"Маяк только один" – 3. "Таможня дает добро"

V

Океан подштармливал. Не так грозно и неотвратимо, как при прохождении Фарватеров — особенно, если Лоцман перемудрил с настройками астролябии, — но все-же… Порывы пронизывающего до костей ветра, мутная пелена косого холодного дождя и тяжелая, хлесткая четырёхбалльная волна, брызги от которой с регулярностью метронома окатывали палубу яхты — всё это мало располагало к благодушию. И нудная, выворачивающая наизнанку душу килевая качка, способная подпортить настроение даже видавшим виды мореходам…

Впрочем, человек способен привыкнуть и не к такому.

— Не понимаю, к чему все эти сложности? — Казаков намотал шкот на кофель-нагели, дёрнул — порядок, держится… — Ну не хотел идти на «Штральзунде» — ладно, тебе виднее, ты у нас главный мореман, да и судно твоё. Но что мешало в Зурбагане-то нанять какую ни то шхуну, их там как у дурака фантиков? Нет, непременно понадобилось возвращаться на Землю, брать «Ланифер» — да ещё пока приводили его в порядок… Дня три на этих скачках туда-сюда потеряли, не меньше!

Я повернул колесо штурвала — на яхте оно было не деревянное, с латунными полированными накладками и точёными рукоятками, а из стальной трубы со стальными же спицами, ни дать, ни взять, руль-переросток от автобуса. Работа Дзирты — она во время своего вынужденного заточения на Бесовом Носу подглядела такие штурвалы в Интернете, и с помощью латыша Валдиса сварила точно такой же из подходящих труб. Плоды её трудов отвезли в Петрозаводск, там отдали в мастерскую для хромирования, после чего Дзирта собственноручно установила его на «Ланифер». Новинка оказалась удачной — управляться с ней было гораздо удобнее, чем с прежним, — но напрочь выбивалась из общего ретро-стиля что, по моему скромному мнению не шло яхте на пользу.

Но — кто бы меня спрашивал? Получив индульгенцию от дядюшки-адмирала, Дзирта сперва хотела перегнать «Ланифер» в Зурбаган или, на худой конец, на остров Валуэр, но тут уж мы с Бонифатьичем стали стеной. Внезапное появление яхты что в самом Зурбагане, что в Мире Трёх лун, где обитатели этого города были частыми гостями, могло поколебать легенду, разработанную для сокрытия второго «Источника» — за которую, между прочим, заплатил своей жизнью мастер Валу. Так что яхта осталась на долговременной стоянке на Бесовом Носу — и вот теперь она неожиданно пригодилась.

— Не хотел светить наш интерес к этому миру. — отозвался я. — Гости из Зурбагана здесь бывают постоянно, и кто-то из них мог бы опознать и «Штральзунд», и «Квадрант». «Ланифер» же — другое дело, его вообще мало кто в городе успел увидеть, так что опознать будет непросто… во всяком случае, издали. А заходить в Луминор — так называется город, вблизи которого стоит маяк — мы не собираемся. Вот наша цель.

Я показал на одинокую скалу, на верхушке которой возвышалась сложенная из серого камня башня маяка.

— И правда, похоже на маяк Кабры. — сказал Казаков. — Хотя, тот, пожалуй, всё же повыше. Зато скала точь-в-точь, и от берега прилично, миль двадцать…

Описывая Петру наше с мастером Валу посещение этого мира, я сравнил здешний маяк с тем, что изобразил Роджер Желязны в «Девяти принцах Эмбера», и теперь мой спутник мог своими глазами убедиться в справедливости сравнения. Была у маяка и своя тайна — когда переселенцы из Зурбагана только прибыли в этот мир, чтобы основать тут колонию, башня уже стояла на скале. Кто её там поставил — неизвестно, но уж конечно, не предки диких обитателей островов, что лежат к югу, у самого экватора; к тому же внутренняя архитектура маячной башни наводит на мысли о негуманоидности строителей.

— Судно на норд-весте! — Пётр встал на палубе в полный рост, ухватившись за вантину. — Ты, кажется, не хотел, чтобы нас узнали?

Действительно, милях в пяти, у самого горизонта маячил завиток паруса. Я поднял бинокль.

— Купец, двухмачтовый, бриг или бригантина — на фок-мачте прямые паруса. Нас они оттуда не разглядят, во всяком случае, так, чтобы опознать «Ланифер». Да и не до того им сейчас. Видишь, правят на маяк? Значит — только что вышли из порта и собираются на Фарватер.

