Профессор Амлетссон

Глава 30

Жуан не понял слов, но понял дело,

И, действуя как в битве, наугад…

Джордж Гордон Байрон

Неприятность, явления которой я невнятно и подспудно ожидал в течение всего этого замечательного дня, решила себе произойти именно сейчас.

Все случилась внезапно и в месте неожиданном: близ пешеходного перехода, ведущего через через широкий и светлый городской проспект.

Эту группу, скажем так, граждан, я заметил издалека. Знаете, иногда целостную картину мира нарушает явление настолько чужеродное, что его, явление, во-первых, невозможно не заметить, во-вторых же — очень не хочется замечать. Сейчас я видел этих людей, понимал несоответствие их окружающей меня действительности, прямо знал уже, что ситуация накаляется и становится все опаснее по мере нашего с переводчиком приближения к злополучному перекрестку… Сделать же ничего не мог.

Более того, сама девушка Анна Стогова не обращала на столпившихся у самого края дороги никакого внимания — будто вовсе не видела ничего особенного.

Мы шли и добрались, я ждал и дождался.

Встал, будто вкопанный: меня, неделикатно оттерев в сторону моего гида и переводчика, плотно окружили совершенно люмпенского вида личности, сильно друг на друга похожие и почти одинаково неприятные.

Зрение сказало мне о странного рода неправильности одежды всех, теперь я это видел точно, пятерых. Кроме того, что вещи были потрепанные и откровенно нуждались в основательной стирке, казалось, что все брюки и рубашки — с чужого плеча. Редко мне доводилось встречать горожан вида настолько затрапезного — чем бы те ни занимались!

Слух не сообщил ничего принципиально нового: и без того стало сразу же понятно, что говорить эти граждане будут о нехорошем, тон иметь глумливый и многозначительный… К тому же, речи их я в тот момент не понимал совершенно.

Нюх — не метафизический, а тот, который носом — донес запах довольно давно и не особенно регулярно мытых тел, будто бы никогда не стиранного исподнего, фантастического по интенсивности своей алкогольного перегара (его я, по непонятной причине, ощущал особенно сильно), и чего-то еще, неявного, невкусного и вызывающего в памяти школьные еще уроки практической демонологии — те, на которых учат не призывать всех подряд. Проще говоря, кроме прочего пахло жженым железом и серой.

Шерсть моя сразу же встала дыбом, вместе с ней приподнялись уголки губ: показались клыки, из глотки донеслось негромкое рычание.

Вы ведь помните, как я выгляжу? Голова-то у меня совершенно песья, ничего общего с привычным лицом хомо сапиенс сапиенс и его разновидностей, живущих долго и не очень. Даже больше того: торчащие уши, вытянутая морда и рисунок пятен некоторым людям кажутся прямо волчьими — мой народ потому и называли в средние века ульфхеднарами, то есть волкоголовыми… В юности внешность моя позволяла избегать минимум двух детских драк из трех — достаточно было зарычать или оскалиться: а ну, как укусит?

Попробовал и сейчас: и оскалил страшные зубы свои, и зарычал тонально, и посмотрел злобно — так, как обычно делать не умею.

Люди эти оказались крепче, намного крепче морально, чем можно было ожидать. Паче чаяния, люмпены не испугались и не попятились: более того, неприятных людей как будто обрадовала моя зверская реакция.

- Ono esche i rychit, suchje plemya! - я не понял слов, но понял дело. Интонация ли, обрывки ли смутно знакомых ругательных слов — что-то такое дало мне понять, что самый крупный из группы… или прямо банды, так будет вернее, встреченных мной негодяев меня самого отнюдь не хвалит. - Zemlitsu nashu topchet, tvaruga diavolskaya! Pryamo nogami!

