Профессор Амлетссон

Глава 22

Советский спорт… Ничего страшного, как выяснилось. Видывали мы мышей и покрупнее.

Я вошел в зал и обернулся на месте, не сразу понимая, куда себя деть.

Будь я дома, направился бы уверенно к эллипсу или беговой дорожке: калории надо тратить с толком, одновременно подкачивая главную мышцу организма — сердечную.

Однако, спортивный зал оказался оборудован куда скромнее, чем даже самый заштатный фитнес-центр любой из обеих моих Родин. Несколько гимнастических снарядов, оккупированных весело галдящими девушками, почти разобранные мужчинами гантели, гимнастические обручи и палки, и, наконец, сразу три борцовских мата, сейчас занятых громко сопящими поединщиками.

Представляете, на весь, довольно большой, спортивный зал, не пришлось ни единого механического, эфирного или эслектрического тренажера!

- Zdravstvuite! - поздоровались со мной по-советски: выучить звучание этого слова я уже успел.

Следующую фразу, совершенно вопросительную, я не то, чтобы не понял, даже не разобрал звучания. Пришлось виновато пожать плечами: мол, извините, не понимаю.

- Уф, профессор! - девушка Анна Стогова явилась в силах тяжких: очень вовремя и к месту. - Насилу Вас догнала! Вас сейчас спросили, не хотите ли Вы, для начала, позаниматься в группе здоровья. Кстати, здравствуйте.

- Здравствуйте, Анна! - улыбнулся я. - Я не знаю, что такое эта ваша группа и почему мне надо захотеть в ней заниматься… Но, пожалуй, соглашусь — мне интересно!

А что, нормальная такая гимнастика.

С тренером, под ритмичную музыку, даже немного синхронная и в составе приличных размеров коллектива: нас в группе здоровья оказалось не менее двадцати человек. Видимо, и здесь тоже проявилась врожденно-приобретенная тяга советского человека к совместной деятельности: та, о которой с явной иронией любят рассуждать атлантические журналисты и политики.

Я даже немного запыхался и чуть-чуть устал: отличный опыт, обязательно повторю!

В общем, вымыться действительно пришлось еще раз, благо, времени на это потрачено было чуть.

Изрядно посвежевший, окончательно проснувшийся и переодевшийся во все чистое, я выдвинулся куда-то в сторону столовой: пора было принять пищу, конкретно — завтрак.

Столовая отыскалась быстро: практически, по запаху. Видимо, включать вытяжку на полную мощь кто-то посчитал излишним… Впрочем, пахло неплохо, и я смирился.

Завтрак не запомнился ничем вообще: ни одной неожиданности, ноль проблем с языковым барьером и даже рацион оказался как раз такой, какой мне, с недавних пор, положен: видимо, это и есть пресловутое здоровое питание, на котором, кажется, нынче помешаны буквально все разумные, и Союз в этом смысле не оказался исключением.

Завтракал аккуратно: во всяком случае, снова заходить во временный свой дом с тем, чтобы переодеться, профессору Амлетссону не пришлось.

Вообще, я подметил интересную особенность собственного отношения ко всему, что меня окружает: чем меньше это самое окружение вызывает у меня ярких эмоций, причем как положительных, так и не особенно, тем быстрее пропадает охота обращать на все это внимание, и, соответственно, рассказывать об увиденном, услышанном и унюханном кому-то еще.

Именно поэтому: гимнастика и гимнастика, завтрак и завтрак.

Пора была вооружаться путеводителем и искать, покамест неведомый сам по себе и непонятно, где находящийся, лабораторный блок.

Профессор искал, профессор нашел: и сам блок, оказавшийся целым, частично заведенным под землю, зданием, и свой рабочий кабинет во втором этаже.

Положительно, сегодня я был в ударе, самому себе напоминая матерого такого пса, обходящего новые свои владения и с ними, владениями, знакомящегося: оба моих нюха, что физический, что эфирный, работали великолепно.

У самой двери рабочего кабинета повстречал неприятного коллегу — инженера по фамилии Хьюстон. Даже дверь открыть не успел — не то, чтобы перешагнуть порог и ознакомиться, хотя бы, с интерьером своего то ли офиса, то ли лаборатории.

