Профессор Амлетссон

Глава 14

Наступил тот самый понедельник, который у всех нормальных людей — второй день недели, в Советском Союзе же — первый.

Утро ознаменовалось чудовищных каких-то масштабов суетой, охватившей почти всё здание, занятое экспедицией: всё, кроме комнаты, выделенной непосредственно нам.

Говоря «нам», я имею в виду компанию, за вчерашний день сложившуюся и уже почти устоявшуюся: некоего хвостатого профессора, девушку невероятных дарований Анну Стогову и примкнувшего к ним американского инженера, мистера товарища Хьюстона.

Некоторое количество местных жителей, и, скорее всего, сотрудников, я решил, покамест, не учитывать: все равно британского они не знали, имен их сходу запомнить не получилось, значит, не вышло бы и назвать. Пусть все они находились с нами в одной комнате, и явно ждали того же, чего и мы… В общем, можете считать это проявлением мохнатого снобизма.

Были эти люди, кстати, все и полностью советские, относились к разным подрасам (в СССР это называется словом natsionalnost’ — это нечто среднее между нацией и народностью), и оказались заняты в нашем общем проекте на неясных пока должностях.

Насмотревшись накануне на однообразную и унылую советскую архитектуру, от «специально выделенного офиса» я ожидал самых интересных неожиданностей: например, помещение могло оказаться серым бетонным подвалом, мебель — привинченными к полу стульями, освещение — тусклой лампочкой, единственной на весь подвал…

Однако, засели мы во вполне удобной комнате отдыха, или где то в чем-то, до крайности на таковую похожем. Во всяком случае, офисной мебели внутри не оказалось совсем, зато присутствовали удобные диванчики, акварели в темных багетах поверх шафраново-желтых стен, колоссальных размеров холодильный шкаф, а также огромный, блестящий хромом и никелем samovar — советский термоспот, внутри которого заваривают чайный лист, и держат получившийся напиток горячим бесконечно продолжительное время. Было уютно, вкусно пахло какими-то местными специями, звучала негромкая музыка…

Чего-то ждали, от безделья страдали. Вернее, как: дел предстояло просто невпроворот, начать и закончить, но обнаружилась масса нерешенных вовремя вопросов, из-за которых мы не могли приступить к тому, для чего — кроме лечения — я и проделал свой долгий и страшный путь.

Так, кстати, часто бывает с государственными организациями что у нас, в старушке Европе, что, как оказалось, в наглухо зарегулированном («все, что не может быть предусмотрено, обязательно предусмотрено дважды») советском государстве

Местные сотрудники, кстати, захотели со мной пообщаться, и девушка Анна Стогова выступила в привычной роли переводчика: хоть для кого-то из нашей компании прямо сейчас нашлось профессиональное дело!

- Tovarisch Gamletsson? - первым на контакт пошел немолодой гном (еще один, если считать за первого проекцию сотрудника аэровокзала), одетый, как и все присутствующие советские, в серый деловой костюм с рубашкой и галстуком.

Девушка Анна Стогова подхватилась и принялась переводить, поэтому слушать длинные и непонятные слова я сразу же перестал, обратившись вниманием своим к переводчице.

- Хотите чаю, профессор? - щедро предложил гном. - У нас хороший, со слоном, прислали товарищи из Социалистической Республики Бхарат!

- Чай со слоном? - немедленно удивился я. - Не уверен, что это вкусно, да и мне, возможно, нельзя мясо слона, я не выяснял. У нас в Ирландии, кстати, такое не продается…

Гном не ответил ничего. Промолчали и его коллеги, и я вдруг учуял, что товарищи буквально давятся тщательно, но неумело скрываемым смехом. Широко улыбался американско-советский инженер, и даже девушка Анна Стогова покраснела сильнее обычного.

Надо мной нельзя насмехаться! Я, между прочим, целый профессор, и не потерплю…

Додумать про нетерпение не успел: переводчица вмешалась почти вовремя.

- Господин профессор! - решительно уточнила Анна Стогова. - Произошло недопонимание! В составе чая, конечно, нет никакой слонятины, это просто картинка на упаковке. Логотип!

Смешнее мне не стало, но отомстить за насмешку, пусть и невольную, стоило, поэтому я рассмеялся.

Так и развлекались: выпили чаю, потом выпили его еще раз, потом курящие — в том числе, некий профессор, единственный на всю комнату — пошли, по странному выражению, «подышать». Дело близилось к обеду.

- Уточните еще раз: кого мы ждем и почему не можем начать — кстати, что именно? — без этого господина? - я, наскучив ожиданием, понемногу принимался звереть.

