Сорока и Чайник

Глава 11

Фёдор приложил к носу платок, который ему оставили. Это не помогало. Запах чувствовался даже сквозь ткань. Бездомный на соседней скамейке сладко посапывал, иногда дергался, ожесточенно чесался, но потом снова начинал храпеть. Мимо комнаты с решеткой, где сидел Фёдор, прошла заплаканная пожилая женщина, потом, смеясь, двое постовых. Полицейский околоток жил своей жизнью, мало обращая внимания на запертого в клетку Сороку.

Скрипучий голос в коридоре рассказывал о том, что у него украли гантелю. И что он требует начать расследование. Полицейский терпеливо отвечал, что этот повод совсем незначительный. Может она, гантеля, и не терялась совсем. Скрипучий голос настаивал. Полицейский сдался и стал записывать обращение. 'Знакомый голос, — подумал Фёдор. — Где-то я этот скрип слышал".

Сорока подтянул штаны, они всё время норовили свалиться. Ремень, как и шнурки, у него отобрали по прибытии в околоток. Фёдор посильнее закутался в куртку и попытался заснуть. Мысли постоянно возвращались к Инге. «Это ведь он сам и виноват, — думал Фёдор. — Виноват. Во всём. С самого начала. Всё, до чего он прикасался, превращалось в пепел». Перед глазами стояли волны чёрных волос, зеленое платье. Запах пряностей пробивался даже через амбре изолятора. Уж лучше бы было наоборот, чтобы не вспоминать.

Мужик рядом с изолятором всё скрипел и скрипел. Обвинял полицейских в том, что они не хотят знать всех деталей. Требовал подробно записать, как он пришел домой и не обнаружил одну из гантелей весом в полпуда. Это важно, говорил он.

— Эй ты! — сказал Сороке один из полицейских, который подошел к решетке. — На выход. В допросную.

Фёдор медленно встал, подошел к двери, скованными наручниками руками придерживая брюки. Щелкнул замок, и его повели вниз по коридору. Проходя мимо щуплого мужичка в дурацком котелке, Фёдор услышал, как тот спросил скрипучим голосом:

— А этого за что задержали?

— Парнишку-то? — усмехнулся полицейский, кивая на Фёдора. — Убийство. Взяли на месте. Застукал сожительницу с двумя полюбовниками. Ну всех и уконтропупил.

— Вы серьезно? — спросил скрипучий.

И тут Фёдор вспомнил, где он слышал этот голос. Прапорщик Зиберт из училища. Как он его сразу не узнал в гражданском? Полицейский толкнул Фёдора в спину, и тому пришлось смотреть вперед, чтобы не свалиться. Зиберт смотрел парню вслед и расстроенно качал головой.

Сороку привели в небольшую комнату, в которой за большим столом сидел лысеющий следователь. Усадили на большой стул и встали рядом.

— Имя? — недовольно спросил следователь.

Фёдор глядел в пол и думал об Инге. А еще об училище. О том, как так получилось, что он теперь сидит здесь.

— Имя? — повторил следователь.

Парень молчал. Потом следователь спрашивал его еще о чем-то. Но Фёдор даже не пытался понять эти вопросы. Он молча разглядывал портрет Императора на стене. На картине был высокий здоровый мужчина с окладистой бородой, широкими плечами и кулаками размером с небольшой чайник. Династия Урсуловичей всегда отличалась ростом, здоровьем и решительным характером. И как штрих к породе, светлые волосы и темные брови. На голове виднелась металлическая ставка, которая досталась Государю Императору еще в молодости в морском сражении у Каринских островов. Взгляд Императора пронзал Фёдора и как бы говорил: «Что ж ты такое натворил, Фёдор? Подвёл. Всех подвёл».

А потом Фёдора били. Он лежал на полу и вспоминал спокойный профиль Инги и ее закрытые глаза. Странно. Ему было совсем не больно. Ну, бьют. За дело, кстати, бьют. Он же во всем и виноват. Он совсем один. Даже Змей и Умник молчали. Они тоже от него ушли. Он теперь всегда будет один.

Через несколько часов принесли перловую кашу. Спросили, надумал ли он говорить? Фёдор смотрел на грязный серый потолок. К еде он не притронулся. Но добравшись до тарелки, кашу с аппетитом съел проснувшийся бездомный с соседней скамейки. Наевшись, грязнуля встал, вцепился в решетку и стал ныть, чтобы его выпустили. Сорока повернулся к стене и попытался заснуть.

Окон не было, так что Фёдор не знал, сколько времени прошло. Мимо ходили посетители и полицейские. Приводили, а потом уводили других арестованных. Пару молодых парней, от которых несло спиртным. Беспризорника. Какого-то мужика, который от скуки стал задирать Фёдора, но парень не реагировал. Потом привели старичка, который разговаривал с Фёдором по-доброму. Хотел узнать, как его зовут. Но парень молчал, и старичка увели. Потом в изолятор притащили двух кальмаров, которые испуганно жались к стенке и пучили круглые глаза. Внезапно Сорока услышал голос, от которого у него в душе всё перевернулось.

— Полегче, громила! — произнес голос Младшего Зюйда.

Апатия Фёдора мгновенно слетела. Он вскочил и подбежал к решетке, стараясь заглянуть дальше в коридор. Младшего вели двое полицейских, заведя ему руки за спину. Проходя мимо, бандит повернул голову и тоже увидел Фёдора. Глаза Зюйда вспыхнули, а на лице появилась зловещая улыбка. Фёдор с удовольствием заметил, что голова Младшего была перемотана бинтами. Куда его увели было неизвестно, но Фёдор так и стоял у решетки, вцепившись в холодные прутья. Через четверть часа Фёдор сел на грязный пол, обхватив голову руками. Хотелось свернутся клубком и куда-нибудь провалиться, просто исчезнуть, чтобы это всё закончилось.