Американец предстал предо мной в образе совершенно неожиданном: был он хмур, собран и деловит, ничем не напоминая расхлябанного и наглого балагура, то есть — себя же, но вчерашнего.

- Dobroye utro, - произнес он по-советски, и тут же поздоровался на нормальном человеческом языке: - Доброе утро.

- Здравствуйте, Хьюстон. - Я решил сделать вид, что вчерашнее странноватое происшествие меня не касается: мало ли, какие у них, коммунистов, традиции и заморочки? Ничего особенного, вроде бы, не произошло, и вести себя с американцем следовало ровно и по-рабочему. - Позвольте поинтересоваться: что с Вами такое случилось? На Вас лица нет!

Инженер внимательно всмотрелся в мою, тщательно умытую и расчесанную, морду, будто выискивая признаки иронии и сарказма. Вотще! Ничего, кроме разумной обеспокоенности, он там не узрел: над последним я, стараясь изо всех сил, основательно поработал.

- Вам-то это зачем? - сходу нахамил мне американский коммунист, сделав это, по-видимому, больше от неожиданности. - Мы с Вами, профессор, знакомы всего пару дней! Это совершенно не тот опыт и стаж общения для того, чтобы за меня хоть как-то переживать, - инженер звучал, как человек, уверенный в собственной правоте, но прав не был, и я поспешил объясниться.

- Мы с Вами, если сразу не заметно, вместе работаем, - напомнил я, не удержавшись, все же, от маленькой парфянской стрелки. - Во всяком случае, начинаем работать. Вы мне, конечно, не подчинены, но от того, насколько хорошо работает инженерная служба…

- Поберегись! - крикнули за моей спиной задорно и звонко, голосом совершенно женским или даже девичьим. Я быстро отошел, почти отпрыгнул, в сторону: мало ли, о чем могут предостерегать подобные крики.

Мимо, задорно улыбаясь, продефилировала юная карла. В руках, точнее, возложив ношу на мускулистое плечо, девушка несла совершенно неподъемную, по виду, книгу: то ли гримуар, то ли гроссбух. Я даже немного залюбовался вослед: уважаю женщин, сильных физически!

Мы с инженером — оба — преодолели, наконец, порог кабинета (дверь открылась самостоятельно: видимо, то ли меня, то ли нас обоих, узнал сторожевой цифродемон).

По раннему времени — и ввиду моего предыдущего отсутствия — помещение оказалось совсем безлюдным, подслушать нас было некому, и я счел уместным продолжить беседу.

- Вы верно подметили, - продолжил я, аккуратно прикрыв дверь. - Мы с Вами не друзья и даже не приятели, но это не дает мне права быть менее внимательным к возможным проблемам, особенно — свойства делового. Итак?

Инженер уселся на табурет, поставленный, видимо, для посетителя: не прямо у стола. Я остался стоять: в помещении этом мне бывать до того не доводилось, и стоило осмотреться, но сначала было нужно закончить важный разговор.

- Чертов рабочий график! - будто решился на что-то Хьюстон. - Начало работы в девять, завершение — в восемнадцать!

- График отличный, просто замечательный, если я правильно понимаю, - заметил я. - У нас, в университете, он на два часа дольше, с восьми утра до семи вечера…

- Да нет же! - перебил меня инженер. - Сами часы работы вполне себе, меня полностью устраивают, но вот то, что начинается после шести часов… - Собеседник мой принялся раскачиваться на табурете. - Каждый, буквально, каждый, сотрудник, норовит остаться на работе после окончания официального рабочего дня! И ладно бы, если бы это была личная инициатива: у них, видите ли, принято задерживаться допоздна! Понимаете, Локи, - инженер странным образом успокоился, - я довольно давно работаю в Союзе — не меньше, чем, собственно, живу, но с таким сталкиваюсь буквально второй раз… И меня это реально бесит!

- Люди стараются, им нравится работать, - резонно оппонировал я. - Наверное, неплохо платят, хотя я и не очень понимаю, как работает финансовая система Союза. Поясните уже, в чем, собственно, проблема, - я начал догадываться о причинах негодования и плохого настроения моего визави, но что-то внутри меня требовало как бы спровоцировать коллегу на откровенность, возможно, большую, чем сам он в тот момент планировал.

