"Маяк только один" – 3. "Таможня дает добро"

IV

Мессир Дваркель принял гостей в своей лаборатории, куда нас проводила моя старая знакомая, то ли консьержка, то ли экономка старого гнома. На этот раз она обошлась без расспросов — только поджала губы в знак недовольства — «ходят тут всякие, занятых людей от дел отрывают!» — и посторонилась, пропуская нас на лестницу. На этот раз на голове у него вместо гномьего колпака была нахлобучена какая-то невнятная шляпа с крошечными измятыми полями и бронзовыми пряжками на тулье. В отличие от прежнего головного убора, шляпа прикрывала одну только макушку, выставляя на обозрение полупрозрачные, заострённые, необычайно длинные уши.

Казаков, увидев это, подавился смешком и толкнул меня в бок локтем.

— Может он того… эльф? — прошептал он. — Ну, эльф-домовик, как в Гарри Поттере? Ты глянь только — вылитый же Добби!

Не можешь без шуточек дурацких? — так же, шёпотом ответил я. — забыл, зачем мы здесь?

А про себя признал, что Пётр прав — уши мессира Дваркеля были разительно похожи на аналогичные части тела упомянутого кинематографического персонажа.

Это был уже четвёртый мой визит к старому гному — и, как и предыдущие два, он был связан с Источником. А точнее — с пачкой листов, полученных нами от Тиррея сразу после прибытия в Зурбаган. Парень не терял времени даром — по его приказу трое фитильщиков залезли в дом к гардемарину-заговорщику, и пока двое стояли на стрёме — один у входной двери, другой снаружи, спрятавшись в тени крыльца, — третий старательно скопировал «те самые» бумаги. Вернее сказать — перерисовал, поскольку текста на них был самый минимум, а большую часть листов занимали рисунки, изображающие зубчатые колёса, панели и лимбы, сплошь покрытые загадочными символами.

Мне понадобился один-единственный взгляд, чтобы уловить их несомненное сходство с бронзовой начинкой выпотрошенного нами макета Источника. Оставался сущий пустяк — выяснить, зачем они понадобились заговорщикам? Проще всего было, конечно, обратиться за разъяснениями к их владельцу, предварительно приведя его в состояние, пригодное для допроса. Но, увы, бывший гардемарин два дня назад покинул Зурбаган — и Тиррей, как ни старался, так и не смог выяснить, куда именно он направился. И единственным известным нам человеком, знающим хоть что-нибудь (и, подозреваю, не так уж мало!) об Источниках был мастер Дваркель, хозяин алхимической (а может, алфизической, или вовсе маго-стимпанковой?) лаборатории на втором этаже особняка, расположенного на улице Пересмешника.

Туда мы и направились после недолгих размышлений. Старый гном ничуть не удивился нашему визиту — выслушал мои довольно-таки объяснения, сгрёб листки с рисунками и, кивнув на пару глубоких кресел у камина, предложил подождать. И вот теперь сидели перед очагом, потягивали принесённый экономкой (или всё-таки консьержкой?) кофе с коньяком. Казаков не отрываясь смотрел на огонь, почёсывая за ухом устроившегося у него на коленях большого чёрного кота — тот урчал, словно внутри у него работал маленький неутомимый моторчик. А я косился на хозяина лаборатории, который, устроившись за столом возле окошка, уже полчаса скрёб крючковатым носом по бумаге, время от времени озадаченно крякая и невнятно что-то бормоча.

— А ведь я был уверен, юноша, что вы ко мне ещё придёте. Слишком много я рассказал вам в прошлый раз, чтобы вы просто так взяли и пропали!

Пётр вздрогнул от неожиданности. Кот, успевший пригреться и задремать, открыл жёлтые глазищи, посмотрел на него с осуждением и неслышно спрыгнул на пол. Я поставил чашку на поднос и покачал головой.

— Вы правы, как всегда, мессир. –ответил я.- В особенности, если учесть, сколько осталось недосказанным…

— И что же вы хотите узнать на этот раз?

— Эти схемы как-то связаны с Источником, насколько я понимаю?

Он усмехнулся в бороду.

— Полагаю, вы и сам знаете ответ.

— Хотелось бы подробностей, если вы не против.

— А мне хотелось бы узнать, откуда это у вас!

— Что ж, не вижу причин отказывать.

Я в нескольких словах описал историю с гардемаринами-заговорщиками. О Тиррее, разумеется, не упомянул ни единым словом.

— Вот значит как… — Гном поскрёб кончик крючковатого носа. — Вот значит, что они задумали…

— Они — это кто?