Словно в ответ на мои слова, на месте незнакомого судна вспухла воронка вихря перехода. Когда она рассеялась, на фоне свинцово-серых волн ничего не было.

— Ну и пёс с ними тогда… — Казаков снова взялся за стаксель-шкот. — Серёг, ветер зашёл, приведись чутка, паруса полощут…

— Тебя спросить забыл! — огрызнулся я. — Твой номер шестнадцатый, поставили на шкоты — так и подбирай, коли заполоскало, а дурацкие советы засунь себе… сам знаешь, куда! Не видишь — держу на островок, куда ещё приводиться-то? Погода быстро портится, и если провозимся с лавировками — швартоваться придётся не при нынешних двух с половиной, а при предштормовых четырёх баллах… А оно нам надо — на такой-то игрушечной посудинке, как «Штальзунд»?

Наезд был грубый, даже наглый — однако Пётр в бутылку не полез. Он ещё со времён наших парусных походов признавал мой безусловный авторитет по части парусного и морского дела, а события последних лет полутора его только укрепили. Так что, дальше всё происходило в строгом соответствии с канонами: штаги засвистели в блоках, и стаксель, а затем и летучий кливер, хлопнув пару раз, туго выгнулись, поймав ветер — и понесли дорку к цели нашего короткого путешествия.

Пётр пододвинул ко мне тетрадь.

— … Пока ты плёлся из Лисса — мог, кстати, и сушей отправиться, до Арлингтона дилижансом, а оттуда на поезде, суток двое точно сэкономил бы! — я изучал дневники прадедушки Веры Павловны. И тут выяснилась любопытнейшая деталь: не все страницы изначально принадлежали этим тетрадям!

— Это как? — не понял я. — Вшиты они, что ли, или вклеены?

— Именно, что вклеены! Внимательно прочитав текст — он, кстати, весьма любопытен, потом расскажу, — я решил изучать саму бумагу. И обнаружил, что некоторые листы по цвету и текстуре отличаются от остальных. Вот, к примеру….

И он зашуршал страницами.

— У тебя лупа есть? Давай сюда…

Пётр был прав. Несколько страниц оказались вклеены в тетрадку — так аккуратно, что без увеличительного стекла я бы, пожалуй, и не заметил.

— Текст написан одной рукой. Видно, что дневник, включая и вклеенные страницы, заполнял один человек, причём сразу, подряд. Вот, к примеру…

Я ткнул пальцем в бумагу.

— Этот фрагмент текста относится к третьему месяцу после высадки с «Живого» — видишь, дата? Автор пишет сначала на родной страничке тетради, а потом сразу переходит на вклеенную и исписывает её примерно до половины. Далее отступ, и продолжение — но уже с другой датой, через два дня. Видимо, у автора не было времени, писал урывками…

— Точно! — подтвердил Казаков. — Запись занимает остатки этой стороны страницы, всю следующую и залезает ещё на одну — тоже, кстати, вклеенную. Там история повторяется. Вывод?

— Очевидно же… — я отложил лупу. — Некто заранее вклеил в тетрадь чистые листы, после чего отдал тетрадь автору дневника, чтобы тот вёл в ней свои записи. Но — смысл?

— Только один. Этому некто было необходимо сохранить именно эти страницы — не то, что на них написано, а сами листы. Он, надо полагать, предвидел, что дневники постараются сохранить — и, как видишь, оказался прав.

— Осталось понять, зачем ему это понадобилось.

— Это как раз самое простое. Посмотри страницы на свет. Только поосторожней, тетрадь ветхая, чуть что — рассыплется. Давай посвечу…

И действительно — стоило поместить из страниц напротив масляной лампы, которую держал Пётр, то сразу понял, что он имел в виду. Проколы бумаги, сделанные тонкой иглой и вполне ощутимые при ощупывании подушечками пальцев — такие же когда-то мы обнаружили на записях, извлечённых из подвала мастера Валу. Как и те, проколы складывались в узоры, напоминающие рисунки созвездий.

— У тебя, случайно, не с собой записи наблюдений звёздного неба… э-э-э…

— … Мира Трёх лун? С собой. — Пётр показал на угол комнаты. — Вон там, в саквояже. Причём именно, что случайно — уж и не знаю, как мне пришло в голову их прихватить… Не буду заставлять тебя перерисовывать узоры проколов, а потом сличать их с контурами тамошних созвездий. Да, всё верно — в них содержится ключ к шифру, очень похожий на тот, которым зашифрованы дневники, найденные в подвале у Валуэра!

— То есть ты, хочешь сказать…

Физиономия Казакова лучилась самодовольством.

