Профессор Амлетссон

Глава 15

Внемлите же трем сагам о воде: это вся без утайки правда о том, как профессор Амлетссон проявил себя на море!

Сага первая: о том, как профессор Амлетссон научился плавать.

Так вышло, что плавать в воде я научился намного раньше, чем ходить по суше.

Произошло это, как и многое в моей жизни, случайно.

В те годы я, конечно, не был еще никаким профессором — и даже до взрослого возраста оставалось очень прилично расти: без малого восемнадцать лет. Таким образом, будущему светилу эфирной физики, а пока — симпатичному мохнатому щенку — не исполнилось еще и года.

Так вот, ходить я пока не ходил, но ползать — о, у меня это получалось уже весьма уверенно! То, что перемещаться я, при этом, предпочитал задом наперед, в расчет не принималось: родителям и другим взрослым просто нравилось, что я расту и развиваюсь так, как положено ребенку, мне же тогда, наверное, было все равно: по крайней мере, сам я о тех славных временах ничегошеньки не помню.

Детям положено купаться. Чем мельче купаемый ребенок, тем выше вероятность того, что самостоятельно влезть в воду и из нее вылезти у него не получится: следовательно, в купальном почти-что-обряде обязан принимать участие кто-то взрослый. От этого взрослого ожидаются два качества, одно другому прямо противоположные: он должен не быть равнодушен (к ребенку) и обладать стальной прочности нервами (в принципе).

Подобных уникумов в нашей семье всегда хватало: сложная наследственность и суровые условия жизни способны выковать из человека и не такое…

У отца моего много братьев: существенно больше одного. У меня самого, кстати, тоже, и, если заглянуть поглубже в прошлое семьи, выяснится, что практически каждый наследник рода Аскин фра Скутилс обзаводился, рано или поздно, целым выводком умеренно мохнатых и горделиво-хвостатых потомков.

Очередь меня купать настигла Гуннара Ульрикссона, отцова родного брата, с неотвратимостью холодного летнего муссона. Настигнутый не был против: мы все, конечно, верные сыны матери нашей Церкви, но некоторые старинные традиции в древних родах чтут по-прежнему, Аскин же — род, несомненно, древний. Купать наследника рода — дело почетное, и всё тут!

В общем, дядя Гуннар просто нес меня на руках и просто уронил в большую бадью с водой.

Было хорошо: именно в этой бадье меня и предполагалось аккуратно искупать, поэтому она была полна водой теплой и чистой.

Было плохо: ребенка столь маленького положено купать аккуратно, погружая в воду на вытянутых руках.

Дальнейшего я, о чем речь уже шла, помнить не могу, но со слов взрослых членов семьи получилось так.

Я, то ли почуяв близкую воду (прелесть купания я к этому возрасту я уже оценил, и относился к гигиеническим процедурам с невиданным для малыша энтузиазмом), то ли по другой какой-то причине, принялся извиваться в руках родича. Со стороны казалось, будто крупная, живая и почему-то мохнатая рыба, которую неожиданно вынули из привычной стихии, стремится в нее, стихию, вернуться.

Дядя мой, кстати, рыбак — как и все взрослые мужчины рода, тишину морской охоты он превзошел досконально. Однако, несмотря на свое замечательное мастерство, в тот момент Гуннар Ульрикссон растерялся: мохнатая рыба о четырех конечностях из рук вырвалась, и, как рыбе и положено, целиком канула в неизведанные глубины бадьи.

Дядя купал меня не в одиночестве: рядом случился отец, доглядывавший за процессом, и, конечно, не доглядевший — иначе и не произошло бы самой этой истории.

Отец растерялся не меньше брата, пусть и рассказывал потом, что, мол, держал ситуацию под контролем.

Прошло несколько секунд: старшие родичи принялись меня ловить, имея в виду спасти, и откуда-то издалека, грозно взрыкивая, неслась на подмогу моя мама, Арнгерд Аудбьёрнсдоттир, выступая сразу как орлица, спасающая птенца из вод и медведица, защищающая медвежонка от волков — вот и не верь после этого в волшебное значение говорящих северных имен!

