Старые недобрые времена 3

Глава 16 Осадок

Декабрьский вечер в Вашингтоне выдался промозглым и зябким, но от камина, в котором потрескивают дрова, распространяется приятное тепло. Газовые рожки на стенах и огонь, пляшущий в камине, создают причудливые, почти мефистофельские тени, ложащиеся на письменный стол, за которым сидит Линкольн. Его сухопарая фигура, вытянутое лицо и пронзительные глаза, глядящие на только что вошедших посетителей, придают оттенок некоторой театральной дьявольщины.

— Господин Президент, — несколько вразнобой поприветствовали его вошедшие.

— Господа, — сухо ответил он, сделав паузу и не предложив сесть.

Линкольн коротко взглянул на Генри дю Пона, и промышленник, человек далеко не робкий, с трудом удержался от того, чтобы не отшатнуться. Обычно тёплый, дружелюбный взгляд, но сейчас…

… будто дула орудий крупного калибра глянули на него из глубин человеческой души. Орудий, за которыми уже стоят артиллеристы, ждущие команды «Огонь!»

Президент перевёл взгляд на сенатора Моррилла, известного лоббиста, а потом на Сая Маккормика, производителя сельскохозяйственной техники, ставшего, с началом войны, ещё и поставщиком оборудования для Армии.

— Господа… — Линкольн сделал паузу, — присаживайтесь.

Сенатор, быстрее всех уловивший настроение Президента, осторожно сел на самый краешек стула, выпрямив спину, и ведя себя, да и, пожалуй, чувствуя, как нерадивый ученик, вызванный к директору.

Дю Пон уселся было, как привык, достаточно вольготно, но под взглядом Президента, поёрзав, последовал примеру Моррилла…

… а Маккормик не стал искушать судьбу, последовав примеру сенатора, и даже, вспомнив детство и весьма суровое воспитание в частной школе, положив руки себе на колени.

— Я вами недоволен, господа, — тихо, но очень веско уронил Линкольн, — Когда вы затеяли борьбу против Union Tools Machineryи лично Георга Шмидта, я доверился вам, полагая, что это обычная борьба деловых интересов, и отошёл в сторону, хотя фигура Шмидта лично мне очень симпатична. Но вы, господа, перешли черту.

— Это… — он положил руку на стопку бумаг, — решение суда, согласно которому Union Tools Machineryабсолютно чисты, а вот вы, господа, замарались очень сильно, и вам придётся постараться, чтобы очистить свою репутацию.

— Я… — чуть усмехнулся Президент, и от этой усмешки у сенатора Моррилла пробежали по спине мурашки, а в горле образовался противный вязкий комок, — могу понять игры с патентами. Это не честная игра, но тем не менее…

— Но, господа… — Президент, опытный юрист и страстный театрал, встал, да так, что иной именитый актёр заплакал бы, увидев эту сцену, наполненную драматизмом и подлинным величием, — мятежники⁈

Он едва заметно повысил голос, но звучал он так, что собеседники содрогнулись.

— Мятежники, — повторил он, — британцы, недобросовестная конкуренция, подлог… я ничего не забыл, господа?

— Господин Президент, — начал был дю Пон, — это обычное недоразумение! Банки, даже в воюющих странах, ведут дела с противной стороной, хотя бы через посредников, и…

… взгляд, да такой, что Генри дю Пон понятливо замолчал, сглотнув.

— Ваши игры, — Президент наконец уселся, и присутствующим стало чуть легче дышать, — должны заканчиваться там, где начинаются интересы страны! Страна — это не вы, господа! Не корпорации, даже самые крупные. Страна — это её граждане, это солдаты, которые воюют и умирают сейчас не за ваши интересы, а за свою Родину!

— Это… — он положил руку на толстую стопку писем, — пишут военные. Солдаты и генералы. И все… все, господа! Все пишут о том, что на фронте нужен динамит!

— А ваши игры… — Линкольн прерывисто вздохнул, и стало ясно, что он сейчас таком бешенстве, что не дай Бог…

— Динамит, — продолжил Президент, — станкиUnion Tools Machinery,медицинское оборудование и всё, что может и должно спасать жизни солдат. Всё это, господа, не доходит в должной мере до воюющей Армии… по вашей вине.