— Те, кому эти сопляки должны были передать бумаги. Серьёзные, очень серьёзные, и очень опасные люди, уж можете мне поверить! Перед вами, юноша… — он ткнул пальцем в стопку листов со схемами, — настроечные коды источника. Пользуясь ими, можно задавать… так бы это сказать… разный порядок… разные установки… задачи… нет, не совсем то…

— Разные режимы? — подсказал Пётр. Дваркель кивнул.

Да, вот именно, разные режимы работы Источника. Один, вот этот — он пододвинул верхний листок, — позволит заблокировать все входящие Фарватеры. Другой наоборот, не даст открыть Фарватеры, ведущие из Зурбагана. Уверен, найдётся и более опасный вариант — Если его установить, судно, идущее на свет Маяка, вместо Фарватера попадёт прямиком в Мальстрём.

Я вздрогнул, представив потрясение моряков, перед которыми вместо привычной трубы вихревого тоннеля внезапно открылась колоссальная, размером во всё Мироздание, воронка, из которой нет, и не может быть возврата…

— А вы что же, видели, как это делается? Или… сами пробовали менять режимы?

Дваркель испытующе посмотрел на меня

— Это не тот вопрос, который нужно сейчас задавать. С вас, молодые люди, будет пока довольно того, что я уже сказал.

— Но всё же… — заговорил я, но Дваркель замотал головой, отчего его шляпа съехала на бок и смешно повисла на одном ухе.

— Я что-то неясно сказал? Имейте уважение к старому, очень старому человеку! Идите, куда вам там надо — а я устал, хочу выпить подогретого вина и лечь, наконец, в постель! Уж сколько сотен лет прошло — а меня никак не могут оставить в покое…

— Не помню, как мы оказались на мостовой. Дверь особняка со скрипом захлопнулась, я потоптался перед палисадником, не слишком хорошо осознавая, что происходит. Поднял голову — окошко на втором этаже особняка светилось изнутри тускло-оранжевым каминным пламенем. Я представил, как старый гром кряхтя, склоняется к каминной решётке, ставить на огонь медную пузатую кастрюльку с красным гартонским, добавляет раскрошенную трубочку корицы, несколько высушенных бутонов гвоздику, кидает два-три зёрнышка чёрного перца… или ждёт, провалившись в кресло, пока консьержка (нет, наверное всё-таки экономка!) готовит для него глинтвейн?

— Ну что, пошли? — спросил Пётр. В руках он держал листы со схемами, свёрнутые в трубочку. Я помотал головой, отгоняя видение, оставившее после себя на языке терпкий вкус вина с пряностями, и зашагал вслед за ним, вниз по переулку Пересмешника.

Коляска сворачивала за угол, когда Казаков гулко хлопнул себя по лбу.

— Вспомнил! Свербело ведь всё это время, но никак не давалось! А теперь — вспомнил?

— Ты о чём? — не понял я.

— Да о броненосце, который нам покойник Гивс показывал! В смысле, не сам корабль, а рисунок!

— «Генерал Фильбанк»?

— Он самый! Я всё гадал — откуда мне знакомо это имя? А сейчас — вспомнил!

— Ну и кто это такой?

— Терпение. — Пётр непреклонно выдвинул вперёд челюсть. — Вот приедем, всё изложу, во всех подробностях.

Я хмыкнул.

— Глумишься? Моментом наслаждаешься?

— Можно подумать, ты сам упустил бы такой случай! Да и что ехать-то осталось всего ничего, полквартала…

Сам он, однако, терпение проявлять не стал — экипаж не успел остановиться, как Пётр соскочил на мостовую и чуть ли не бегом припустился к дому. «Вот что тщеславие с людьми делает… — усмехнулся я про себя, расплачиваясь с извозчиком. — Шесть десятков за спиной, а скачет, как молодой…»

Когда я вошёл в гостиную, Казаков уже шарил по книжным полкам. Разуться или хотя бы снять плащ-пыльник он не удосужился. Я оставил свой плащ в прихожей, сменил башмаки на войлочные туфли, взял в буфете графин с портвейном и сел к столу.

— Ты не помнишь, где у нас Грина?

— Четырёхтомник, который ты из Москвы привёз? Так он в другом шкафу, на нижней полке. Сам ставил, неужели забыл?

— Точно! — Он распахнул застеклённые дверцы, присел на корточки и вытащил серый с бело-красными буквами на обложке томик и зашелестел страницами. — Ага, вот, слушай!

Он встал, повернулся ко мне и начал читать — громко, слегка нараспев.