- Извините, профессор, но я еще раз попрошу Вас не употреблять слово «господин» применительно к гражданам Союза. Если Вам так претит слово tovarisch, ограничьтесь, пожалуйста, фамилией: это вполне допустимо. - Девушка Анна напомнила мне о достигнутой буквально накануне договоренности. Пришла моя очередь краснеть, и я покраснел, только под моей замечательной короткой шерстью этого было совершенно не разглядеть.

- К тому же, - продолжила переводчица, - это не он, а она, и, кстати...

Дверь открылась резко, явно распахнутая рукой решительной и сильной, и на пороге предстала та самая, полдня ожидаемая, она.

- Здравствуйте, товарищи. - Это приветствие, типичное для Советской России, я понимал уже без переводчика. - Proshu proschenia, zaderjali v glavke.

Конечно, ничего бы не получилось — а я и не мечтал даже, просто представил себе на полвздоха, как оно могло бы быть. Причин тому, что не получилось бы, имелось сразу две.

Во-первых, дома, на Зеленом Острове, меня ждала Рыжая-и-Смешливая, ждала изо всех сил, почти из этих сил выбиваясь. Во всяком случае, числовые демоны с новыми письмами посещали мой элофон не реже двух раз в сутки, рано утром и поздно вечером, и содержание этих писем было далеким от простого приветствия или пожелания спокойной ночи. Девушка старалась, чтобы я о ней не забыл, я и не забывал.

Во-вторых, мы, киноиды, в первую очередь антропо-, и уже потом все остальное, но предубеждение против межподрасового скрещивания в нашем отношении куда сильнее, чем, например, в случае с брачными играми эльфов и дворфов: мы слишком похожи на собак. Впрочем, об этом я то ли уже говорил, то ли всерьез собирался…

Полностью уверен: схожие чувства ненадолго возникли буквально у всех, даже у привычно, но неожиданно покрасневшей Анны Стоговой: вновь прибывшая и пока не представленная собранию женщина была нечеловечески хороша собой.

Было ей, навскидку, около тридцати человеческих лет: самый расцвет зрелой красоты, если говорить о суках, то есть, конечно, женщинах, хомо сапиенс сапиенс. Росту высокого, как бы усиленного дополнительно высоким каблуком, она смотрела на меня немного сверху, хотя я уже и не сидел, взглядом слегка раскосых своих глаз, обрамленных пушистыми ресницами. Глаза эти и эти ресницы завладели моим вниманием неотвязно, и ничего большего я разглядывать не стал, а если бы и стал, то вряд ли бы сразу запомнил.

- Наталья Бабаева, профессор! - женщина шагнула вперед и протянула мне руку, каковую я, с огромным интересом и удовольствием, пожал. - Я — главный администратор Проекта, - продолжила она на приличном британском, - рада приветствовать Вас в нашем дружном коллективе!

Шерсть на загривке немедленно встала дыбом. Носом своим я отчетливо ощутил, почти визуализировал, поток мощнейшего интереса, возникшего у американского инженера к главному администратору, и интерес этот был категорически далек от рабочего. Резкое изменение гормонального фона заметила и администратор Наталья.

- Товарищ Хьюстон, держите себя в руках, пожалуйста, - вновь прибывшая как-то по-особенному изогнула бровь. Наваждение спало.

- Чертова русалка, - прошептал инженер еле слышно, но мои мохнатые уши звук, конечно, уловили. Что же, русалка — как я сразу не понял… Это, между тем, многое объясняет.

Русалок не привечают нигде — кроме подозрительного уже в своей видотерпимости Советского Союза. Причиной тому — удивительная природная способность, выражающаяся в умении моментально находить общий язык с коллективами любого размера и сути, частично подчиняя, частично очаровывая всех вместе и каждого по отдельности.

В любом обществе, кроме коммунистического, такая способность совершенно неуместна: хомо атлантикус, человек западный, не терпит подобного откровенного издевательства над своей свободой и ограничения вытекающих из нее прав, в СССР же такое поведение прекрасно ложится на общую канву всеобщего согласия и подчинения. Проще говоря, в Союзе русалки заслуженно считаются совершенно идеальными начальниками среднего звена, и я об этом где-то даже читал. Ограничителей нечестной эфирной силы, каковыми наши, атлантические мермейдоиды будто даже хвалятся, советские их соплеменники, кстати, тоже не носят.

«Однако, интересная у них тут кадровая политика,» — подумалось мне. «Надо будет обновить конструкт Свободы Воли».