— Господин Президент, — страшно потея, решился-таки возразить Маккормик, — да, мы отчасти признаём свою вину, но поймите, подозрительный иностранец…

— Иностранец? — тихо сказал, а скорее даже — прошипел Линкольн, — Он такой же американец, как и вы!

— Мы действовали в интересах страны, господин Президент! — решительно сказал дю Пон, — Опасаясь монополии, мы не могли допустить в столь ответственный для страны момент подозрительного человека.

— Монополии? — прищурился Линкольн, — И это говорит мне человек, поставляющий половину пороха в Армию? Человек, чья семья десятилетиями держала в кулаке рынок пороха, выживая конкурентов? А теперь, когда появился новый продукт, появилась угроза Вашей монополии, вы смеете говорить мне это?

Он постучал пальцем по письмам.

— Здесь — письма от солдат, от генералов… и мне, господа, интересы солдат, интересы Армии, интересы страны важнее ваших интересов!

— Господин Президент, — начал Моррилл, покосившись на дю Пона и Маккормика, — мы не враги Союза и просим всего лишь об осторожности. Union Tools Machineryновая, молодая корпорация, и делать ставку на динамит, ставку на то, что поставки будут бесперебойными, на наш взгляд несколько неосмотрительно и даже опасно.

— Осторожность? — Ликнольн улыбнулся так, что его собеседники содрогнулись, — О да, господа, вы теперь будете очень осторожны!

— Очень… — прочти прошептал он, наклонившись вперёд.

— Слушайте внимательно, — сухо сказал он, поднявшись во весь рост, — Я не стану поднимать вопрос о ваших махинациях — пока. Но если опять начнёте ставить палки в колёса Union Tools Machinery,палки в колёса воюющей Армии, я вспомню всё.

— И, господа… — он усмехнулся, — при любых проблемах у Union Tools Machinery с армейскими поставками, я вспомню именно о вас, и вам придётся доказывать, что вы невиновны…

— Вот и всё, господа, — с обманчивой мягкостью произнёс он. Спасибо, что пришли.

Он кивнул секретарю, который проводил гостей до входа и закрыл дверь.

Медленно сев в кресло, Президент некоторое время молчал, а потом, молитвенно сложив руки, сказал очень тихо, но страстно…

— Господи, дай мне сил!

Вашингтон встретил Шмидта с неожиданной, даже несколько избыточной теплотой. Едва он успел заселиться в отеле, как гостиничный бой, вертлявый темнокожий мальчишка лет десяти, принёс ему записку от одного из конгрессменов, с самыми лестными словами и приглашением на обед.

Едваонуспелчеркнуть в ответ несколько слов и отдалответную записку бою, скрепив её монетой в один даймi, как появился ещё один посыльный, с запиской аналогичного содержания от сенатора Моррилла, и попаданец едва удержал лицо.

— Да уж… — задумчиво сказал он, прикрыв дверь, — Джонни! Я в ванну, если будут ещё записки, принимай со всей вежливостью, и каждому посыльному, если это только не белый, разумеется, отдавай по дайму. Если будут какие-то вопросы, говори, что хозяин только что приехал, очень занят, но непременно постарается встретится, если только позволят обстоятельства.

— Да, мистер Шмидт, — вытянулся слуга, гордый важнойролью. Несмотря на возраст, служит он ответственно, даже несколько истово, беря уроки у потомственного дворецкого из аристократической, по меркам США, семьи.

Близость к высокой политике и бизнесу, пусть даже и такая, кружит ему голову. Да и кто сказал, что слугам чужды карьерные устремления⁈

Едва Георг вошёл в просторный зал департамента на Пенсильвания-авеню, чиновники и политики, как по команде, повернулись в нему и заулыбались так сладко, что у попаданца едва не слиплось всё внутри, от переизбытка сахара и приязни.

— Мистер Шмидт! — поспешил к нему Джон Хэй, доверенное лицо Линкольна и автор его речей, — Очень рады вас видеть! Поздравляю с победой в суде, прекрасная, просто прекрасная операция!

Хэй сказал это так, будто не он ещё две недели назад не желал видеть Шмидта. А сейчас не слова, но интонации, жесты и мимика Джона Хея мягко, но уверенно говорили окружающим о том, что это была их совместная Победа.

— Благодарю, мистер Хэй, — со всей искренностью улыбнулся ему попаданец, пожимая протянутую руку, — ваша поддержка очень много значила для нас.

