Профессор Амлетссон

Глава 18

Остров оказался полуостровом.

Во всяком случае, именно с осознания этого несомненного факта началось мое знакомство с местностью, в которой мне предстояло некоторое время жить и работать.

Мне, конечно, говорили об этом и прежде, но в голове мохнатой, утомленной страшным перелетом и массой новых, пусть и позитивных, впечатлений и ощущений, отложилась, отчего-то, именно часть суши, со всех сторон окруженная водой.

Экраноплан наш стоял у пристани: вновь именно стоял, не покачиваясь и не вибрируя, будто накрепко прибитый исполинскими гвоздями к недалекому дну. Немного шумели сходящие на берег пассажиры, каковых, и правда, оказалось совсем немного — на этот раз я решил пересчитать нас всех по головам, и получилось ровно тридцать человек.

Громко и противно орали вечно голодные чайки, которых я совершенно не ожидал здесь, на крайнем севере, увидеть — если верить карте, а оснований в ней сомневаться у меня не было, полуостров прибытия находится значительно севернее не только Зеленого Острова, но и Острова Ледяного.

Снова подумал о Рыжей-и-Смешливой: ей нравились такие, климатически-парадоксальные места, а мне нравится, когда что-то по душе ей.

- Полуостров Rybachiy, - девушка Анна Стогова сошла по трапу прямо передо мной, и теперь, обернувшись, пустилась в объяснения. - Самое теплое место советского Крайнего Севера.

- Звучит достаточно интересно, - попробовал проявить вежливость уже думающий о своем, почти собачьем, я. - Означает ли этот топоним нечто особенное?

- Земля рыбаков, - американский инженер опередил девушку-переводчика с некоей особенной, хорошо заметной, веселостью бытового хама. - Тут во все времена водилась рыба, очень, очень много рыбы, профессор. Море местное не замерзает принципиально, а значит, вместе с рыбой и из-за нее в краях этих всегда оказывались и ловцы.

- Это ведь совсем север, куда ближе к полюсу, чем даже мои родные края, - решил уточнить я. - И вулканов совсем нет, наверное. Зимой должно быть очень холодно, да и летом не сильно теплее…

- Гольфстрим, Локи, - американский инженер порадовал меня пониманием физической географии: до того я искренне полагал американцев полнейшими невеждами в этой интересной и полезной области человеческого знания. - Точнее, самый дальний его край. Две сотни морских миль к востоку — и начинается заполярье уже настоящее, очень холодное и потому почти вечно замерзшее, если не считать, конечно, короткого лета.

- Я понимаю, - почти согласился я с инженером, - что где-то здесь заканчивается теплое течение, но одной только силы его тепла вряд ли бы хватило на то, чтобы в краю вечной зимы устроить вечное же лето… Или, хотя бы, позднюю осень.

Тем временем, на причал с борта сошли мы все: даже неизвестного мне звания член экипажа, левитировавший за нами следом ручную кладь. Сошли и двинулись в сторону берега, а значит — и местного морского вокзала.

- Дело, конечно, не только в течении, - проявила знание материала девушка Анна Стогова, ловко вклинившаяся между мной и Хьюстоном. - Имеются гипотезы, разработаны теории… Разные. Например, отечественные климатологи давно отмечали, что в округе практически не водятся ледяные спектры — а ведь тысячей километров к востоку от них попросту нет житья!

Я встрепенулся: как и все, что связано с физикой низких температур, стихийные духи холода — как раз по моей части.

- Полагаю, дело в том, что серьезно нарушена сетка лей-линий, - пояснил профессор гляциологии в моем лице. - Мне приходилось сталкиваться с подобными явлениями, и даже чаще, чем можно предположить. Некое явление, процесс или даже, не поверите, сильная личность… Факторов, влияющих на эфирные константы так, что сам эфир идет вразнос, может быть много, иногда — много, одновременно и в одном и том же месте.