Вырос-то я в краях достаточно благополучных. Да и то: мало кто из редких залетных хулиганов захотел и смог бы связаться с очевидным членом семьи Эскинс — чем заканчиваются подобного рода эскапады, среди жителей Исландии знал буквально каждый. Мы ведь страна небольшая, к тому же, ледяной остров довольно слабо заселен, каждый знает каждого и еще троих…

Однако, уже во взрослом состоянии мне приходилось и ругаться бранными словами, и драться неоднократно, и не всегда такие приключения случались в безопасной и пьяной атмосфере дружественно расположенного ко мне кабака. Улицы Дублина, подворотни Вотерфорда, какие-то совсем уже окраины Корка и закоулки Лимерика — первое время пребывания на Зеленом Острове, не в пример Острову Ледяному, будущего профессора в моей морде лица одолевал исследовательский зуд, и поездки не всегда заканчивались полностью благополучно. Людей тоже приходилось встречать самых разных…

Поэтому я не растерялся, уже понимая: сейчас меня попытаются ограбить, и, скорее всего, больно побить. Оставалось надеяться на то, что убивать насмерть или всерьез калечить некоего профессора никто не будет, ценностей у меня при себе серьезных не имеется, пару же синяков я как-нибудь переживу, тем более, что под слоем шерсти гематом все равно не видно.

Вопрос сдачи без боя не стоял: нарушать свои же принципы я не собирался… Внутри меня рос залихватский какой-то кураж, серьезного страха и даже легкой опаски не возникло — беспокоиться оставалось только за девушку Анну Стогову, но оставалась надежда: та, в ком я подозревал офицера государственной тайной полиции, сможет за себя постоять.

- Dyadka! - явственно возразил старшему подельнику хулиган поменьше ростом и моложе годами. - Mojet, on ne iz etikh samykh budet? Malo li, u kogo morda mokhnataya!

Видимо, стоило успокоиться и расслабиться, но сделать ни того, ни другого я не успел — тут меня вновь не подвел нюх. Молодой-и-сомневающийся пах точно так же, как и старый-и-уверенный: ядреным потом, дешевым алкоголем, немотивированной агрессией и нехорошим предвкушением.

«Театр», - отчетливо подумалось мне. «Вернее, с поправкой на обстоятельства, цирк!»

Пёс мой внутренний, альтер эго прямого потомка Ульфа Хальфдана, великого воина и знаменитого правителя, просыпается очень редко и всякий раз по-разному: качество, да и скорость пробуждения его сильно зависят от обстоятельств.

Последний памятный мне раз пёс явился лет десять назад, когда ваш покорный слуга лихо тонул посреди теплого Ирландского моря — вместе с большим паромом, предназначенным, вообще-то, для регулярных перевозок из самой Ирландии на недальний Придайн. Перевозить предполагалось эсомобили вместе с владельцами.

Мне было бы нипочем не выплыть: море-то, конечно, теплое, но даже двадцать градусов по Цельсию способны насмерть охладить человека часа за четыре. Или, с поправкой на мои знания и навыки в области низких температур, за пять.

Спас меня дух пса: проявлялся он тогда долго, воплотился не до конца, но удачно — некий, тогда еще ассистент кафедры, и выплыл сам, и спас еще двоих несчастных…

В этот раз пёс стал мной, а я — псом в считанные доли секунды.

Вот еще только что я стоял посреди чистого и безопасного советского города, и люди вокруг меня были не особенно улыбчивые и симпатичные, но, по крайней мере, не слишком опасные для жизни и здоровья окружающих и меня самого…

Развернулась во всю ширину ментальная сфера: улица вдруг потеряла в красочности и объеме, дальние же строения и вовсе стали восприниматься не иначе, как неумело и наспех сотканные из эфира неподходящих свойств примитивные трехмерные модели.

Странным образом остановилось время. Голоса то ли люмпенов, то ли прямо хулиганов, да и другие звуки, я слышал отчетливо и в нормальном жизненном темпе, но все движение, кроме моего собственного — и даже скорость проезжающего на зеленый свет эсмобиля — приняло форму очень медленную и плавную, будто пространство заполнилось какой-то вязкой средой, даже не водой, а словно и вовсе прозрачным клеем.