В экспедиции, вернее, в здании, из всего интересного во внешнем виде которого красовалась старинная бронзовая табличка с соответствующей, как мне объяснили, советской надписью, мы задержались, в итоге, совсем ненадолго. Решение некоторых бумажных вопросов заняло с четверть часа: вынужденным бездельем мы маялись кратно дольше.

- Из гостиницы, - сообщила товарищ Бабаева, когда мы остались вчетвером, наша вчерашняя компания плюс она сама, и стояли, в ожидании транспорта, на крыльце, - мы выпишемся позже, ближе к концу дня. Нет никакого смысла прямо сейчас забирать вещи и ходить с ними по городу, а нам предстоит попасть еще в несколько мест. Точнее, нам — это вам, товарищи, я вас сейчас оставлю.

Администратор проекта прошептала под нос что-то на советском, но сильно искаженное слово «бюрократ» я уловил. Видимо, предстояло продолжение битвы с драконами пера и чернил — той самой битвы, из-за которой, как уже выяснилось ранее, мы и прождали Наталью целых полдня.

Давешний эсомобиль подкатился к крыльцу: шофера за рулем снова не оказалось. В очередной раз подивившись уровню развития советской техники, я, тем не менее, удивления этого не показал: с моей мордой только улыбаться плохо, выражение отрешенного безучастия на ней появляется как бы само собой, и держится превосходно и без особых усилий.

Отправились в государственный офис — требовалось срочно поставить печати на каких-то документах, связанных с моим пребыванием и работой в Союзе.

Нет, конторой оказалось не зловещее кей-джи-би, хотя почти все люди, встреченные в здании, и носили одинаковую серую форму. Оказалось, что регистрацией иностранных граждан занимается специальный департамент полиции — что-то, связанное с миграцией, впрочем, почти как и в привычном мне мире.

- Но я ведь не мигрант! - возмутился я, усевшись напротив — через стол — пожилой грузной орчанки в мундире. - Я отработаю положенный по контракту срок и уеду домой!

Государственная орчанка посмотрела на меня внимательно и с некоторой долей служебной подозрительности во взгляде.

- Все вы так говорите! - на бритише невнятном, но понятном, сообщила служащая. - Сначала собираетесь уехать, потом продлеваете рабочую визу, а через двенадцать лет вожатая уже вяжет вашему сыну красный галстук!

По словам орчанки, оставшейся пока безымянной (прочитать табличку с фамилией, написанной уже привычной смесью латинских и греческих литер, я не смог), выходило, что буквально каждый первый обладатель рабочей визы в Союз довольно быстро решается не возвращаться в мир капитализмуса (она так и сказала — kapitalismus), а подает заявление на вступление в гражданство.

«Иногда даже не на вступление, а на политическое убежище,» - невольно вспомнил я знакомую вкратце историю падкого на женщин американского инженера, и решил внутри себя согласиться с тем, что слово «миграция» в названии государственного учреждения появилось не просто так.

Сами чаемые печати мне проставили очень быстро, да и не было там никаких печатей — в привычном физическом смысле. Сотрудница миграционной службы просто навела свой служебный жезл (совсем не похожий на виданный в руках девушки Анны Стоговой, отчего паранойя моя немного поутихла) на предъявленный эфирный дубликат паспорта, что-то пробормотала себе под нос, и сообщила, что я, Лодур (неловкая пауза на месте otchestvo) Амлетссон, должным образом зарегистрирован территориальными органами и могу приступать к оговоренной контрактом работе.

Следом направились в здание, таинственно именуемое советским словом universam — в слове этом я вновь опознал латинский корень, но расшифровать само слово не смог.

- Это нечто вроде general store в привычных нам терминах, - сообщил, потешаясь над очередным моим затруднением, американско-советский коммунист. - Или, вернее, что-то между просто магазином и целым супермаркетом: первое превосходит, до второго не дотягивает.

Вспомнилось: те же самые бывшие советские граждане несколько раз рассказывали развесившему уши мне о страшном советском явлении, называемом словом, похожем на имя вымершего шумерского бога или демона: llabbaz.

Ллаббаз этот — единственный существующий в СССР вариант магазина, где только и можно что-то приобрести. По рассказам, вариант этот представал в виде ветхого здания, часто даже деревянного, с непременными щелями в стенах и дощатой крыше. Товары внутри должны валяться прямо на грязном полу его без всякой видимой системы, да и качества настолько ужасного, что даже стоят, все без исключения, одних и тех же денег. От резиновой обуви kalosh и метрической, примерно, пинты алкогольного дистиллята, до двухфунтового куска вонючего дегтярного мыла цена была неизменной, и составляла tri rublya shestdesyatdve kopeiki.