- Сначала они так работают сами, и это, наверное, неплохо, - пояснил инженер. - Потом начинают с этаким неудовольствием поглядывать на меня — я-то стараюсь завершать работу вовремя. После же начинается форменный кошмар! - Денис подался вперед, не слезая с табурета, и я с огромным трудом удержался от того, чтобы скосить взгляд: интересно было, рухнет он, в смысле, инженер, на пол сразу, или чуть погодя. - Как, например, Вам важное производственное совещание, назначенное на восемь вечера, то есть, по местному, на двадцать часов? Все бы ничего, но при этом — каждый раз — выясняется, что на встрече, на которой меня нет и быть не может, я совершенно необходим!

Я покивал в ответ, стараясь проявить максимальное сочувствие и понимание — которые, кстати, неподдельно испытывал.

Любой рачительный хозяин бизнеса — даже и не социалист — всеми фибрами души стремится к научной организации труда. Причина тут одна: выгода. Чем системнее работает, например, производство, тем больше оно приносит денег, основа же такого дела всегда одна — люди.

Даже если сам ты бизнесу не хозяин, а, например, начальник всего лишь какой-то его части, тебе все равно нужны показатели: если не радовать таковыми работодателя, очень скоро придется искать новую работу… Правило это работает даже в моем, профессорском, случае: кафедра университета — тоже производство!

И вот тут кроется самая большая опасность неуемного трудового энтузиазма. Что толку с того, что каждый знает свое место и время, если знание это остается теоретическим? Переработка сверх нормы антинаучна: мало того, что любитель таковой ломает и свой, и чужие рабочие графики, он не успевает отдохнуть, а значит, сделать готов, в итоге, намного меньше и куда хуже, чем должен и может…

…Примерно в таком ключе я и высказался, постаравшись успокоить коллегу: мол, я обязательно подниму этот вопрос на совещании с руководством Проекта — когда оно, совещание, случится, и меня, профессора, на это совещание пригласят. В конце концов, это было и в моих интересах тоже: совершенно не хотелось работать, скажем, пятнадцать часов вместо положенных восьми, тем более — поступать так каждый день!

Коллега посмотрел недоверчиво, но, все же, немного повеселел и с табурета слез. Сделал он это крайне вовремя: мебель рухнула с грохотом, заставляющем предположить в ней потомка кого-нибудь из небожителей-громовержцев, по счастливой случайности не утащив с собой в падение незадачливого наездника.

Посмеялись: разрядка — штука полезная, да и занялись уже делом: я осматривал лабораторию и заполнял опись — отмечал имеющееся в наличии и тут же вписывал в заявку недостающее, инженер же отпускал ехидные комментарии, по делу и нет. По собственным же американского коммуниста словам, ближайшие два часа ему было совершенно нечем заняться, кроме, разве что, присутствия на рабочем месте.

Стоит, кстати, заметить, что веселый и ехидный хам в коллегах меня устроил куда больше, чем аватара итальянского мельника, знакомого всем читающим людям по la commedia dell’arte a soggetto.

Поток искрометного американского юмора, воскрешающего в памяти заокеанские визио-комедии — из тех, что предназначены для просмотра гражданами, достигшими позднего пубертата — оказался ненадолго прерван появлением новых участников нашего случайного стенд-апа.

Две личности, вид имеющие виноватый и напуганный, проникли в помещение почти бесшумно, кажется, даже, не пользуясь дверью.

- Здравствуйте, профессор, - сообщил по-британски первый из проникших, высокий и худой мужчина лет двадцати или около того — нельзя быть уверенным в возрасте собеседника, когда имеешь дело с потомками эльфов, этот же был, судя по виду и запаху, примерно квартерон. - Иванов, старший лаборант! А это вот лаборант Сидорова…

Из-за спины эльфийской четвертушки что-то согласно пискнул второй опоздавший: судя по тембру голоса и юбке вместо брюк, девушка. Разглядеть ту я смог не сразу: слишком надежно прикрыл коллегу от моего начальственного гнева рыцарственный защитник.