— Бывший курсант Сорока, встать! Смирно! — проскрипел над ним жесткий голос Зиберта.

Фёдор дернулся и увидел, что за решеткой стоит прапорщик, начальник училища каперанг Улицкий и какой-то незнакомый полковник в полицейской форме. Парень поднялся и, придерживая штаны, попытался выпрямиться.

— Так, так, — устало сказал Улицкий. — Сорока. Видел бы ты себя со стороны. Позор. И что? Теперь глаза отводишь? Правильно отводишь. Отпирайте его и в допросную, — приказал он полицейским. Они посмотрели на офицера, тот кивнул.

Фёдора проводили в ту же самую комнату и усадили на тот же стул. Только напротив сели полицейский полковник и Улицкий.

— Оставьте нас втроем.

— Не положено оставлять задержанных в допросной без… — начал один из конвоиров.

— Выполняйте, — сказал полицейский офицер.

Когда в допросной больше никого не осталось, Улицкий достал трубку, закурил и тихо сказал:

— Рассказывай.

— Что? — тихо спросил Фёдор, не поднимая глаз.

— Всё, Сорока! Всё! Как на исповеди. И это твой единственный шанс выпутаться из этой истории. Если хоть слово лжи услышу, встану и уйду. После чего сам со всем этим дерьмом разбирайся.

Сначала Фёдор говорил медленно. Он пытался подбирать слова, чтобы не загнать себя в еще худшую ситуацию, чем сейчас.

— Не мнись как баба! — рявкнул Улицкий. — Говори как есть, ты не на суде. Считай, что Господь-Хранитель тебе послал адвоката. Всё как есть выкладывай!

Фёдор продолжил и тут он поймал себя на мысли, что ему становится легче. Он таил это в себе. Никому не рассказывал. Ни Инге, ни сестре, никому. Только старику, который его впервые хуном угостил. Фамилия у него была еще смешная. Покрывашкин. Так вот тут было то же самое.

Фёдору очень хотелось избавиться от этого. Очиститься. Он рассказывал всё, и про Лигу, и про автоматона-бойца. Про Ингу и про выбивание долгов, хоть и без подробностей. Про контрабанду и сумасшедших осьминогов. А еще он умолчал о Животном. Сказал, что помнит когда навели пистолет на Ингу, а дальше ему плевать.

После того, как Фёдор закончил, повисло молчание. Улицкий и полицейский начальник с непроницаемым лицом разглядывали Сороку.

— Иди, постой в коридоре, — наконец сказал каперанг.

Фёдор встал, не зная, куда девать руки. Потом, не глядя на офицеров, вышел из комнаты.

— Что скажешь? — спросил Улицкий.

— Сказочный идиот.

Каперанг хмыкнул.

— Но везучий.

— Дуракам везет. Пожалуй, я его заберу, — задумчиво сказал Улицкий. — Дадим парню второй шанс?

— Ну, не знаю… Парень реально лет на двадцать дел натворил.

— Вот только не надо. Тугодумие и превышение самообороны. Максимум пара лет, тем более внук того самого Сороки. А там бандиты и отребье. Дворянская коллегия сразу на суд надавит.

— Не уверен.

— Ладно. Говори: чего хочешь? — спросил Улицкий.

— Альтаир. На три выхода в море.

— Что? Ну, нет!

— Ну подумай сам, хороший парень, доброе дело сделаешь. Ну хорошо, на два выхода.

— После того раза — нет.

— Какой ты мелочный, коллега. Ну ходили мы по шхерам. Ну поцарапали дно.

— Ты притащил на мою яхту девок и своих полицейских дуболомов.

— Уважаемых офицеров и их милых дам…

— Эти сухопутные крысы перебили всю посуду и заблевали всю палубу. Палубу-то зачем? За борт же удобнее!

— Да было только один раз. Укачало всех. Ну, Саныч. Ну, пожалуйста.

Улицкий молчал, разглядывая довольное лицо полицейского. Потом затейливо выругался и сказал:

— Договорились. Но ремонт и уборка за твой счет.

— Всё в лучшем виде сделаем. Не беспокойся, — заявил полицейский, довольный как кот, дорвавшийся до сметаны.

— Пиши, — сказал Улицкий, подвигая Фёдору лист бумаги и чернильницу. — Военному комиссару. Да не здесь, а в правом верхнем углу пиши.

Сорока, ничего не понимая, подчинился.

— Военному комиссару. От барона Сороки Фёдора Михайловича. Заявление. Написал? Прошу оформить на меня документы для поступления меня в добровольном порядке…

— Написал.

— На военную службу в войсковую часть номер пятьдесят пять. Чего на меня уставился, пиши давай. Род войск: морская пехота.

— Но…

— Что-то непонятно?

Фёдор молчал, пытаясь сообразить, что происходит.

— Сорока, у тебя сейчас два пути. Либо соучастник и убийца, либо потерпевший от бандитов и доброволец в армию. Для флотского офицера ты туповат, а вот для унтера в десант — в самый раз. Есть в тебе этакая хорошая незамутненность. Пиши.

Фёдор на несколько мгновений задумался, потом взял ручку, макнул в чернила и вывел: «род войск: морская пехота».