— Да, я им воспользовался для того, чтобы расшифровать часть — увы, незначительную — оставшихся записей, с остальными ещё предстоит поработать. Вот, глянь…

И он положил поверх дневников несколько листков — белая мелованная бумага и текст из лазерного принтера указывал на их «высокотехнологическое» происхождение. А ещё несколько часов спустя, мы были в порту Зурбагана и убеждали латыша Валдиса бросить все дела и, отыскав подходящего лоцмана, отправляться как можно быстрее на Землю. Там, на Онежском озере, возле маяка на мысу Бесов Нос ждала на якорной стоянке яхта «Ланифер» — та самая, которую я прямо сейчас вёл к одинокой скале с Маяком.

Если не вдаваться в подробности, то дело обстояло примерно так.

Записи Лоцмана, которые мы с Петром нашли в подвале сгоревшего дома, содержали сведения о его попытке изготовить новый Источник, копию того, что Ури Бельграв заложил когда-то в фундамент зурбаганского Маяка, создав тем самым сеть Фарватеров. Что подвигло Лоцмана взяться за это дело, где он добыл всё необходимое для работы — в расшифрованной части записок об этом не было ни слова. Зато там оказалось то, из-за чего мы и бросились, сломя голову, по Фарватерам в этот далеко не самый гостеприимный мир.

В прошлый, (и пока единственный) раз я побывал здесь как ученик Лоцмана, сопровождая Валуэра — он тогда привёл по Фарватеру из Зурбагана пятимачтовую баркентину «Кариндар» с грузом деталей механизмов, оружия и машинного масла. Назад предстояло идти, набив трюмы тюками шерсти, главного местного экспортного товара, из которого в Зурбагане выделывали великолепные ткани; пока «Кариндар» стоял под разгрузкой и погрузкой, мы с мастером Валу воспользовались свободным временем и навестили его старинного знакомца, местного маячного мастера. Пока эти двое беседовали, запершись в комнате на самой верхушке башни, под огромным маячным фонарём, я, чтобы убить время, рассматривал коллекцию мастера Гивсом (так звали смотрителя Маяка), в которую помимо массы действительно уникальных экспонатов входила копия Источника — увы, недействующая. Именно с её помощью мастер Валу продемонстрировал мне последовательность действий по «активации» действующего образца, что впоследствии и пригодилось; о копии же я и думать забыл, как и об её владельце.

И, как выяснилось — напрасно. Из расшифрованной Казаковым части записок следовало, что байка о том, что копия эта — работа знаменитого зурбаганского мастера, попавшая в этот мир лет пятьсот назад, с первыми поселенцами — она байка и есть, красивая легенда, предназначенная для того, чтобы скрыть истинное её происхождение. На самом деле она стала результатом первой, неудачной попытки Лоцмана создать действующий Источник. Убедившись, что переделывать опытный образец — пустая трата времени, он отставил его в сторону и взялся за новый, с которым и добился успеха. Забракованный же экземпляр Лоцман отдал своему другу, маячному мастеру, предварительно спрятав в двойной стенке записи, чертежи, расчёты, всё то, что касалось изготовления Источника.

Мы можем только гадать, знал ли новый владелец о «начинке», или же Лоцман не посчитал нужным о ней сообщить. А вот что известно наверняка — так это то, что маячный мастер дожил до преклонных лет и, умирая, оставил копию единственному сыну — вместе с богатейшей коллекцией навигационных инструментов и должностью маячного мастера, переходившей в этой семье по наследству.

Надо ли уточнять, что звали этого сына Гивс, а маяк, перешедший под его опеку после кончины родителя — тот самый, к которому сейчас подваливал, борясь с крутой зыбью, наш «Ланифер»?..

— Как думаешь, что Тиррей хотел тебе сказать? — спросил Пётр. Я едва не поперхнулся от неожиданности.

— Другого времени не нашёл, чтобы поинтересоваться? Вали, вон на бак с отпорником, подходим же!..

— Успею. — Пётр набычился. — А ты от ответа-то не уходи! — Ведь явно было у парня что-то, а ты его даже слушать не стал!

— А когда было слушать? Мы уже и с якоря снялись, а тут он подгребает на надувнушке: «дяденька Лоцман, погодите, у меня дело, важное!..» Раньше, что ли, не мог?