Да, в эти игры можно играть вдвоём…

— Джон, просто Джон! — ещё более приязненно сказал чиновник, — Мы же друзья!

— Тогда — просто Георг, — в сладкую улыбку попаданца можно макать оладушки.

После этой сценки будто прорвало плотину, и количество друзей в Вашингтоне у Шмидта возросло кратно. Едва ли не каждый поспешил пожать руку, представиться, пригласить на обед, намекнуть о возможных совместных интересах, дочерях соответствующего возраста…

' — Однако, — весело и немного зло думал Шмидт, вернувшись в отель поздним вечером, после десятков визитов чувствуя себя рождественской индейкой — и от ощущения нафаршированности, и, ещё более, от ощущения себя главным блюдом на чужом празднике, — это слишком хорошо, чтобы быть правдой!'

Впрочем, в Вашингтоне его опасения не оправдались. На следующий день Линкольн лично уделил ему более часа, сперва немногословно извинившись, с мрачных вздохом сославшись на собственную занятость и недостоверную информацию, а после побеседовав о перспективах развития Union Tools Machineryв частности, и промышленности в США в целом.

— Надеюсь, вы не затаили на меня обиды, мистер Шмидт? — задержав его руку, мягко поинтересовался Линкольн, когда они уже закончили беседу и начали прощаться.

— Нисколько мистер Президент, — совершенно искренне ответил Георг, не став объяснять, что обижаться можно только на друзей, а они всего лишь союзники, — Невозможно проверить решительно всё, приходится доверять помощникам, которые подчас могут понять задачу по своему, не справиться, а то и преследовать собственные интересы. У меня точно такие же проблемы, мистер Президент, а ведь Union Tools Machinery, хотя и достаточно крупная корпорация, не идёт ни в какое сравнение с корпорацией под названием Соединённые Штаты Америки.

— Я, — со всей возможной искренностью сказал попаданец, — могу вам только посочувствовать. Ноша, которую вы на себя взвалили и пытаетесь тащить, вытаскивая страну из пропасти, в которой та оказалась, очень тяжела! Даже тень этой ноши чудовищно давит, и я даже не представляю себя на вашем месте. Мистер Президент, я бы просто не справился!

Линкольн, увлажнившись глазами, ещё раз пожал ему руку и лично проводил до двери, показав тем самым нешуточную приязнь и уровень близости Шмидта перед подчинёнными. Впрочем, к последнему попаданец стал относиться намного более цинично.

Джон Николей, сидевший в приёмной, так же тепло попрощался с ним, ни единым взглядом не выдав, что недавно обращался со Шмидтом весьма формально и сухо, если не сказать больше. Ну что тут сказать… политика, она такая, другой не бывает.

Позже было ещё несколько встреч, и с глазу на глаз, и в составе небольшой группы экспертов и доверенных лиц. Поднимали проблемы не только промышленности, но и, к примеру, такие спорные, и, может быть, не слишком своевременные темы, как проблема политической элиты Юга после войны, которую, в чём никто из присутствующих не сомневался, выиграет Север.

Metropolitan Club в преддверии Рождества украшен полагающимся образом, с необыкновенным уютом и отменным вкусом. Персидские ковры глушат шаги и голоса, тёплый свет мягко переливается на украшениях и полированной мебели, в воздухе искорками повисло веселье, а негромкие голоса членов клуба звучат под звуки струнного квартета, спрятавшегося за кадками с пальмами.

На длинном столе серебро и хрусталь, драгоценный фарфор, и над всем этим витают тонкие запахи изысканной еды и алкоголя, приправленные едва уловимыми нотками дорогих сигар. Слуги, вышколенные и бесшумные, скользят по залу бесплотными тенями, возникая по мере необходимости, и пропадая, как только в них исчезает нужда.

Настроение у попаданца самое безоблачное, искрящееся пузырьками счастья и шампанского. После возвращения из Вашингтона всё пошло на лад, да так хорошо, что порой ему кажется, что это просто сон, и…

… но это явь! Здесь и сейчас — он победитель, локомотив технического прогресса, один из важнейших поставщиков для Армии, человек, о котором в самых лестных тонах пишут газеты.

