Профессор Амлетссон

Глава 26

Глайдер — наше воздушное суденышко называлось именно так — шел на удивление ровно, держа высоту лишь немногим выше, чем давешний экраноплан. Летели мы, конечно, не над водой, а просто над ландшафтом, то же, что невысоко — о том, памятуя о моих особых отношениях с полетами, отдельно попросила авиатора девушка Анна Стогова.

Пассажиров было немного: строго говоря, только мы двое, и салон, рассчитанный мест на десять, выглядел потому откровенно пустым.

Полет в качестве скорейшего способа достижения цели выбрал, конечно, не я сам: будь на то моя воля, нипочем не стал бы подниматься на борт летательного средства, тем более — такого небольшого, несерьезного и не особо, на первый взгляд, надежного.

Итак, вопреки опасениям, машина шла ровно и аккуратно. Никакой тряски, болтанки и прочих опасных вибраций, о которых я то ли слышал, то ли читал, не ощущалось. На высоте оказалась и звуковая изоляция: негромкий мерный гул, просачивающийся, все же, сквозь обшивку, не мешал разговаривать: ни мне, ни Анне ни разу не пришлось даже повысить голоса.

Говорить было страшновато: причиной тому оказалась тема разговора, выбранная переводчиком.

- Профессор, Ваш вид… Вы похожи сейчас на человека, осужденного на смертную казнь и отчаянно ожидающего помилования, - подметила девушка Анна Стогова. - Это все из-за того, что Вы боитесь высоты?

Вот и еще одна очевидная разница: новый пункт довольно длинного уже перечня различий между той стороной Рассвета и этой.

Видите ли, жители Атлантики — при прочих равных: образовании, уровне интеллекта, умении себя вести — куда деликатнее относятся к человеку, которому и без того худо. Например, предпочитают отстать и дать собеседнику прийти в себя самостоятельно. Не то, чтобы это всегда было приятно, но, по крайней мере, почти всегда оправданно.

Советские граждане поступают ровно наоборот.

Не то, чтобы народам, населяющим СССР, вовсе не было знакомо понятие такта, но не помочь тому, кто плохо себя чувствует, считается попросту неприличным! Например, сейчас: девушка Анна Стогова совершенно точно в курсе моей аэрофобии — сама об этом только что сказала, понимает, что некий профессор до дрожи боится, сейчас ему, профессору, дурно именно по этой причине… Говорить о таком конкретно во время полета — бестактно, страшно и вообще дурной тон.

Впрочем, дело, скорее всего, было не в отсутствии понимания приличий. Я знал уже точно, что Анна — сапиенс сапиенс не совсем чистокровный, и догадывался, что со второй стороны там кто-то из людей, имеющих сильное сродство с воздушной стихией. Представители этих народов летать не боятся и любят потому, что умеют: возможно, переводчику просто в голову не могло прийти, что мне действительно страшно и тема разговора — взаправду неприятна.

- Высоты не боюсь, tovarisch. Летать — да, просто до отчаяния какого-то! - сообщил я. - Высоты, же — нет. Был повод в том убедиться!

Девушка Анна Стогова сделал заинтересованный вид лицом, авиатор, продолжающий вести воздушную машину — то же самое, только спиной. Я решил не тянуть за хвост кота, которого все равно в глайдере не оказалось.

- Приходилось ли Вам слышать когда-нибудь о том, как загоняют айсберги? - поинтересовался я, приняв таинственный вид. - Лично мне приходилось и слышать, и принимать в подобном участие… Дважды!

- Это что-то об инертной воде? - заинтересованно уточнила переводчик. - Я о таком читала, - и добавила непонятно: - Nauka Ee Zhizn’.

- Именно о ней, - согласился я. - Видите ли, некоторым айсбергам может быть лет больше, чем существует письменная история человечества. Десять тысяч, иногда — но редко — даже и больше. Это означает, что вода, из которой получился лед, замерзла еще тогда, когда человечество толком не умело колдовать, и не особенно часто занималось подобными вещами…

- А так как лед, иначе — вода в твердом агрегатном состоянии — невосприимчив к остаточным эфирным наводкам, - догадалась девушка Анна Стогова, - то и жидкость, полученная после разморозки, применима…

- Медицина в целом и фармацевтика в частности, - продолжил я за собеседницу. - Эфирная химия состояний. Высшая химерология и генетика. В общем, штука ценная.