' — Хорошо, — медленно сказал Биг, — подумаем обо всем этом. — Он закурил трубку. — Надо отдать справедливость Фильбанку: он знает, что делает. Утром

Фильбанк будет хозяином в Зурбагане.

— Утром?- спросил я, но тотчас же, сообразив, понял, что вопрос мой наивен.

Астарот не дал мне времени поправиться.

— Утром светло, — сказал он. — Ночью следует опасаться засады — если не в проходе, то при выходе из него; так поступают звери и люди. Мрак не всегда выгоден, и Фильбанк доволен, я думаю, уже тем, что спрятался до рассвета. Утром он обрушится на Зурбаган и перебьет гарнизон.

— Нам надо вернуться, -сказал Биг. — Эта дорога закрыта. Сам дьявол указал Фильбанку проход. Кого это, интересно бы знать, разбил он по ту сторону гор, прежде чем явился сюда?..'

— Зурбаганский стрелок! — я выпрямился в кресле так резко, что едва не расплескал свой стакан. — то-то мне показалось, что слышал это имя! Выходит, Грин его не придумал, а взял из местной истории?

Казаков покачал головой.

— Не такой уж и истории. Я слышал что-то о здешней гражданской войне, которая едва не затронула Зурбаган. Дело было лет сто двадцать назад, и Грин, если не застал её во время своего визита сюда, то уж точно слышал — причём как о совсем недавних событиях.

Пётр перевернул несколько страниц.

— О причинах войны в рассказе ни слова. Вот, сам посуди:

«…- Я посетил Зурбаган в самый разгар войны. Причины ее, как и все остальное, мало интересовали меня. Очаг сражений, весьма далекий еще от гостиницы 'Веселого странника», где я поселился, напоминал о себе лишь телеграммами газет и спорами в соседней кофейне, где каждый посетитель знал точно, что нужно делать каждому генералу, и яростно следил за действиями, восклицая: «Я это предвидел!» — или: «Совершенно правильная диверсия!..»

— Н-да, пожалуй… — я кивнул, соглашаясь с собеседником. — если не знать о чём речь, вообще можно подумать, что написано о войне Севера и Юга.

— Вот именно! Но я вполне могу понять, почему Грин не стал углубляться в подробности, ограничившись вполне себе героическим эпизодом в ущелье. В России только-только кончилась гражданская война, не хотел тащить воспоминания о ней в свой блистающий мир…

— Погоди… — я задумался. — Глянь-ка в входных данных, когда написан рассказ?

Пётр снова зашелестел страницами.

— Так… вот, нашёл! «Зурбаганский стрелок», тысяча девятьсот тринадцатый год. Да, не сходится…

— Именно, что не сходится! Если судить по тому, что мы смогли накопать, Грин появился в Зурбагане в начале двадцатых, а рассказ написан не то что до революции семнадцатого года — ещё до начала Первой Мировой! Выходит, он узнал об этом ещё когда был на Земле?

Пётр щёлкнул пальцами.

— Так Лоцман же! Тот, что затеял всю эту возню с Источником! Мы же знали, что он был знаком с Грином и его сводным братом, тем, который приходится прадедушкой твоей ненаглядной Вере Павловне ещё до бегства на «Живом». Вот он, наверное, и рассказал.

— Н-да, любопытно… — согласился я. — Сегодня у нас прямо день неожиданных открытий: сначала мессир Дваркель с его сенсационным сообщением, а теперь вот это. Понять бы ещё — как это может нам пригодиться?

— Понятия не имею. — Пётр пожал плечами. — Кстати, надо будет расспросить: этот Астарот, из рассказа — целиком вымышленный персонаж, или имеет реальный прототип? С Фильбанком-то всё ясно, в честь абы кого броненосец не назовут…

— И кого собрался расспрашивать?

— Да хоть бы тётушку Гвинкль, ей все зурбаганские сплетни известны за последние лет пятьдесят!

— Но тут-то прошло не меньше ста, сам только что подсчитал!

— Попытка не пытка! — Пётр упрямо тряхнул головой. — Вот прямо сейчас отправимся в «Белый Дельфин» и расспросим. Заодно и поужинаем, а то у меня уже кишки сводит с голодухи…

— … В Кейптаунском порту

С какао на борту

«Жанетта» поправляла такелаж.

Но прежде чем уйти

В далёкие пути,

На берег был отпущен экипаж.

Идут, сутулятся

По тёмным улицам,

Их клёши новые ласкает бриз… — ревел Казаков. Посетители таверны подтягивали — слова другие, зурбаганские, но мелодия им явно была не в новинку. Кое-кто пытался повторять за нами припев — получалось не слишком, зато громко. И как громко!