Рыба в моем щенячьем лице поступила ровно так, как ей и положено: не далась ни в одну из загребущих, но неуклюжих, пар мужских рук — изловить меня и спасти из пучины получилось только у матери.

В процессе оказалось, что держаться на воде я умею преловко, ушей стараюсь, по возможности, не мочить, лапами загребаю уверенно и даже немного подруливаю куцым еще хвостиком. Кроме того, все происходящее мне очевидным образом нравилось: отец считает, что брат его привирает, но сам дядя уверен, что бултыхание в водах необъятной бадьи я сопровождал негромким, но веселым, детским смехом.

Мать вынула будущего профессора из воды, завернула в оказавшееся поблизости полотенце, и унесла, не желая вновь доверять жизнь и здоровье наследника рода безруким мужчинам.

Отец отнесся ко всему произошедшему образом совершенно понятным: он отказывался разговаривать с братом недели, наверное, с три. Это я знаю со слов дяди Гуннара.

Дядя в ответ моргал подбитым глазом, отвечал же взаимностью: что тогда, что много позже все — включая самого Амлета Ульрикссона — полагали, что родитель мой немного перестарался с воспитательными мерами. Об этом мне, конечно, поведал сам отец.

Мать их поддержала — в том смысле, что отказывалась знать обоих еще с месяц. Тут рассказчиками выступили все понемногу и каждый по отдельности.

Так завершается история о том, как я научился плавать.

Сага вторая. Профессор Амлетссон возвращается с лова.

Я был уже взрослый мужчина: года четыре, наверное, или около того.

Зря, кстати, смеетесь. Четыре года — возраст уже вполне сознательный, оставляющий в ментальной сфере всякого нормального человека если и не стройную хронологию, то точно вспышки ярких образов.

Некоторые народы, дикие и вольные, в четыре года впервые сажают ребенка на коня. Иные, современные и запертые в комфортных коробках городов, начинают в эти же годы без особой опаски оставлять сына или дочь без присмотра — дома, за закрытой дверью. Мы, мохнатые и северные, с четырех лет берем мальчишек на рыбалку, и не простую, а промысловую — ту, которая создает приличную долю рациона любого фермера северного края населенных человеком земель.

Главное событие того замечательного времени запомнилось таким: я впервые оказался в большой лодке.

Не просто лодке, а непременно большой. Можно даже с заглавных букв, чтобы все прочувствовали: Большой Лодке. Получилось? Отлично, продолжаем.

Лодка, плот, пробковый круг, даже надувной матрац… Всеми этими плавательными средствами мне пользоваться к тому времени уже приходилось. Нормального северного мальчишку, как вы понимаете, очень сложно удержать от контакта с большой водой, особенно — если он, мальчишка, отлично умеет плавать.

Стоит еще сказать, что не все реки Исландии достойны того, чтобы через них перекидывать мосты!

Территориальные воды Ледяного Острова, кроме всего прочего, хороши тем, что рыбу в них можно ловить где угодно: ее, рыбы, много. Понятно, что сетью и в отдалении от берега ты возьмешь куда больше, чем удочкой и с причала, но все зависит от целей.

Цель моей семьи веками была одна и та же, и оставалась такой же: как следует набить животы.

Много позже мне объяснили: ловить рыбу в промышленных масштабах мы и не пробуем, не с нашими возможностями и потребностями. Не те суда, не те снасти, да и кто выкупит лишний улов здесь, на севере, когда главный перегрузочный, он же единственный современный, порт Острова — на юго-западе, в Рейкьявике?

Рыбы в тот раз наловили — ух! Большая лодка шла, как говорят теперь некоторые мои собутыльники из числа портовых рабочих, «в грузе», тяжко осев почти по самые борта и полностью потеряв горделивую свою мореходность.

Гордиться, впрочем, было кому. Вместо лодки, которая, конечно, сама этого не умеет, задирать нос принялся я сам. Со стороны выглядело, наверное, смешно: мелкий наследник рода гордо восседал на большой, каким и бывает в детстве все вокруг, бочке, гордо посматривал по сторонам, гордо держал хвостик — стараясь вовсе не понимать того, что смех взрослых рыбаков не весь относится на счет радости богатого улова.