Конечно, в загонной охоте на айсберг я принимал участие далеко не в одиночестве: примерно половина загонщиков — как минимум, бакалавры эфирной физики, причем бакалавры практикующие. Совершенно невозможно управиться с ледяным колоссом, не применяя высших заклятий — примерно пятой ступени по шкале Хаммонда… Одним из таких вот минимум бакалавров оказался и ваш покорный слуга.

Примерно об этом и почти в тех же словах я и рассказал собеседникам: и деятельной переводчику, и внимательному спиной авиатору.

- Ледяные горы, как я уже говорил, бывают исполинскими и колоссальными, - я развел руки в стороны, как бы пытаясь обозначить габариты. - Загонщик же держит управляющие потоки буквально руками, и находится, при этом, на самой верхней плоскости — если вообще таковую можно будет счесть плоской, - я сделал морду умудренную, опытную и даже слегка обветренную. - Часто еще приходится отбиваться — буквально пинками — от ледяных спектров, недовольных вторжением. Вот так — часов до пяти, пока глыба не выплывет из ледяного поля и не попадет в эфирную ловушку! Поэтому нет, высоты я не боюсь нисколько. Вот лететь…

- Интересно, мы сейчас летим выше, чем бывает верхушка айсберга, или ниже? - авиатор, до того полностью поглощенный управлением, вдруг развернулся вместе с креслом, и решительно вступил в разговор. На британском он говорил понятно и даже аккуратно, очень правильно, но с каким-то акцентом, немного тягучим и прямо сейчас не опознаваемым.

Народы Союза вообще перемешаны между собой куда серьезнее, чем бывает в странах атлантического блока. Например, в Дублине можно встретить лесного эльфа, но одного или двоих, и то это будут, скорее, полукровки или даже квартероны. Их чистокровные родичи предпочитают обитать наособицу, в местности лесистой, или, как минимум, не городской. Точно то же самое можно сказать про лесные поселки: среди обитателей такого почти никогда не встретишь карлу или кобольда.

Здесь же, в Советской России, проблемы вражды между разными народами не существовало: по крайней мере, от меня таковую удавалось, покамест, скрывать. Ввиду предпоследнего обстоятельства, полукровок, четвертушек, осьмушек и самых разных иных пропорций представителей всех народов мира лично я за несколько дней встретил больше, чем за всю предыдущую жизнь!

Именно поэтому, пусть в авиаторе и угадывалось что-то долгоживущее, с точным определением национальности последнего я затруднялся.

- По всякому бывает, - вежливо ответил я, и тут же спросил о вещах куда более — для меня и в тот момент — важных. - Извините, а как мы сейчас, ну, летим? Вам же, наверное, нужно управлять?

Авиатор улыбнулся, весело и со значением, и я вдруг подумал, что тот намного старше и умнее, чем старается выглядеть.

- А вот, смотрите, - водитель воздушного судна указал открытой ладонью на соседнее кресло. Там, на специальной подставке, возлежал толстенький округлый бочонок. - Это автоводитель модели А-9. Если я ничего не путаю, внутри органический — растительный, кажется — мотиватор, поэтому с управлением он справляется превосходно. Правда ведь, Девятыч?

Дендробот издал серию пиликающих звуков, и вдруг перешел на нормальную и понятную британскую речь.

- Уж получше некоторых, - слегка, как показалось, сварливо, ответило умное устройство. - Ни одной аварийной ситуации за три года эксплуатации, тогда как у этого вот… - Автоводитель, конечно, не мог точно указать — за отсутствием рук — кого конкретно имеет в виду, но речь, очевидно, шла об авиаторе, - детство играет во всех местах.

Девушка Анна Стогова привычно покраснела: видимо, тоже представила, какие места имеет в виду робот.