— … Они идут туда,

Где можно без труда

Достать себе и женщин и вина.

Где пиво пенится,

где пить не ленятся,

Где юбки узкие трещат по швам…

Тетушка Гвинкль одарила нас широкой улыбкой — каждого по очереди, потом обоих разом, — и грохнула на стол две полные, с шапками коричневатой пышной пены кружки.

— Капитанский! — восхитился мой спутник. — Пинта, чтоб я лопнул!

— И лопнешь. — пообещал я. — Уже третья, и куда в тебя только лезет?

— Отстань, а? — он сделал три глотка, долил в эль рома из стоящей на столе бутылки и единым духом ополовинил кружку. — Как там дальше, не забыл?

— … А ночью в тот же порт

Ворвался пароход

В сиянии своих прожекторов,

И свой покинув борт,

Сошли гурьбою в порт

Четырнадцать французских поряков.

У них походочка —

Как в море лодочка,

А на пути у них таверна «Кэт»…

— Интересно, откуда они знают эту песню? — осведомился я, покончив со своей пинтой, третьей, но наверняка не последней за этот вечер. — Уж точно не Грин занёс. У нас она появилась только после войны — автор какой-то парень, самый обычный, не поэт. Мелодию правда, сочинил раньше, ещё в тридцатых. Автор — один американский еврей, ему ещё приписывают мелодию к «конфеткам-бараночкам»…

— Да? — Казаков громко икнул. — Значит, точно, наш человек. Да хрен с ними, с композиторами, ты давай, подпевай!

— … Войдя в тот ресторан,

Увидев англичан,

Французы стали все разозлены,

И кортики достав,

Забыв морской устав,

Они дрались, как дети сатаны.

Но шкипер Краузе

Достал свой маузер

И англичане начали стрелять…

Последние строки отличались от канонического текста, но так уж было заведено когда-то в нашей компании. Услышав их, Пётр зашарил рукой вокруг себя, в поисках кобуры. Я снял опасную игрушку со спинки стула, куда он повесил её, усаживаясь за стол,и перевесил подальше от владельца.

За соседними столами рявкнули так, что стёкла в большом, выходящим на гавань, окне задрожали.

…Война пришла туда,

Где можно без труда найти себе и женщин и вина… — подтянул я. С висящей на стене большой картины на на нас смотрел Александр Грин. Как мне показалось — с осуждением. Я хотел, было понять кружку, приветствуя писателя, но та оказалась пустой.

— Э-э-эля! — зычно гаркнул Казаков. — Ещё эля, хозяйка! Не видишь — наши кружки пустые!

За соседними столами загомонили, прервав песню — в самом ведь деле, пустые, нельзя же так с людьми!.. На этот раз хозяйка заведения не удостоила нас вниманием,, кружки принёс ее, племянник. Выпитое ещё не успело ударить мне в голову, и я припомнил, что мальчишка этот — один из «агентов» Тиррея, едва ли не самый ценный. Неудивительно, на таком-то месте…

А Пётр тем временем затянул третий, заключительный куплет:

…Когда пришла заря,

В далёкие моря

Отправился французский п ароход.

Но не вернулись в порт

И не взошли на борт

Четырнадцать весёлых м оряков…

Кто-то дёрнул меня за рукав. Я обернулся.

— Меня тётушка Гвинкль послала. — с таинственным видом сообщил он. — Вы, кажется, хотели расспросить её о чём то важном?

Я кивнул. Действительно, войдя в Белый Дельфин я начал, было расспрашивать хозяйку, но тут принесли первые две пинты и… ну, в общем, вы меня понимаете.

— Она сказала: пусть мастер Серж поднимается наверх, там тихо, можно говорить без помех. — продолжал мальчишка. — А мастер Пьер лучше пусть остаётся, ему и здесь хорошо…

Я оглянулся на Казакова. Он прикончил очередную пинту и принялся в ритм песне молотить оловянной кружкой по доскам стола:

…Не быть им в плаванье,

Не видеть гавани,

Их клёши новые залила кровь…

Я поднялся из-за стола, едва не опрокинув скамью. Несмотря на то, что я не добавлял в эль рома, выпитое потихоньку начинало сказываться — хотя, конечно, до Петра мне было далеко.

— Ну, хорошо, веди. — и за пацаном я направился к лестнице, ведущей на второй этаж. В спины нам летел многоголосо-многоязычный рёв:

…Им не ходить туда,

Где можно без труда

Найти себе и женщин, и вина!..