Никакого ллаббаза я не нашел — магазин оказался обширен, двухэтажен и светел. Очень большие отделы, названные по типам товаров, да непривычное отсутствие ценников — вот и все, что принципиально отличает universam, открытый в советском Архангельске, от Эрноттс, Дьюнс или Дэбенемс, расположенных в Дублине, Корке или Лимерике.

Немного порадовала разница в дизайне помещений: в отличие от вырвиглазного «кто-на-что-горазд», привычного по торговым центрам Атлантики, тут, как будто, поработал один-единственный дизайнер. Позже я узнал, что этот же специалист, оставшийся загадочным Vkhutemass, приложил руку буквально к каждому магазину универсального профиля в стране, и у него неплохо получилось: видимо, проводили строгий отбор, и дизайнер тот выиграл конкурс.

Отсутствие ценников, напротив, изрядно обеспокоило: я совершенно не был уверен, что выделяемых заказчиком средств хватит даже на минимально необходимый для участия в экспедиции набор, собственными же rubli я обзавестись, покамест, не успел.

- Товарищ профессор, не переживайте за бюджет, - попросила девушка Анна Стогова, правильно понявшая суть моего непривычного замешательства. - Организация оплатит все необходимые покупки. Vzaimozachet!

Слова я не понял, но оно не звучало хоть сколько-нибудь страшно, потому лично меня дважды уговаривать оказалось не нужно.

В следующие два часа ваш покорный слуга открыл в себе совершеннейшего шопоголика: две левитирующие тележки, подхваченные переводчицей у самого начала торгового променада, были заполнены доверху. Навскидку, в них поместилось до семи кубических футов!

- Вы, Локи, как на северный полюс собрались - посмеивался вышагивающий налегке Хьюстон. - Поверьте, профессор, на Объекте должны быть достаточно приличные бытовые условия!

Возможно, американец и был прав, но профессора Амлетссона, первый раз в жизни дорвавшегося до нормального экспедиционного оснащения, было уже не остановить: пределом послужили конечный объем тележек, и наконец иссякнувшая фантазия.

На кассе… Никакой кассы не наблюдалось. «Да ладно!» - восхищенно и про себя возмутился я. «Я понимаю, эфирный вычислитель у важного таможенного чина. С некоторым скрипом, но допускаю, таковой на рабочем месте государственного чиновника чего-то-там-миграции. Вполне возможно, оно так устроено специально, пускать пыль в глаза иностранцам. Но чтобы и тут!». Действительно, иностранцев, по крайней мере, ежедневно, в советском магазине не предполагалось, делать вид было не перед кем, новейшей техники быть было не должно… Но она была.

Молодая девушка, очевидно, продавец или кассир, вооружилась жезлом. Тот, кстати, больше напоминал толстый и длинный карандаш, нежели вычурную волшебную палочку — видимо, дело было в цене. Этим жезлом девушка и принялась рисовать в воздухе некий символ — тот охотно чертился и не спешил гаснуть, зависая подобием насыщенной эфирными силами маголограммы: я присмотрелся и узнал какой-то вызов кого-то там.

Кто-то там, очевидный числодемон, явился на вызов в виде легкого мерцающего облачка, но тут же принял вид мне привычный и знакомый: за исключением отсутствия медленно истаивающих ног, он доточечно напоминал товароведа, какого можно встретить в дублинском универмаге Пенни, только на форменной ливрее не оказалось пришито ни единого знака отличия.

Демон присмотрелся сначала ко мне, потом к покупкам, извлек из ниоткуда старинный абак и принялся ловко щелкать костяшками. Делал он это недолго: минуты, наверное, две, после чего поклонился мне, потом призвавшей его девушке и растворился в воздухе.

- Spasibo za pokupku. Prihodite k nam esche! - радостно улыбаясь, сообщила девушка-кассир. Я ничего не понял, но в ответ решил не улыбаться: такого потрясения милая советская барышня, конечно, не заслужила.

Последовал давешнему совету опытного инженера: весь огромный набор купленного всего подряд легко влез в относительно небольшой и нетяжелый саквояж, тот, в свою очередь, занял место в багажном отсеке эсомобиля, и мы покатили, как мне немедленно сообщила девушка Анна Стогова, в порт, но, на этот раз, не воздушный, а морской.

- Нам теперь следует отправиться в окрестности Мурманска, - рассказывала по пути моя переводчик, проводник и шофер. - До полуострова можно добраться и посуху, но это намного дольше, поэтому путешествовать мы будем по воде. Надеюсь, профессор, Вас не укачивает?