- Что ни взлет, то штрафные баллы. Были бы у него старого образца prava — тех времен, когда документы еще печатали на физических носителях — точно говорю, проколов было бы больше, чем букв!

О том, зачем и откуда в бумажном, видимо, документе, появляются проколы, я спрашивать не стал — было не очень удобно. Поэтому, в свойственной мне манере собачьей деликатности, вопрос я задал неудобный еще в большей степени.

- Зачем тогда за штурвалом этой машины вообще нужен живой человек?

- Требования инспекции безопасности воздушного движения, - безо всякой обиды пояснил авиатор. - Воздушное судно, больше двух пассажиров: за штурвалом должен находиться живой разумный. Или - авиатор поморщился, будто вспоминая неприятное, - не совсем живой. Мумия, умертвие, высший вампир… Правда, эти ребята редко идут в авиацию.

- Так, это понятно, но вопрос был другой: «зачем», - неожиданно для себя самого обострил я. - Зачем именно живой человек?

- На всякий случай, для принятия экстренных решений в сложных ситуациях, - снова не обиделся собеседник. - То, что сервис-профессиональные роботы, начиная с модели А-Три, практически живые, и даже имеют, в большинстве своем, гражданские права, ретроградами, окопавшимися в инспекции, во внимание, почему-то, не принимается.

Слушать авиатора оказалось неожиданно интересно: на проблему воздушного сообщения он имел свой, весьма отличный от официально одобряемого, взгляд. «Не влипнуть бы с такими беседами в ситуацию с местной тайной полицией» - подумалось мне в процессе. Впрочем, очень даже ровная реакция потенциального агента государственной безопасности, сиречь девушки Анны Стоговой, несколько успокаивала.

- Управлять такой машиной, ну, глайдером, - развивал тему авиатор, - непросто, потому как, в эфирном смысле, накладно. У меня вот, например, очень высокая степень сродства с воздушным эфиром, и потому сил я трачу чуть. Если же специализация, скажем так, более общая…

- Ну да, - согласился я. - Там, где я вырос и живу, репутация у таких машин, мягко скажем, неоднозначная. Аварийность, дикая стоимость эксплуатации, просто сложность в управлении, в конце концов! Особенно, когда речь идет о моделях, рожденных прямо под восходящим солнцем… Самураи! - обрадовался я возможности высказаться. - Наверное, это пошло еще с большой войны: какая-нибудь Судзуки Джи-Ви еще при наборе высоты пытается разделиться на собственно летающую машину и отдельную от той боеголовку!

- Эта машина тоже почти японская, - авиатор будто бы даже немного обиделся на мое высказывание. - Доведена до ума и построена, конечно, в СССР, но чертежи, эфирные и материальные глифы, полный цикл производства… Купили у Трех Ромбов за бесценок, что-то вроде ста тысяч тонн товарного зерна. Так что мы с моим Вневоздушником, - авиатор почти нежно погладил машину по внутренней обшивке — тоже немного самураи!

- Высокая степень сродства с воздушным эфиром среди людей, действительно, встречается нечасто, - сообщила, в качестве пояснения, девушка Анна Стогова. - Даже и среди жителей СССР. Как правило, это редкие потомки удачных браков между людьми, с одной стороны, и сущностями полуматериальными, с другой: таковы, например, дети воздушных джиннов, или облачные эльфы, получающиеся после браков собственно эльфов и некоторых народов из числа детей богини Дану.

- Однако, в СССР эту проблему как-то решили? - я решил прояснить ситуацию до конца, или, по крайней мере, до той степени, до которой мне это позволят сделать.

- В СССР, уважаемый товарищ, просто живет очень много эльфов. Например, вот я — как раз воздушный эглат. Хотите, покажу уши? - авиатор потянулся к застежке шлема, но был решительно остановлен девушкой Анной Стоговой.

- Не надо, - сообщила она, - нарушать технику безопасности. Мы Вам и так верим, полуэльф Вы совершенно очевидный, острые уши Вашего народа мы с профессором уже наблюдали неоднократно… Не надо.