Некая мысль, обосновавшаяся теперь в самом дальнем и пыльном углу моей ментальной сферы — хотя у шара, даже эфирно-виртуального, углов быть не может по определению — сделала пару шагов, первых и от того робких, с периферии в сторону центра внимания. Мысль народившаяся оказалась как-то связана с аномально теплым северным краем, но додумать ее до конца я не успел — неторопливо, за умной беседой, шествуя по пристани, мы, наконец, добрались до здания морского вокзала.

Вокзал оказался одновременно солиден и воздушен, хотя так и не бывает, во всяком случае, как я полагал до этого времени.

Например, габариты здания: они казались избыточными для заштатного морского порта, ажурные конструкции же напоминали рвущийся к солнцу лес. Картину довершала багряно-золотая окраска бетонных, видимо, «деревьев»: тем самым предполагаемый лес становился совершенно осенним.

- Как Вам домик, Локи? Нравится? - весело поинтересовался инженер. - Мне тоже. Десятый раз его вижу, можно сказать, юбилей, восхищаться никак не перестану. Эльфы строили, морские, строительная коммуна Мариенбурга. Старшие расы умеют нечто такое, чего нам, Вторым Детям, не понять и не освоить, правда?

Мне стало неприятно — в очередной раз за этот долгий день. Положительно, бесцеремонность некоторых представителей советской технической интеллигенции начинала действовать на нервы: может быть, столь энергичный подход и был оправдан, будучи применен где-нибудь посреди заводского производства, но в повседневной жизни мне таковой претил.

- Я, если вы не заметили, - поспешил оппонировать некий профессор, - вообще кинокефал, практически зверолюд. То есть, в общем, из Третьих Детей.

Убедившись в том, что меня внимательно слушают, я продолжил. - С моей точки зрения и человеческие-то жилища, двеллинги Вторых, излишне сложны: вот снежные иглу, юрты из жердей и шкур, или, на крайний случай, длинные землянки скандинавских народов — другое дело, все просто и понятно. Случайно сгорело иглу, снесло ветром землянку, растаяла юрта — взял, и выстроил заново из того, что было под рукой, эта же сверх-архитектура… Дорого и глупо.

- Иглу? Сгорело? Оно же из снега! Снег — это же вода! Нет, конечно, при должном приложении эфирных сил можно сжечь что угодно, но не случайно же! - американский советский инженер принял вид настолько ошарашенный, что одно это послужило настоящим бальзамом для моего исстрадавшегося чувства деликатности.

Я только собрался продолжить тонко издеваться над американским коммунистом и дальше, как остроту момента зачем-то разрядила девушка Анна Стогова. - Профессор Амлетссон шутит, - сообщила она обескураженному Хьюстону.

Я немедленно расхохотался, чем вызвал немного обидную, но ожидаемую, реакцию окружающих, слабых духом и не готовых к зрелищу ржущего во всю пасть псоглавца. Спутники мои, уже привыкшие к проявлениям моего, скажем так, животного магнетизма, почти даже и не дернулись, зато остальные пассажиры и другие посетители здания морского вокзала дружно шарахнулись в разные стороны, образовав вокруг нашей невеликой компании комфортное пустое пространство.

Монументальный вокзал оказался внутри намного компактнее, чем выглядел снаружи, и скоро закончился, будучи пройден насквозь. Показалась парковка, отчаянно напоминающая таковую в любом европейском городе — не нашлось, разве что, вездесущих служителей, одетых почти полицейскими, и непременно вооруженных монструозного вида рабочими планшетами. Еще ветер — он не трепал привычные розовые квитанции, подсунутые под стеклоочистители, причем просто потому, что ни одного штрафного чека я, как ни старался, не разглядел.

На парковке нас уже ждали: буро-зеленого окраса микроэсобус, видимый борт которого был украшен уже знакомым оранжевым логотипом и четырьмя крупными, но плохо читаемыми, буквами, стоял буквально у самого выхода из солидно-воздушного здания морского вокзала.

Вид букв этих немедленно напомнил мне об очередном намерении, давно принятом и так и не осуществленном.