Еще я стал понимать моих оппонентов: всех скопом и по отдельности. Волк Полудатчанин будто бы вложил в мою ментальную сферу знание звуков то ли архаичного варианта советской речи, то ли одного из языков, прямо предшествовавших советскому: наверное, так или примерно так сто лет назад звучал язык русский.

Речь пока-еще-не-нападающих стала почти понятна, разве что звучала, через призму прижизненного опыта древнего моего предка, совершенно по-идиотски.

- Ты, юнак, зырь на его зенки бесстыжие, - продолжил играть уже свою роль вожак банды. - Темный да сразу светлый! Кто у нас еще таков?

- Да неужто самолично Гад Мрачный? - и вовсе уже делано ужаснулся грязноватый юноша. - Но тот, вроде, не сукин сын-то?

Постановка и без того была так себе, на D с двумя минусами, теперь же и вовсе нарочитая попытка маскироваться под анахроничное какое-то простонародье провалилась, даже не начавшись — потому хотя бы, что немытые тела несли следы спешно замаскированных татуировок. На тыльных сторонах ладоней и открытых предплечьях явственно читались бледные надписи «S.L.O.N.» и «ne zabudu mat’ rodnuju», а также просматривались сюжеты совершенно тюремные: игральные карты, татуированные перстни и другое всякое, неприятное и плохо набитое.

Татуировки были выполнены символично, в нарочито примитивной манере, примерно так же, как это делают уголовники. При этом, так поступают вообще везде, по всему известному мне миру, теперь вот и относительно Союза я обрел неприятную уверенность… Исключение составляет, вроде бы, только совершенно особая уголовная среда Ханьской империи — и это символизировало.

То же, что пойдя на уголовное дело, граждане предпочли спрятать признаки своей социальной принадлежности, символизировало уже окончательно.

Еще я обратил внимание на то, что обступившие меня бандиты явственно пугают местных жителей самим фактом своего присутствия: вокруг стало тихо, относительно заполненный населением проспект в ближней его части внезапно опустел. Удивляло отсутствие полиции: мне отчего-то казалось, что в обществе милитаризированном и насквозь силовом, стражи порядка появляться должны были несколько быстрее, чем привычные Гарри и Ронни.

Несколько в отдалении обнаружилась девушка Анна Стогова: она прислонилась к монументального вида тумбе, и что-то говорила в элофон, видимо, как раз и вызывая чаемую полицию.

Все это я, спасибо предку, понял как-то вдруг, не тратя времени на обдумывание. Оппоненты мои, тем временем, развивали сюжет постановки, рассчитанной на меня одного. Бывает, например, театр одного актера, тут же получался — одного зрителя, да еще и представление шло интерактивное.

Стоит отметить, что, несмотря на опыт и навыки предка, понимал я бандитов с пятого на десятое, но слушал внимательно и старался запоминать: я был уверен, что выживу и не особенно даже пострадаю, ловить же преступников будет тем проще, чем больше всякого я смогу о тех поведать полицейским.

За неполные три минуты беседы, густо пересыпанной непонятными мне словами, но примитивной в целом, выяснилось, что точно такими же — разноцветными — глазами отличается некий Mrachnyi Inspektor, чуть было не устроивший локальный армагеддон, но не здесь, в Мурманске, а в далекой Moskau, и довольно давно — на самой заре народной власти. Что где-то рядом должен ошиваться кот, черный, мордатый и наглый, а даже если и нет, то и хорошо, то и не надо. Что такого опасного меня нужно немедленно razjasnit’ (это слово, как и некоторые другие, перевести не удалось), и процесс этот ожидается скорым и справедливым. Что, наконец, надо уже поторопиться, так как devka явно zvonit mentam.

Хорошо, что смещенное восприятие времени не позволило мне расслабиться: последние слова матерого уголовника сопровождались первым актом агрессии. Тот попытался дополнить свою обличающую речь быстрым и сильным тычком, долженствовавшим закончиться где-то в районе моего живота, причем правой его части. В руке негодяя, при этом, оказался странной формы нож — как будто кто-то вручную выточил лезвие из некоего импровизированного материала, но менее опасным орудие потенциального убийства от импровизации этой не становилось.

