Профессор Амлетссон

Глава 16

- Знаете, Анна, - ответил я. - Господин Амлетссон не всегда был профессором. Более того, детство и юность свои он провел на прибрежной северной ферме…

- Еще означенный профессор, - влез нежданно товарищ инженер, - приходится прямым потомком морским разбойникам, наводившим ужас на всю Европу и часть Америки!

- А также — мирным, но предприимчивым людям народа, в котором каждый мужчина — рыбак, - подхватил я, почти даже и не перебив вынужденного коллегу. - Ergo: меня не укачивает.

- Тем лучше! - обрадовалась сначала переводчица и проводник, теперь же — еще и шофер и, скорее всего, офицер политической полиции. - Мы, кстати, приехали.

Снова бросили эсомобиль где попало, чудо техники и в этот раз уехало совершенно самостоятельно. Положительно, я начал уже привыкать: если чудеса случаются постоянно, в режиме нон-стоп, даже самое что-то удивительное начинаешь воспринимать как обыденность.

Надо признать: несмотря на то, что все эти эфирно-технические радости худо-бедно доступны и жителям Атлантики, в наших краях подобные новинки проходят, скорее, по разряду технических курьезов — повсеместное их применение признано слишком затратным, и потому лишенным смысла. Советским же людям будто и вовсе нет дела до такого параметра, как цена!

Очередная бетонно-стеклянная коробка меня не особенно и удивила, что внешне, что изнутри. Мы просто прошли вглубь здания, ступая по симпатичным терракотовым плиткам пола, просто подошли к стойке и просто прошли регистрацию на рейс. Вернее, прошла-то девушка Анна Стогова, но за нас всех — мне, как иностранцу, было несподручно, инженер же ловко притворился, что увлечен беседой.

Сдали багаж, получили талоны, направились на пассажирский причал.

- Локи, - беседу-не-беседу, а хотя бы и видимость таковой, поддерживать было прилично и правильно, поэтому инженер на ходу выдумал новый повод для продолжения разговора. - Просветите меня: правду ли говорят о том, что в Ирландии совсем нет частной авиации?

Напрягся спиной и хвостом. Тема полетов все еще меня всерьез беспокоила, и мне показалось вдруг, что товарищ Хьюстон отлично это понимает и специально пытается поддеть собеседника в моем лице.

- Может, так, а может, и нет, - неопределенно ответил я. - Мне сложно судить, я ведь ненастоящий ирландец… Еще и личный аэроплан мне не по деньгам и не по потребности, - я сделал своей мордой лицо, прямо говорящее любому понимающему человеку о том, что тему неплохо бы прикрыть.

- Авиация Вам, Локи, чем-то неприятна? - догадался неожиданно оказавшийся понимающим американец.

Бывает такое, да. До деревянного состояния бесчувственные к чужим эмоциям люди иногда проявляют вполне себе эмпатию, ну, или просто человеческое отношение.

Хьюстон умолк. Девушка Анна Стогова яростно переписывалась с неизвестным мне абонентом, со скоростью иглы швейной машины стуча двумя пальцами по экрану элофона. Других собеседников поблизости не случилось, и я смог, наконец, заняться тем, что люблю и умею лучше всего на свете: самокопанием.

Да, вокруг оказалось немноголюдно. Тут мы то ли мы выбрали не самое популярное время, то ли особой любовью не пользовался наш маршрут, но под зонтиками, установленными на широком пассажирском причале, почти никого не было: всю бетонную полосу занимали мы и еще несколько человек, стоящих в некотором отдалении.

Прошло, наверное, минут десять. Самокопание не задалось, просто смотреть по сторонам мне быстро наскучило, и тогда я обратил взор свой к слегка рябящей глади вод: наверное, это был залив.

…Шерсть на многострадальном загривке моем поднялась совсем уже вертикально, рискуя порвать рубашку и сбросить с плеч пиджак: вопреки ожиданию, к причалу приближалось никакое не судно, пусть даже и современное.

Или аэроплан, или нечто подобное, до крайности похожее на летательный аппарат тяжелее воздуха.

Летающий монстр оказался выстроен целиком из металла и просто огромен — непонятно было даже, как эта колоссальная конструкция держится на поверхности холодного северного моря. Несоразмерно короткие и широкие крылья лежали почти на самой воде, два блока, видимо, турбореактивных, двигателей, конструкторы зачем-то вынесли вперед, почти к самой пилотской кабине. Впечатление вышло мощное и подавляющее, и мне это впечатление понравилось еще меньше, чем понимание: сейчас придется лететь.