- Профессор, простите, мы опоздали! - на смешной смеси британского, немецкого, и, кажется, латыни, сообщил лаборант мужского пола. - Тут такое дело, что мы…

- Они, - выдвинулся из-за меня инженер, - просто не привыкли к тому, что в этом кабинете хоть кто-то вообще бывает. Тем более, не ожидали увидеть здесь начальство. Я ведь, - уточнил Хьюстон, обращаясь к нарушителям трудового распорядка, - правильно понимаю: о том, что профессор прибыл и приступает к работе, вам обоим сообщили минут пять назад?

Первое, что я понял — детишек надо спасать. Если даже меня, человека опытного, тертого и нарастившего поверх собственной ментальной сферы изрядную броню самоиронии, так задевают слова некоего инженера, вернее, его манера общаться…

Во-вторых, я сразу понял, что Хьюстон вот только что выступал совершенно не для вновь прибывших, но для меня самого: вряд ли его почти гневная тирада была понята лаборантами хотя бы наполовину.

- Не вижу особенных проблем, - вступился я за подчиненных. - Не так уж и сильно коллеги опоздали! Тем более, мы решим проблему взыскания любимым, кажется, советским способом!

- Дайте, догадаюсь, - американец принял сомневающийся вид. - Вы, профессор, планируете раннюю побудку и вывод босиком на мороз? Не получится. Мы, конечно, на севере, но и в этих краях случается лето, сейчас же — как раз оно!

В этот момент настроение мое ерничать, веселиться и издеваться над окружающими прошло столь же внезапно, как перед тем появилось.

Инженер, кажется, перемену уловил, и сам тоже построжел настолько, насколько этого вообще можно было от него ожидать.

- Ладно, коллеги, - совершенно спокойным и деловым тоном сообщил Хьюстон. - Пат и Паташон уехали, театр реприз закрыт. За работу!

- Именно это я и имел в виду, - поддержал я коллегу. - У нас с вами полно дел, и первое, с чего мы начнем — опись имущества! Правда, я уже добрался почти до половины… Зачаруйте себе по планшету, берите карандаши… Один записывает то, что есть, второй — чего не хватает. Сообщать о последнем буду я. Кстати, - посмотрел я строго, но справедливо, - знакомо ли кому-то из вас понятие чек-листа?

Мне представились по форме — показав, к тому же, заполненные по всем правилам эфирные карточки сотрудников: надпись «профессор Л. Амлетссон» появилась в графе «непосредственный руководитель» прямо на моих глазах. Я представился в ответ, правда, не показав такого же документа: как выяснилось, у меня того попросту нет.

Принялись работать.

Чек-лист получился, на удивление, зеленым: из того, что мне было по-настоящему нужно для работы, в наличии имелось почти все, за исключением, разве что, пары мелочей. Была, однако, выявлена проблема иного толка: по непонятной причине катастрофически не хватало справочников — обычных, нормальных, изданных на бумаге и содержащих ценную информацию. Пустой книжный стеллаж, однако же, в помещении присутствовал, на что я и указал коллеге и собеседнику.

- Интересное дело, коллега, - инженер к тому времени уже наскучил общением и напуганным видом лаборантов, угнездился в самом большом и удобном — видимо, моем — кресле и принялся читать газету, поэтому пришлось его побеспокоить. - Книжный шкаф есть, книг нет… Что бы это могло значить?

- Вам, профессор, так уж нужны эти издания? Мне всегда казалось, что настоящие ученые, - на меня был брошен взгляд, полный совершенно не скрываемого ехидства, - помнят все, что им требуется, наизусть.

- Личная память, - ответил я в тон, - если она, конечно, тренирована, штука отличная и очень полезная, но справочник на рабочем месте быть должен. Запоминать наизусть длинные колонки цифр попросту скучно!

- Я знаю, где взять недостающие книги, - обрадовал меня инженер решением очевидным. - В библиотеке, тут имеется, и даже неплохая.

Мы, оставив на хозяйстве обретенных лаборантов, устремились в поход за знаниями.