- Анна, извините, я Вас побеспокою, - решительно, но вежливо, обратился я к переводчице. - Как читается и расшифровывается эта надпись? Первую букву я знаю, третью тоже, четвертая, при некоторой фантазии, напоминает неправильно написанную N, но вторая…

- В-Ц-А-И, - девушка сначала озвучила звучание аббревиатуры по-советски, сразу после чего расшифровала сокращение. - Vserossiyskiy Tsentr Arkheologicheskikh Issledovaniy, так это читается, Что на британском означает, примерно…

- Спасибо, дальше я понимаю. Странно не знать названия организации, с которой у тебя контракт. - Я улыбнулся, а еще подумал, что слова такой дикой длины и сложности произношения, да в составе активной речи, наверное, требуют значительно более высокого уровня образованности населения, чем тот, к которому я привык. Еще появилась некоторая обеспокоенность: будто я понемногу набираюсь дурных манер у одного невоспитанного инженера — так резко перебивать переводчицу, конечно, не стоило.

Название же… Фраза отбрасывала тень, даже будучи произнесена вслух. Если же вспомнить, как она правильно пишется латинскими буквами, становилось и вовсе непонятно, зачем эти достойные люди с таким упорством держатся за свою весьма альтернативную графику и чудовищно сложный советский язык. Можно ведь было вместо этого анахронизма перейти на логичный и простой британский: именно так сделали в свое время ирландцы, и не только они, от чего все, конечно, только выиграли.

Микроэсобус оказался, как минимум, не хуже мобиля, на котором мы ездили по Архангельску: ожидаемо, менее современную модель (двигатель находился на физическом, а не эфирном, плане и помещался внутри выдающегося вперед капота) отличал более вместительный салон (я насчитал двенадцать сидений и обнаружил примерно втрое больший, чем в оставшемся в Архангельске, мобиле, грузовой отсек). Кроме прочего, этот эсобус оказался снабжен собственным шофером, темно-зеленым, почти до черноты, орком, обряженным в некое подобие экспедиционного комплекта: широкие парусиновые штаны с огромными карманами, того же материала небеленую рубаху и высокие шнурованные ботинки коричневой кожи.

Орк сказался носителем очень красивой местной фамилии. «Таалайбек Уулу» — представился он, убедившись, видимо, что мы — именно те, кого он ожидает.

Шофер, кстати, стоял, опершись на открытую дверцу, и от того я не сразу понял, насколько он могучего сложения и исполинского роста.

- Не меньше семи футов, а то и семь футов с дюймами, - негромко поделился своими соображениями Хьюстон (оказалось, что он смотрел туда же, куда я, и перехватил мой взгляд). - На местные меры это два с лишним метра, - уточнил он зачем-то.

- В футах получается больше, - пошутил я, утверждаясь в удобном кресле. - Вы, наверное, не поверите, но метры мне несколько ближе.

- Мне казалось, что имперской системы мер придерживаются во всех странах атлантического пакта, - удивился инженер. - Знали бы Вы, Локи, чего мне стоило переучиться на использование в быту замечательной и логичной Си…

- Ну, если говорить об Ирландии, то Вы, Денис, правы, - улыбнулся я. - Местные, в смысле, ирландцы, очень любят показывать свою непохожесть на, как они говорят, имея в виду британцев, сассенахов… Язык же при этом используют, преимущественно, британский, да и меры вот тоже. Однако, я ведь не родился в Ирландии, и даже вырос несколько севернее.

Мы все — включая чемоданы, но, отчего-то, исключая администратора Бабаеву, уже погрузились в салон. Эсобус, однако, с места не тронулся — принялись ждать.

- Профессор, расскажите, пожалуйста, - девушка Анна Стогова не упустила шанса повысить уровень собственной образованности. - Как обстоят дела с системой мер и весов на Вашей Родине, и как так получилось в исторической ретроспективе?

- Наш, исландский, чрезвычайный королевский посланник, когда-то оказался в Зале Часов одновременно с представителями Держав, - важно и подробно начал я, - и магсимиле Хёдрика Третьего — тогдашнего Короля-над-Льдами — на пергаменте знаменитой Конвенции красуется совсем рядом с подписью тайного советника Окунёва — вашего, кстати, советского.

