск мало что дал. Груз дубка составляли несколько центнеров свежевыловленной рыбы, по большей части, напоминающей самую обыкновенную треску. Имелась и антикварная винтовка — длинная, с вытертыми добела металлическими частями и обшарпанным деревянным ложем и треснутым, тщательно заделанным, прикладом. С виду она походила на трёхлинейку, однако магазинная коробка имела несколько иную форму.

— Винтарь мой, от прадеда остался. — пояснил шкипер. — Ему лет сто, с лишком, а в исправности, бой отменный. Патрончиков только мало, а новые-то взять неоткуда…

Больше оружия на баркасе не было — только два зазубренных гарпуна на длинных древках да матросские ножи. Роман приказал изъять и их — просто так, на всякий случай. Рыбаки отдали ножи без возражений — хотя и не без матерных комментариев по адресу чужаков, которым делать нечего, кроме как беспокоить порядочных людей.

Из документов нашёлся только потрёпанный судовой журнал с записями на русском, что характерно, языке: об уловах, заходах в порт, погоде, неполадках, мелких происшествиях на борту. В одной, сделанной трое суток назад, говорится о пароходе, встреченном на подходах к Живому. Здесь же значилось название, латиницей — «Griza mevo».

— Что за судно? — осведомился Роман, хотя и сам знал ответ.

— Так ваше, из Зурбагана. — охотно ответил шкипер. — «Гриза Мево», «Серая Чайка» по-нашему. Уже в третий раз к нам приходит.

— А где оно сейчас?

— В Живом стоит, под погрузкой. Говорили — послезавтра уйдут. А вам, стало быть, они нужны?

— Любопытно… — Роман сунул журнал под мышку. — это я забираю. Потом верну, даю слово. — добавил он, увидев как вскинулся шкипер.

На этом обыск закончился. «Латр» взял дубок на буксир (Дзирта отправила на «приз» мичмана с двумя вооружёнными палашами и револьверами матросами) Роман перебрался на «Квадрант», и суда, задымив трубами, двинулись, держась милях в трёх от Северного Берега — так, кажется, назвал шкипер Дмитрич это побережье? — в сторону лежащего за горизонтом города со странным названием «Пост Живой».

Беседу со шкипером дубка решено было провести в два этапа. Для начала, Врунгель пригласил его к себе в каюту и накормил флотскими макаронами. Шкипер угощение оценил — как же, легендарное блюдо, никто никогда не пробовал, но все знают! — и уплетал так, что за ушами трещало. Потом на столе появилась бутылка «Столичной» — и пошло-поехало…

Выждав оговоренные сорок минут, Сергей нанёс капитану визит — и, вернувшись в кают-компанию, где Казаков на пару с Романом уже изготовились потрошить размякшего пленника, сообщил, что второй акт марлезонского балета состояться не может по причинам от них не зависящим. Сомневающимся было предложено убедиться самим — что Роман с Казаковым и проделали, по очереди заглянув в приоткрытую дверь капитанской каюты.

Там дым стоял коромыслом — табачный, голубоватый, он валил из распахнутого настежь иллюминатора. По столу катались две пустые водочные бутылки; третья наполовину пустая, с чёрным ромом, стояла между початой банкой солёных огурцов и тарелкой с нарезанной крупными ломтями варёной колбасой. Оба морских волка сидели, обнявшись на койке и хором исполняли «Раскинулось море широко…». Слёзы лились по морщинистым, в багровых прожилках, физиономиям, от сдвоенного капитанского рыка дрожали переборки, матросы у штурвального колеса с ухмылками переглядывались — ну, даёт старичьё! — а старпом «Квадранта», бывший студент новороссийской мореходки, всего три месяца, как присоединившийся к переселенцам острова Валуэр, старательно делал вид, что ничего особенного, собственно, не происходит. Море спокойно, других судов на горизонте не видно, а что капитан позволил себе расслабиться — ну, так все мы живые люди, бывает…

Следственные действия, таким образом, откладывались как минимум, до утра. До пункта назначения, загадочного Поста Живой предстояло идти ещё не меньше трёх часов и, не желая, потратить это время впустую, Роман выложил на стол первую из «улик» — винтовку шкипера. Первым взялся за неё Сергей — он долго вертел винтовку в руках, клацал затвором, рассматривал извлечённые из магазина патроны — непривычного вида, с латунными гильзами и длинными, с закруглёнными кончиками, пулями, — и, наконец, заявил, что это винтовка системы Манлихера, образца 1895-го года. Такими, добавил он, была вооружена армия Австро-Венгерской империи во время Первой Мировой Войны. Выпускали их на двух заводах — в австрийском городе Штайр и в Будапеште, на оружейной фабрике FEG. Эта сделана в Штайре — видите латинская S поверх клейма?

— Это что же, прадед нашего шкипера был австрияком? — осведомился Казаков. — Или чехом, как бравый солдат Швейк?

Сергей пожал плечами.