' — Экий неловкий', — подумал он, увидев небольшую оплошность лакея, вполне простительную, и в общем, почти незаметную. Но его в своё время учили куда как жёстче…

' — Чёрт…' — зябко подумал он, поймав привет из прошлого и снова ощущая себя не Георгом Шмидтом, а Ванькой, рабом.

Настроение стремительно ухнуло вниз, и, хотя он удержал на губах улыбку, всё вокруг стало каким-то не настоящим. А может быть, всё как раз настоящее, просто он, самозванец, не имеет права здесь находиться…

Здесь и сейчас вся эта праздничная мишура будто рассыпалась на осколки, а потом собралась заново, но уже иначе. Появилось ощущение, что он чужой на этом празднике жизни, будто он самозванец, авантюрист!

Невольно попаданец начал подмечать все детали, подчас с избытком, болезненно. Он уже знает это состояние, когда мозг работает на полную, награждаяего потом головной болью. Но, чёрт возьми… одно дело, когда это состояние возникает при работе над каким-то проектом, и тогда оно сто крат оправдывается! А сейчас…

— Георг! — окликнул его знакомый, молодой ещё, но очень цепкий и хваткий банкир, который, хоть и родился с серебряной ложкой во рту, но не живёт заслугами предками, а умело приумножает богатства, — Выпьем⁈

— Выпьем, Оливер, — согласился попаданец, не без труда удерживая маску беззаботного весельчака, и лакей, материализовавшийся почти в ту же секундус подносом, на котором стоят бокалы с шампанским. Не глядя на слугу, он взял бокал и поднял его.

— За будущее Союза! — отсалютовал Оливер, — За наше будущее!

— За Союз и за наше будущее! — ответил Георг, и…

… увидел в бокале осадок, которого там, чёрт подери, просто не может быть! Буквально через пару секунд этот осадок растворился, как и не было.

Попаданец, с трудом удержал лицо, сделав вид, что пригубил бокал, но не касаясь его даже губами. Сохраняя беззаботную улыбку, он считывал информацию вокруг, но…

… никаких зацепок.

Лакей, как ему и полагалось, исчез. Банкир, с явным удовольствием сделал несколько глотков и удалился, напевая себе под нос рождественскую песенку и ведя себя как человек, которого и заподозрить невозможно.

Сам же Шмидт, покружив несколько минут по залу, поделился шампанским с кадкой, а потом, промокнув губы платком, украдкой плеснул на него немного шампанского и спрятал в карман.

' — Это не будет игра в одни ворота, — пообещал он неведомо кому, — так что поиграем, и думаю, вам не понравится!'

Мягко покачиваясь на сиденье экипажа, едущего по ночным и почти безлюдным улицам, Георг, хотя и полагая, что все его усилия тщетны, всё ж таки пытался собрать воедино разрозненную мозаику закончившегося вечера.

Поднимать скандал он не стал — бессмысленно, виноватых в таких случаях не находят никогда, если не считать таковыми безвестных стрелочников. Да и что он мог сказать?

Осадок в бокале может оказаться просто осадком, ошибкой одного из лакеев, промахом человека, закупившего некачественное вино. А может статься, что осадок был некоей провокацией, желанием, чтобы Шмидт поднял скандал из-за какого-то пустяка, просадив свою репутацию. На этом можно сыграть очень сильно…

Даст ли что-то лаборатория? Вопрос открытый… девятнадцатый век, наука развита соответственна, а яды, вероятно, есть и такие, что никакая современная химия не определит. Для него могли расщедриться и на невесть какую экзотику, а не на банальный мышьяк или цианистый калий.

— Ф-фух… — выдохнул он, откидываясь на спинку сиденья и растекаясь по нему, как медуза на пляже, — ситуация!

Секундой позже прогремел выстрел, а потом ещё один, и ещё…

… и плечо пронзила резкая боль.

— Гони! — взревел он кучеру, зажимая рану и мысленно проклиная всё на свете, в том числе и отсутствие оружия… Потому что ну не считать же дерринджер за оружие⁈ А с нормальным револьвером на рождественскую вечеринку, ходить как-то не принято…

Позади разгорелась перестрелка, охрана отстреливалась от каких-то бандитов, прикрывая отход, а кучер, размахивая кнутом и вопя во всю глотку в лучших традициях Дикого Запада, уже гонит экипаж по гулким ночным улицам.

— Йо-хо!

iДайм — монета в 10 центов.