Рассказывай я не о своей жизни, пусть и давней, но настоящей, но, например, о деяниях кого-нибудь из богато представленных славных предков своих, обязательно бы вставил в рассказ смешной случай, пусть даже и не правдивый.

Например, гордый маленький рыбак мог упасть в воду (с таким же выражением на маленькой морде лица, с каким до того восседал на бочке), и это было бы смешно.

Налетел бы внезапно шторм, почти невозможный летом, при чистом небе и высоко летящих чайках: это о перевернутой лодке, мокрой шерсти и рыбе, радостно разбегающейся по своим рыбьим делам.

Фантазия у меня отличная, но тогда произошло примерно ничего: лодка наша дошла до причала, улов оказался доставлен по назначению… Еще мне не было смешно, потому, что лодку вдруг стало качать, и меня качало вместе с лодкой.

Сначала даже было немного не по себе: не потому, что качка, но от разом сделавшихся серьезными и даже суровыми, окружающих лиц. За меня, понимаете ли, переживали: народное поверье гласит, что сын рыбака, которого укачало на первом серьезном лове, всю жизнь будет с этой качкой мучиться, и это придется очень некстати. Ну да, всю-то жизнь.

Каким-то нутряным, не особенно тогда еще отросшим, чутьем, маленький я понял: за меня переживают, ну и принялся улыбаться, широко и весело — все, мол, хорошо.

От хмурых лиц немедленно отлегло, да и качка куда-то делась: лодка наша вошла в протоку, нарочно прорытую и выложенную местным камнем. Мы прибыли домой, мы привезли улов.

Мне и позже доводилось ходить с рыбаками в море, и случалось такое не раз: сначала привыкал к труду добычи вод, потом и вовсе вносил собственный вклад, что становился весомее год от года.

Ходил часто, но походов тех по отдельности не помню — все они слились в единый бесконечный лов, даже в деталях одинаковый и потому неинтересный.

Время показало, что примета, считающаяся среди прочих наивернейшей, сбылась полностью: с тех пор Локи Амлетссона не укачивает в лодках.

Так завершается история о том, как я впервые ходил на лов и вернулся.

Сага третья. О том, как профессор Амлетссон нес службу.

Двадцать пять мне исполнилось своевременно: достаточно было до этого славного возраста дожить. С рубежом сим у меня было связано не то, чтобы что-то серьезное, скорее, нечто вроде суеверия. Вот, мол, разменяю вторую четверть века, и там…

Что именно «там», я то ли не умел предвидеть, то ли просто не имел нужного решения на этот счет: так и вышло, непонятно что — сверху уши, сзади хвост, со всех сторон шерсть.

Я ведь уже закончил университет, и вернулся домой, хвастаясь свежим дипломом магистра физики — правда, случилось это уже довольно давно, к двадцати пяти почти два года назад.

Все это время я провел в состоянии тягостного, но деятельного, недоумения: делал то, что было сказано, того, что сказано не было, наоборот, не делал.

Больше всего удручало то, что диплом мой был как бы не к месту, даже несмотря на северные края и холодное название острова.

Исландия — место довольно теплое: вулканы. Физик низких температур в моих родных краях не то, чтобы персона-не-к-месту, но, скажем так, гонять коров и ловить рыбу я прекрасно мог бы и сразу после школы, не расходуя пять лет неповторимой юности йотун знает на что.

Беда моего положения заключалась в том, что ни на одно из писем, содержащих резюме и эфирный слепок диплома, мне не ответили: не то, что ни единого оффера, меня не одарили даже формальной отпиской вида «мы с Вами свяжемся»!

Так бы и длилось непонятно сколько, но в один из дней оказалось, что новые мои навыки, подтвержденные книжечкой с королевским гербом и золотым обрезом, применены могут быть образом совершенно неожиданным.

Магистра физики Амлетссона призвали на действительную службу.

Приняв казенный конверт уведомления из рук надувшегося от осознания собственной важности посыльного, я сразу и обрадовался, и не очень.