— Ну почему же? Совсем не обязательно. Таких стволов и в России хватало, по большей части, из австрийских трофеев. А потом, уже в восемнадцатом, когда австрияки с немцами зашли на Украину ими кто только не пользовался — и красные, и махновцы, и белые, те же дроздовцы… Они много их взяли на румынском фронте, а потом унесли на Дон, к Деникину.

— Никогда слыхал о такой системе. — признался Роман, в свою очередь завладевший винтовкой. Казаков хмыкнул.

— Слыхал, только забыл. Вернее, читал. Если помнишь, в «Швейке» был полковник, который всё доматывался до солдат с вопросом — почему те свои винтовки называют «манлихеровинами»? Так вот это и есть та самая «манлихеровина»!

— Дерьмо, наверное, раз так назвали! Трёхлинейке наверняка в подмётки не годится. Та и надёжнее, и проще, и вообще…

— Это ты из собственного опыта заключил? В тире стрелял, или по лесу пришлось побегать?

Роман смутился.

— Нет, откуда? Читал… и вообще — все пишут, что мосинка лучшая винтовка в мире!

— На заборе тоже пишут, а бабушка подошла, пощупала — сучок! — ухмыльнулся, теперь уже откровенно насмешливо, Сергей. — Перед войной в офицерской среде нашей армии считалось хорошим тоном ругать эти винтовки за чувствительность к загрязнению — из-за щели для выброса пустых пачек. — он перевернул винтовку и продемонстрировал собеседникам нижнюю часть магазина. Но потом, уже на фронте, выяснилось, что всё это фигня, набившаяся грязь легко удалялась и на надёжность не влияла. А вот это — дело другое…

Он передёрнул затвор.

— Обратили внимание, никаких движений рукояти взвода вверх-вниз? — он дважды повторил движение. — У «манлихеровки» прямоходный затвор, взводится в два движения, а не в четыре, как у «маузера» или трёхлинейки. И очень удобный, надёжный предохранитель, а у мосинки его, считай, вовсе нет! Ну и в остальном вполне себе удачная система, точная, скорострельная, и отдача не слишком сильная — не то, что наша, которая в плечо лягает, как копытом!

— Вон оно как… — теперь Роман рассматривал старую винтовку с уважением. — Не знал, буду иметь в виду.

— Учись, студент, пока я жив! — Сергей назидательно поднял вверх палец. Ну, что у тебя там ещё?

Роман покопался в нагрудном кармане и выложил на стол фотокарточку — старую, с вырезанными узорчатыми зубчиками краями, всю в пятнах, то ли от времени, то ли от реактивов.

— Вот, позаимствовал на дубке — на корме, в будке, там у шкипера нечто вроде отдельной каюты. На стене висела. Он, как увидел, что я беру, разорался — мол семейная реликвия… Пришлось пообещать, что верну вместе с судовым журналом.

Сергей и Казаков склонились к карточке, едва не стукнувшись лбами. Молодой человек, лет двадцати пяти в офицерском кителе с лацканами накладными карманами по бокам, портупее, с шашкой, кобурой и футляром бинокля на груди. Фуражку он держал в правой руке; слева, взяв его под локоть, стояла девушка, совсем юная, лет семнадцати — воздушно-лёгкая, в кружевном платье и с кружевным же зонтиком. Фотограф запечатлел парочку на фоне приморского пейзажа — колоннада, акации, а за ними широкая бухта с кораблями — пароходы, буксиры, и среди них большой трёхтрубный военный корабль. В левом нижнем углу фотографии имела место каллиграфическая надпись, сделанная тонким каллиграфическим почерком: «Севастополь. Июль, 1920 годъ. Любимой Танечке на долгую память».

— Беляк. — пробормотал Казаков. Он, близоруко сощурившись, поднёс фотографию к глазам. — Доброволец, в смысле, из Добровольческой Армии — кителёк аглицкий, поставки господ союзников. Фасонит перед барышней, бинокль навесил, пижон…

— Да хоть телескоп. — досадливо скривился Сергей. — Я знаю это место — действительно Севастополь, на Графской пристани — видишь, колонны?

— Точно, она и есть! — подтвердил Казаков. — На заднем плане — Корабельная бухта и броненосец «Пантелеймон», который бывший «Потёмкин». Он один был с тремя трубами, остальные двухтрубные… Но тут другое интересно…

Он выдвинул ящик журнального столика, извлёк из него большую лупу в латунной оправе и принялся разглядывать фотографию.

— Так я и думал! — заявил он спустя пару минут. — Видите, у офицера на груди, слева медалька на ленточке? Качество поганое, деталей не разобрать, но, зуб даю — венок из ветвей, сверху два меча перекрещенные, а в центре женская фигура с флагом.

— Ну и что? — не понял Сергей. — Ну, знак какой-нибудьполковой, в Добровольческой армии их было полно….