Я плотно сжал челюсти: подзабытый испуганный скулеж снова пробивался наружу. Кошмар, было отпустивший меня буквально накануне, предстал передо мной в виде еще более жутком, чем раньше, ведь аэроплан — штука куда более страшная, чем, в общем, безопасный и комфортный дирижабль. И на нем, на этом монстре, мне предстояло...

Некоторые люди появляются неожиданно, но страшно вовремя. Так случилось и теперь.

Стук каблуков по настилу причала я услышал сразу и довольно давно, только не обратил внимания на звук: мало ли, кто там идет, да и было мне несколько не до того. Поэтому, громкое и радостное «здравствуйте, товарищи!», произнесенное на современном британском, немного застало меня врасплох.

К нашей группе в последний момент присоединилась администратор проекта, уже знакомая мне русалка Наталья Бабаева.

Мне немедленно пришлось взять себя в руки и старательно держать лицо. Оконфузиться перед одной девушкой, да еще и офицером государственной службы, было бы куда менее неприятно, чем сразу перед двумя, тем более, когда она, вторая, настолько…

Перед глазами немедленно встал образ Рыжей-и-Смешливой, и фразу, даже и произносимую про себя, я не завершил.

- В последний момент успела, - сообщила администратор. - Я в целом не собиралась отправляться с вами, товарищи… - она, будто сомневаясь, посмотрела на меня, - …и господа. Просто на Проект мне все равно нужно, и альтернатива морскому путешествию одна. Перелет. Я, видите ли, не люблю летать…

- Но как же? - нашел в себе силы удивиться некий профессор. - Мы же сейчас, вот, ну, на этом, - я махнул лапой в сторону стального монстра, даже не покачивавшегося на волнах, настолько он оказался огромен. Или, попросту, эфирно стабилизирован.

- А, это, - Бабаева рассмеялась и обворожительно повела плечом. Инженер сделал стойку, я сделал вид, что так и должно быть. - Это же не аэроплан!

Так и выяснилось, что испугался я совершенно зря.

То, что я в ужасе принял за летательный аппарат, оказалось всего-навсего судном. Современным, технически совершенным, но судном морским, а не воздушным. Оно, судно, конечно, летело, но на высоте совершенно несерьезной, очевидным образом опираясь всей своей огромной массой на воздушную подушку, и той, опосредовано, на поверхность холодного северного моря.

Против того, чтобы лететь, но низенько, ни мой внутренний пес, ни альтиметр, встроенный эволюцией внутрь рептильного мозга, не возражали, и, вместо того, чтобы скулить в самом незаметном углу, ваш покорный слуга вальяжно расположился в объятиях уютного дивана с миской чего-то фруктового на столике.

Место нам нашлось в салоне первого класса: только так и можно было объяснить кожаную (я принюхивался!) обивку сидений, огромные окна во всю стену вместо подслеповатых иллюминаторов и общую атмосферу комфорта и неприличной даже немного роскоши, зримо наполняющей салон.

Экраноплан — а я уже выяснил, что наш чудо-транспорт стоит называть именно так — несся над водной гладью ровно, без рывков и ожидаемых от невысоко, но летящего, судна, воздушных ям. Некая вибрация, конечно, ощущалась, но на самом дальнем крае восприятия, будто и не было ее вовсе.

Американский инженер флиртовал с юной пассажиркой, путешествовавшей, как я понял, то ли к мужу, то ли от него. Пассажирка глупо и невпопад хихикала: обрывки фраз, доносившихся до моего уха, собирались в анекдоты, самые свежие из которых безнадежно устарели еще до моего рождения.

Переводчик, гид и кто-там-еще Анна Стогова читала с морочного экрана что-то, мне с моего места невидимое, но интересное: во всяком случае, в текст она погрузилась с головой.

Ученый администратор Наталья Бабаева, успев только разместить своих подопечных (нас) на диванчиках салона, куда-то вышла и возвращаться не торопилась.

Профессор Амлетссон же в моем единственном лице предавался второму из излюбленных своих занятий: деятельно бездельничал.

В пользу безделья говорила максимально вальяжная из доступных мне приличных поз: я, натурально, развалился на диване, и даже хвост не поджал, а отставил в сторону, благо, размеры сиденья это позволяли с запасом. Деятельность же заключалась в том, что я очень внимательно изучал окружающую обстановку, глазами и не только, и она, обстановка, нравилась мне все больше.