— Может и не мог. Мы сколько на острове пробыли, после того, как пришли с Бесова Носа — час, два? А если он был, скажем, в горах, или на другой стороне лагуны? Вполне мог и не успеть…

— Ну, не успел и не успел, сам, значит, и виноват. — я пренебрежительно фыркнул. — Что бы у него там ни было, пару суток оно подождёт. Вот вернёмся — всё и расскажет…

Я мог сколько угодно изображать уверенность и равнодушие, но… Фитильщик Тиррей, один из самых надёжных наших помощников, выполнял, кроме массы иных поручений, одну весьма важную задачу. Через своих друзей-фитильщиков (так в Зурбагане называли мальчишек, обслуживающих фонари на бакенах, обозначающих зоны «прибытия» и «отбытия») он организовал слежку за теми, в ком мы не без оснований подозревали, заговорщиков, успевших доставить нам немало неприятностей.

То, что сам Тиррей почти безвылазно торчал на острове Валуэр, а его «агентурная сеть» действовала на другом конце Фарватера, нисколько делу не мешало. Скрыть что-то от малолетних соглядатаев было решительно невозможно; собранные сведения они передавали через матросов судов, курсировавших между Зурбаганом и Миром Трёх Лун. А когда я спросил, почему бы не передавать её непосредственно Бонифатьичу или тому же Валдису, когда те оказывались в Зурбагане — Тиррей усмехнулся и ответил, что не хочет светить своих «агентов». Я не спорил — доклады от него поступали регулярно, и мне оставалось на досуге их читать, обдумывать и осмысливать. «На досуге» — потому что последние три-четыре месяца ничего стоящего в сети Тиррея не попадалось, вот я и не стал его слушать, когда выводил «Ланифер» из лагуны. Помахал на прощание рукой, крикнул что-то типа «Вот вернёмся — тогда, а сейчас никак…» Может зря, может, у парня действительно было что-то важное?

Ладно, чего уж теперь гадать… Серая громада утёса нависала над нашими головами — верхушки мачт едва-едва доставали до уровня основания маячной башни. Яхта обогнула скалу, от которой в море выдавался волнолом, сложенный за огромных глыб. За ним в крошечной искусственной лагуне виднелась дощатая, на сваях, пристань, возле которой покачивался на волнах маленький, выкрашенный в зелёный цвет, ялик. Я двинул на себя рукоятку газа — дизель под палубой застучал тише, — и повернул штурвал, направляя «Ланифер» к проходу в волноломе

Расстояние от пристани да планширя уменьшилась до двух метров… полутора… метра. Когда полоса воды сократилась до полуметра, Казаков, стоящий на полубаке, упёрся в доски с отпорным крюком, я повернул рычажок зажигания. Движок, стучавший на холостом ходу, утих, и я перепрыгнул с борта на пирс. Пётр перебросил следом сначала кормовой, а потом и носовой концы; намотав их на чугунные кнехты, я шагнул назад, оценивая проделанную работу.

— Прилив тут высокий? — осведомился Казаков. — Если застрянем в гостях — как бы не накренило швартовыми концами…

— А его тут вовсе нет. — сообщил я. — Такой уж мир, без луны, которые нагоняют приливную воду. Пристань на стороне утёса, обращённой к берегу, большой волны тут быть не может, да и волнолом защищает.

Действительно, несмотря на то, что ветер разошёлся, и за островом гуляли полутораметровые волны, в крошечной гавани, образованной сложенным из каменных глыб молом, было спокойно. «Ланифер» чуть покачивался, сплетённые из тросов кранцы (никаких вам пошлых покрышек!) мягко стукались о сваи.

— А домика смотрителя нет. — Пётр стоял на палубе, задрав голову, и разглядывал вырубленную в скале тропинку, ведущую наверх, к основанию маяка. — Он что, в башне живёт?

— Да. На первом и втором этажах кладовая, кухня и комнаты для гостей, а сам смотритель обитает в комнатке под самой площадкой с маячным фонарём. Лестница снизу ведёт туда внутри башни, а чтобы подняться на площадку — нужно выйти на балкон и по железной лестнице карабкаться на самую верхотуру.

— А коллекция где? Ты, помнится, говорил, что под неё отведён целый зал?

— Третий уровень башни, над кухней. Экспонаты хранятся в застеклённых то ли витринах, то ли сундуках, на стеллажах по стенам. Ну а копия Источника — посередине, на постаменте.

— И как мы до него доберёмся?

— Так же, как и в прошлый раз. Я буду заговаривать Гивсу зубы — есть тема, должно прокатить, — а ты, пока нас не будет, вскроешь эту штуку и заберёшь бумаги… или что ещё там спрятано?