- Русского. Извините, профессор, русского тайного советника, - поправила меня девушка Анна Стогова, вновь, по памятной мне привычке, пунцово покраснев. - Все, что было в истории СССР ранее Пламенного Октября, принято называть русским, не советским.

- Как бы то ни было, - я пожал плечами, - лично я считаю метрическую систему одним из величайших научных достижений человечества. Именно применение метра и килограмма позволило современной науке совершить рывок столь мощный, что даже британские и американские ученые, в быту ломающие себе головы футами, дюймами и прочими фунтами на ярд, в работе своей давно перешли на меры десятеричные.

- Профессор, Вы что, действительно всё это знаете на память? - с явно читаемой смесью недоумения и восхищения воззрился на меня инженер, старательно перед тем пропустивший мимо ушей реприманд об отсталости имперской системы мер. - Нет, маголограммы не видно, - поводил, на всякий случай, ладонью перед моим носом американский коммунист. - Значит, помните. Но зачем? Это ведь совершенно не Ваша отрасль и область знания!

Шутки в этот день мне, определенно, удавались. Вот и тут я немедленно изобразил неконтролируемый рефлекс: клацнул, приподняв для пущей опасности губы, пастью, полной, если что, острых зубов. Получилось громко и смешно: громким был сам звук, смешным — выражение лица моего визави, отшатнувшегося в ужасе почти священном.

Сдвинулась, вставая на место, дверь салона. Негромко хлопнула еще одна дверь, уже шоферская. Мобиль завелся, двинулся с места плавно и почти бесшумно выехал со стоянки на шоссе.

- Этим и отличается пытливый ум от, скажем так, ограниченного, - ехидно сообщила русалка, оказавшаяся в салоне как-то незаметно: я был готов поставить последний дюйм своего хвоста против мятого rubl', что в дверь она не входила. - Настоящий ученый не признает информации ненужной, разве что, считает таковую временно не востребованной!

Хьюстон выставил перед собой ладони, как бы защищаясь от чего-то или кого-то. Стало понятно, что сейчас я вижу новую часть какого-то старого спора, весьма, впрочем, дружелюбного: никто из оппонентов не обижался сам и не имел в виду обидеть другого.

- Ну и что, я и не считаю, что меня можно назвать ученым, тем более — настоящим. Я, товарищ Бабаева, видите ли, ин-же-нер, - чуть ли не по складам произнес американский коммунист, - то есть, практик. - Денис откинулся на спинку сиденья: мобиль неспешно, без рывков, но уверенно, набрал крейсерскую скорость. - Круг знаний ограничен, зато уровень навыка превосходен. Или, будем скромнее: почти превосходен.

Пикировка продолжалась еще некоторое время: я, по правде сказать, скоро упустил нить беседы, да и собеседники мои перешли на обсуждение явлений, процессов и даже лиц мне непонятных — спрашивать же я, во-первых, постеснялся, во-вторых, стало лень.

Профессора Амлетссона в моем лице почти что сморил сытый сон: все, происходящее в салоне микроэсобуса я воспринимал сейчас сквозь легкую полудрему. Жизнь, отчего-то, вновь обрела приятные глазу краски и интересный смысл.

Что интересно, параноидальная мысль «проверить, не заколдовали ли меня на добродушие», как появилась, так и пропала, или, по крайней мере, оказалась отложена на потом.

Шоссе местные дорожные строители проложили отменное. Даже последние, очевидно грунтовые, километры, почти не отличались по плотности и равномерности полотна от асфальтированной части.

То ли ехать пришлось недалеко и недолго, то ли я, действительно, в итоге уснул… Оставшаяся дорога, в общем, пролетела совершенно незаметно.

Мобиль остановился, и без того почти неслышимый двигатель полностью затих, со стороны места шофера хлопнула дверь.

Мы, кажется, приехали.