Будь я хомо сапиенс сапиенс, стой так, как стоял и не восприми переход от слов к делу, кустарно исполненный стилет вонзился бы мне в точности в печень. Убить бы не убил, во всяком случае, не сразу, но ранение обещало быть тяжелым, и чреватым непредсказуемыми последствиями.

Я приподнялся на цыпочки и немного довернул корпус: хищное жало разминулось с туловищем на два пальца. Рука моя левая, повинуясь тому же движению корпуса, описала полукруг, и обрушилась сжатым кулаком в район виска бандитской головы.

- Tröll borða þig*! - заявил я на родном языке. Вооруженный оппонент согласно хрюкнул и опал.

Хотя бой — оружие в руках противника прямо указывало на то, что это именно бой — уже начался, двигаться противник, единый в четырех оставшихся лицах, продолжал столь же медленно: я успевал тщательно обдумывать происходящее и отслеживать опасные траектории движения каждого из хулиганов.

Вот с громким, но очень медленным, щелчком, выскочило из наборной рукояти лезвие еще одного ножа, столь же кустарного что и первый, но чуть более механически совершенного. Я сработал на опережение: ухватился передними лапами — сейчас я, отчего-то, не воспринимал свои верхние конечности как руки — за фонарный столб, задними же, легко подкинув тело, двинул хулигана в грудь: тот выронил нож и отлетел на несколько шагов, где и упал.

В этот миг восприятие мира изменилось вновь: глаза заволокла алая пелена, и думать я перестал.

Помню только отрывки.

Вот меня пытаются достать ударом железной трубы, увенчанной ярко-красным барашком вентиля почти на самом ее конце. Вот я отобрал трубу, подкинул орудие, поймал его в воздухе и с размаху применил оное по организму владельца, удачно сломав тому ключицу.

Вот мой пинок под колено сбивает с ног еще одного бандита, и я мимолетно жалею о том, что обут не в тяжелые рыбацкие башмаки, но в замечательно подходящие для долгих прогулок мягкие сникерсы. Вот снова, и еще раз, и точно так же, и совсем иначе.

Вот откуда-то издалека слышен странный, немного двоящийся, звук полицейской сирены, и я, даже не думая, успеваю удивиться тому, что и советские, и ирландские спецсигналы звучат совершенно одинаково.

Вот я, возвратным движением лапы, прямо на весу, ломаю концентратор, выхваченный младшим из уличных бандитов. Заклинание, приготовленное уже против шустрого меня, срывается, но эфир развеивается не до конца: прерванный контур вспухает огненным шаром, бандит страшно кричит, зажимая почти обуглившуюся ладонь, почему-то, между ног.

Вот еще один хулиган просто получает по морде: оружия у того не оказалось, и он пытался достать меня кулаками. Что же, каков привет, таков и ответ, а кулаки у меня тяжелые — некий профессор до сих пор бьет три сотни с правой!

Вот противник повержен: ни один из бандитов не остался стоять на ногах.

Вот меня отпустило: не знаю, какое время я пробыл в режиме берсерка, и точно ли это был именно тот режим, но к нормальному почти состоянию своему я вернулся с готовностью и даже как-то радостно.

Ментальная сфера моя съежилась до привычных и нормальных своих размеров, вернулись все ощущения, цвета и даже детальная прорисовка дальних объектов.

Ускорился окружающий мир, или, что вернее, замедлился я: пёс сделал свое дело, и поспешил свернуться клубком, погружаясь вновь в многовековой тревожный сон.

Именно в этот момент я понял, что один из бандитов — тот, что получил по голове в самом начале — извлек откуда-то из недр потертого пиджака древний, но от того не менее опасный, пистолет, и прямо сейчас спускает курок, целясь, почему-то, не в меня, а в девушку Анну Стогову.

До бандита было около полутора метров, и я бросился на него, надеясь что-то такое успеть.

Успел.

Страшный удар в грудь вышиб из меня весь воздух и откинул назад опустевшее моё тело.

Оказывается, смерть — это совсем не больно.

——

*Чтоб тебя тролль сожрал!