— Порошок из сушёных жаб и свитки заклинаний. — с ухмылкой заявил Пётр. — Источник — это же магический артефакт, верно? Значит, и компоненты должны быть такие же…

— Увы, об этом Лоцман упомянуть забыл. Написал только, что надо вскрыть заднюю двойную стенку, там всё и помешается.

— Вот смеху-то будет, если окажется что владелец давным-давно обнаружил тайник и вычистил его содержимое. Или хотя бы забрал из этого зала да заныкал поглубже…

— Это с какого перепугу? — удивился я. — Сто лет без малого там стоял, а теперь ни с того ни с сего — перепрятывать?

— Ну… — Пётр задумался. — Помнишь, за бумагами Валуэра кто-то охотился помимо нас? Гивс мог об этом узнать и принять меры.

— Ерунда, уж извини. Ему не могло быть известно, что копия Источника настолько важна, что из-за неё кто-то полезет в башню. Скажу больше: Гивс вообще не считает его особой ценностью — так, курьёз, подделка…

— Что ж, тогда ладно… — Пётр, кряхтя, перелез с дорки на палубу.- Годы, чтоб их… это тебе хорошо, прыгнул и готово!

— Не прибедняйся, а? — я ухмыльнулся. — На острове по три раза на дню слезаешь со своего утёса а потом обратно забираешься. А во-вторых — как ты собираешься вскрывать копию Источника? «Маузер»-то вряд ли поможет…

В ответ он продемонстрировал извлечённый из кармана лезермановский нож-мультитул.

— Неплохо, но маловато. Это тебе не заклинивший ящик письменного стола вскрыть, там листовая бронза и заклёпки размером с пятак! Без монтировки и аккумуляторной болгарки никак. Так что — полезай обратно, в каюте, в рундуке есть всё, что нужно. Да и учти: сработать лучше так, чтобы никто не заметил, что эту штуку вскрывали… хотя бы какое-то время.

— После болгарки-то? — Пётр хмыкнул. — Мечтать не вредно. Ладно, придумаю что-нибудь… Ты, главное, постарайся подольше продержать Гивса на верхушке маяка. Ветер усиливается, волны бьют в основание утёса — за их шумом, глядишь, ничего и не услышит…

Я кивнул.

— Постараюсь. А сейчас — забирай инструменты и пошли. Хозяин наверняка уже нас заметил, и ждёт, когда мы сами к нему поднимемся.

VI

Смотритель Маяка дождался, пока гости поднимутся от пристани и встретил их на пороге своей башни. Особого радушия он при этом не продемонстрировал — а может, Казаков просто не разглядел его на выдубленной океанскими ветрами и сморщенной, словно печёное яблоко, физиономии смотрителя Маяка? Гивс пропустил визитёров и вслед за ними поднялся на пять лестничных пролётов верх. На третьей по счёту площадке они задержались, чтобы перевести дух. Казакову подъём дался особенно трудно — крутые, очень высокие ступени, едва освещённые светом редких масляных фонарей, вымотали его похлеще каменистой тропы, по которой по три раза на дню карабкался на свой утёс.

— Здесь у меня зал с Коллекцией. — он показал на среднюю из трёх выходящих на площадку дверей. — пусть ваш спутник тут осмотрится, подождёт, пока мы поговорим о дела. Только не трогайте ничего!

— Не буду. — согласился Пётр. — Я что, не понимаю? Ценности, и всё такое…

— А что это вы с поклажей? — Гивс кивнул на казаковский рюкзак. — Задержаться собираетесь? Тогда я сперва подготовлю гостевую комнату — она тут же, на этом уровне, — а уж потом можно и о делах…

И ткнул узловатым коричневым в правую дверь. Ноготь на пальце был жёлтый от табака, потрескавшийся, неровно обгрызенный, а в трещинах кожи было что-то чёрное — то ли угольная пыль, то ли смола. Этими пальцами он то и дело поглаживал большой медальон, висящий на шее, на толстой цепочке из красновато-жёлтого металла.

Медальон был сделан из бронзы массивный, на вид очень старый. В углублениях и многочисленных царапинах зеленела патина, рисунок — вернее сказать барельеф, изображающий оскалившегося пса — был, наоборот вытер до желтизны от постоянных соприкосновений с одеждой. Казаков пригляделся — морда пса была составлена из выпуклых металлических пластин, а в глазницах тускло поблёскивали красные камешки. На миг они вспыхнули багровым, и тут же погасли — на это краткое мгновение Петру показалось, что пёс ощерился, ещё сильнее обнажая блеснувшие кровавым отсветом клыки.