— То-то, что знак! Так называемая «Медаль дроздовцам», учреждённая в восемнадцатом году для награждения участников похода Яссы-Дон. Ну, подумай, неужели не понимаешь? Сам ведь пять минут назад втирал про винтовки, которые «манлихеровки», как их из Румынии дроздовцы приволокли? Ну, так вот тебе дроздовец!

— Верно! — Сергей хлопнул себя по лбу. — А я-то, дурак, сразу не сообразил… Выходит, не соврал шкипер — винтовочка и правда, прадедова, вот этого самого пижона… Ещё бы понять, как он ухитрился из Севастополя попасть в эту дыру?

— Вот у шкипера и спросим. Господин таможенный маршал, — он повернулся к Роману, молча внимавшему спорщикам, — не соблаговолите ли навестить нашего капитана в его каюте? Надежды мало, конечно — но вдруг эти два старых алкаша допели, наконец, «Раскинулось море широко» и готовы отвечать на вопросы?

— Допеть — допели, но для разговора не годятся. — доложил Роман. Он провёл в капитанской каюте не меньше четверти часа и получил за это время массу впечатлений. — Валяются, один на койке, второй на полу, храпят так, что палуба дрожит. А уж духан…

— На полу — который из двух? — с интересом осведомился Казаков. Роман задумался.

— Точно не скажу — один укутал голову бушлатом, второй накрылся подушкой.

— А бушлат чей?

— Мой. Я, когда отводил шкипера к Врунгелю в каюту, его там забыл.

— Н-да… — Сергей покачал головой. — Что ж, придётся отложить. А скажи-ка, Пётр как ты считаешь, когда они сюда перебрались — до падения Перекопа, или заранее подсуетились?..

Роман устроился в кресле, в углу кают-компании, между древним патефоном и задраенным иллюминатором, и сделал вид, что слушает со всем вниманием. На самом же деле, вопросы бегства врангелевцев из Крыма особо его не волновали — ну, добежали они до этого забытого всеми мира, и добежали, чего уж теперь? А вот как, каким путём — над этим стоило поломать голову. Он уже имел пример того, что утверждение «все пути ведут в Зурбаган» не всегда соответствует действительности. Его спутники могли перемещаться и в обход Маячного Мира, что недавно и продемонстрировали вполне убедительно, проведя маленький караван по Фарватеру из Мира Трёх Лун прямиком сюда — так что мешало крымским беженцам проделать этот трюк столетием раньше? Ну, хорошо, пусть не самим, пусть кто-то их перевёз — какая, в сущности, разница? Хотя никто не отменяет и другого варианта: беженцы попали сюда подобно пленникам «Серой Чайки», с заходом в Зурбаган, запертыми в трюме. Шкипер, когда Роман его расталкивал, пытаясь расспросить, кто изображён на давешней фотографии и как они сюда попали — промычал что-то насчёт «не знаю… её спроси…», после чего вырубился окончательно. То есть, как минимум один человек из числа местных жителей в курсе этой давней истории? Что ж, тогда имеет прямой смысл его — её! — отыскать, и подробно обо всём расспросить…

Из этого вопроса неизбежно вытекал другой, более животрепещущий и тоже касающийся возможности путешествий по Фарватерам в обход Зурбагана. Поначалу Романа взбесило, что Казаков с Сергеем скрыли от него этот факт, но теперь, по прошествии нескольких часов, он несколько успокоился. Что, в самом деле, такого произошло? Ну, есть у людей свои секреты — ну, так и что с того? Как репортёр, он понимал, что информацию порой приходится придержать, скрыть её источник и десять раз подумать, прежде чем с кем-то делиться — особенно, если с этим «кем-то» он знаком считанные дни.

А вот в Зурбагане, в особенности, в пресловутой Гильдии Лоцманов наверняка заинтересовались бы этим фактом. Их благополучие, образ жизни, держатся на том, что все пути между мирами ведут через их бухту, и прокладывать эти пути приходится по их единственному и неповторимому Маяку. А тут появляются какие-то выскочки, способные в перспективе эту систему поломать — конечно, кто такому обрадуется?

Значит — постараются скрыть? Но ведь есть масса свидетелей, и прежде всего это команда «Латра». Стоит матросам добраться до первого же зурбаганского кабака — и наутро об этом будет знать весь город.

Поделиться своими сомнениями прямо сейчас? Или сперва попытаться разобраться самому, а эти двое пусть копаются в делах давно минувших дней?

А ещё ведь есть Дзирта! Вот с чего он давеча напустился на неё на мостике? Ну да, нервы сдали, бывает… но извиниться, загладить свою вину всё же необходимо, и сделать это сразу, как только он окажется на палубе таможенного крейсера…

Приняв это решение, Роман испытал облегчение. Ну, ходят они по Фарватерам в обход Зурбагана, ну нарушают какие-то там таможенные правила — ну, так и что с того? Не настолько всерьёз он воспринимал свою новую должность, чтобы принимать это так близко к сердцу и портить отношения с понравившейся (чего уж, так оно и есть!) девушкой, будь она хоть адмиралом…