Авиатор согласно пожал плечами, сообщил, что ему пора работать и отвернулся к консоли управления.

«Подумаешь, уши у него» - вдруг решил я внутри себя. «Обиделся он! У меня, может, тоже уши. И побольше, и посимпатичнее, чем у отдельных представителей старших рас, да!»

Оказалось, что никто и не думал обижаться. То, что товарищ авиатор отвернулся, означало: пришла пора брать управление на себя. Глайдер немного клюнул носом, наклонился, и сквозь обтекаемую панорамную крышу машины стал виден гигантский атмосферный купол: мы почти прибыли в пункт назначения.

Купол, как оказалось, накрывал собой весь Мурманск. Еще стало ясно, что крыша эта неоднородна: с северной, нашей, стороны, та была слегка мутной и не до конца прозрачной.

- Эта часть Крыши Мира, покамест, материальна. Из плексигласа или еще какого-то материала, легкого, прочного и прозрачного… Ну, почти, - ответила девушка Анна Стогова на даже не заданный вопрос. - По ту сторону купол уже почти весь соткан из эфира, и у нас, кстати, будет возможность его рассмотреть: воздушный порт выстроен с другого, южного, конца города, и летим мы именно туда!

Как бы повинуясь словам переводчика, глайдер заложил глубокий вираж с приличным креном на правый борт. Я, по счастью и правилам, оказался пристегнут, и потому, вместо того, чтобы отправиться в недолгий полет по салону, только восхитился мастерством авиатора: страшно не стало совершенно, а было, вместо этого, лихо и здорово.

Мы поднялись почти втрое выше от прежнего. Водитель воздушного судна, почти не отвлекаясь от управления, немедленно объяснил, что делается это ради безопасности: на привычной уже мне высоте, оказывается, пролегают эстакады пригородных магнитопоездов, и врезаться в один из таких, пусть и случайно, было бы крайне досадно.

Вскоре купол кончился: вернее, он стал, если не считать иногда пробегающих по поверхности разрядов статического эфира, полностью прозрачен.

Мы уже перелетели из северной половины в южную часть, и я поразился тому, с какой, оказывается, огромной скоростью может летать наша небольшая машинка.

У меня всегда вызывает уважение чужое мастерство: если лично сам я так, например, не умею, к уважению такому даже не примешивается зависть! Управлять же воздушным судном мне, понятное дело, научиться до того было негде.

Именно такое отношение вызвало у некоего профессора мастерство пилота: роскошное природное чутье давало мне понять, как громко звенит от напряжения эфирных нитей воздух. Маневры выполнялись довольно сложные и силоемкие: видимо, советский эглат решил блеснуть несомненным мастерством перед мохнатым и зубастым иностранным гостем и его очаровательной спутницей.

Зашли на посадку: кажется, это называется словом «глиссада».

- Диспетчер, на связи борт гэ сто четыре двадцать один-эр-три! - авиатор, конечно, говорил по-советски, но девушка Анна Стогова вспомнила, что она еще и переводчик, и принялась выполнять основные свои обязанности, сноровисто и понятно переводя воздушный диалог на британский язык. - Прошу разрешения на посадку согласно маршрутному листу! Лист передаю!

- Борт гэ сто четыре двадцать один-эр-три! Диспетчерская лист приняла, посадку разрешаю, принимайте вектор раскрытия!

Перед носом нашей машины, зависшей было перед почти незаметной оболочкой купола, появился зримый просвет — как раз достаточный для того, чтобы совершить посадочный маневр.

И совершили, и приземлились, аккуратно зайдя на одну из малых площадок авиапорта, и, что характерно, страшно мне не стало ни на секунду: вся моя, нежно лелеемая, аэрофобия, куда-то испарилась.

- Прибыли, можно отстегнуть привязные ремни, - сообщил авиатор очевидное. - Обратно летим в двадцать ноль: если опоздаете, пойдете пешком. На своих, так сказать, двоих.

- Я, уважаемый, к отлету успею, возразил я. - Если же нет, то не пойду, а побегу, и не на двух ногах, а на четырех. Девушку же… Посажу в санки!