С одной стороны, чем-то интересным разбавлялся и даже прерывался монотонный цикл будней: так непохож оказался фермерский быт на привычный уже университетский уклад, что впору было выть: я и выл бы, не будь на большого пса просто похож.

Со стороны другой, три месяца — срок невеликий, но даже за это время мне, с моим везением, вполне получилось бы вляпаться во что-то военно-неприятное, случись, например, война.

Началось так: я явился в королевский вербовочный пункт, в здании которого находилась, в том числе, и служба призыва по обязанности.

- Амлетссон? - поинтересовался у невыспавшегося меня суровый лысый хуман при погонах коммандера — одной звезде и трех галунах. Еще у флотского, кажется, не было ноги, или, напротив, была нога, но только одна.

- Магистр Амлетссон, если позволите, - уточнил я хмуро. - Вот документы.

Накануне родичи со всем старанием и уважением к обычаям провожали меня на службу, угомонились в три часа ночи, и теперь я был отвратительно не бодр и возмутительно трезв, и потому немного нарывался, хотя, вроде, и не стоило.

- Ба! Целый магистр! Да еще точных наук… - коммандер посмотрел мне в глаза весело и ехидно. - Физика ведь точная наука?

- Точнее некуда, - вынуждено согласился я. Хамить этому веселому дядьке резко расхотелось: он не заслужил, я оказался не в силах. - Отличник, кстати.

- Люблю, когда все ясно! - еще больше обрадовался офицер. - Кстати, Торвальдссон. Коммандер Торвальдссон. Присаживайтесь, юноша!

Звание собеседника я уже разглядел на погонах, фамилию — на нагрудном неймтейпе, но дружелюбный жест оценил.

- Дипломант точных наук с гарантией понимает в математике, - заговорил офицер будто бы сам с собой: видно было, впрочем, что опыта в этом сложном деле ему, коммандеру, не занимать. - Магистр… Это, на флотские деньги, лейтенант, но, так как ты человек насквозь штатский, положено на звание ниже… Суб-лейтенант. И, раз математик, значит — радист! - И, будто немного в сторону: - За три месяца как раз научишься отличать антенну от фидера… - И, снова ко мне: - На сушу или на корабль?

- Конечно, на корабль! - я принял как можно более бравый, в своем тогдашнем понимании, вид, и добавил на всякий случай: - коммандер Торвальдссон, сэр!

Войны, кстати, не случилось.

Служба сама по себе на таковую походила мало: только и радости, что шастать по секретным флотским делам, обрядившись в тужурку офицера королевского флота, да иметь законный повод отлынивать от унылой фермерской тяготы, вовсе не появляясь среди родни: вдруг война, а я уставший?

На корабль меня пытались пристроить несколько раз.

Первый корабль был канонерская лодка «Тор». Тот самый наследник славы могучего аса, что много лет назад, во время знаменитых войн-за-треску, забодал британский фрегат, втрое превосходивший бравый, но маленький, кораблик, размерами.

Канонерская лодка давно не ходила в боевые патрули: отстаивалась у стенки, служила учебным пособием для таких вот офицеров-на-три-месяца, как ваш покорный слуга.

Вакансия соответствующего офицера была свободна, я эту вакансию занял, и ровно в тот же день старичка Тора окончательно вывели из состава флота, взяли на буксир и потащили на юго-восток: где-то там строился военно-морской музей Исландии, Дании и, куда уж без нее, Норвегии.

На следующем корабле, уже вполне боевом, но совсем маленьком, просто не оказалось вакансии для офицера моего звания: и плевать всем было на то, что офицер из меня, покамест, аховый: флот есть порядок, и порядок должен блюстись!

В общем, никакой военно-морской службы за три месяца — обязательные для каждого мужчины королевства — не получилось, ну, кроме береговой и условной, конечно.

Однако, бравая строчка в биографии меня устраивала и сама по себе: еще довольно долгое время заинтересованным девушкам я представлялся не иначе, как «Амлетссон. Суб-лейтенант Королевского флота в отставке».