Дома, в Атлантике, я мог прокатиться на судне такого класса сервиса, но именно что один раз: на поездку такую пришлось бы потратить, наверное, мое содержание университетского профессора — примерно за месяц.

Горько подумалось о том, что разница в отношении к настоящему ученому и уважаемому профессору по разные стороны государственной границы Советской России есть, что она, эта разница, неприлично заметна, и что у нее, разницы, должны быть причины. Что причины эти носят, скорее всего, характер ресурсный. Например, для того, чтобы я мог вот так запросто прокатиться на роскошном скоростном судне, где-то в далекой Sibir’ работают, не покладая рук, несколько десятков политических заключенных или просто местных жителей, простоватых, голодных и замороченных советской властью.

Еще подумалось — существенно менее горько, даже наоборот, что надо будет обязательно попробовать выдернуть сюда ненадолго Рыжую-и-Смешливую. Возможно, льготы мои профессорские хотя бы краешком, но распространятся и на нее, и дать ей ощутить то же, что сейчас радостно чувствовал я, было бы попросту честно. Еще я, конечно, здорово соскучился, хоть и не видел предмет своей зверской страсти всего несколько дней (конкретно, четыре).

Вернулась Наталья, следом явился стюард: товарищам пассажирам, как перевела мне со своего дивана молчавшая до этого времени девушка Анна Стогова, предлагалось проследовать в буфет.

- Я не пойду, извините, - сообщил я стюарду. Тот взглянул на меня внимательно и немного укоризненно: скорее всего, обслуживающая часть экипажа проделала серьезную работу, и все для того, чтобы вкусно накормить некоего профессора. Он же, профессор, внезапно принялся капризничать. Мне стало неловко.

- Аллергия. Страшная, буквально на все подряд. Питаюсь… Так себе питаюсь, извините.

Анна Стогова собралась было переводить, но стюард вдруг ответил сам, и бритиш его был прост, но понятен: иного, наверное, и не следовало ожидать от первого класса обслуживания!

Оказалось, что мои, профессора Амлетссона, предпочтения, были доведены до поварской бригады в самом начале пути (так вот куда на самом деле ходила администратор Наталья Бабаева!), что ничего необычного или невыполнимого в предпочтениях нет, что лично он, как стюард, приветствует мой сознательный отказ от алкоголя и вредной пищи, а запас уже готовых рыбных блюд на борту велик и разнообразен…

Следовало одно: идти в буфет не просто стоит, но сделать это нужно обязательно — товарищи старались конкретно ради меня, и я… Вдруг понял, что заражаюсь, как гриппом, удивительным духом этих невероятных людей!

Как и в салоне первого класса, в буфете пассажиров оказалось немного. Американский инженер, советская переводчица, не менее советская администратор и исландско-ирландский профессор — и только в самом дальнем углу просторного, как и все уже осмотренные мной на этом судне помещения, буфета, неспешно и основательно насыщалась немолодая пара полуросликов.

- Разумеется, я слышал о династии археологов Бабаевых, - вопрос был задан во время недолгого перехода из салона в буфет, и пришла пора озвучить ответ. О том, что о замечательном семействе я слышал впервые не ранее, чем сегодня утром, я умолчал, как о детали малозначимой и ни на что не влияющей. - Известная фамилия, птицы высокого полета и явленные чаяния буквально всей мировой науки.

- Да, всё так, - Хьюстон, как раз и задавший тот самый вопрос, согласно кивнул. - Чуть менее пафосно и совсем не саркастически, но так. Ребята совершенно чумовые: примерно каждое третье историческое открытие этого века и последней четверти прошлого — в их семейном активе, - и инженер едва заметно поморщился: это я принялся лакать воду из кстати принесенной миски.

- Положим, не историческое, а археологическое, и не каждое третье, а самое большее — каждое пятое, - подключилась к разговору внучка великого археолога. - Стоит еще признать, что личными эти открытия называть некорректно: все члены нашей семьи работали не единолично и собственноручно, но в составе профессионального коллектива. Это вообще свойственно советской науке — трудиться сообща!

- Некая коллективность труда свойственна не только советским ученым. - Я уловил некий намек, для атлантической научной мысли и практики неприятный, и решил оппонировать. - Времена ученых-единоличников давно прошли, если и вовсе когда-нибудь имели место, группа специалистов работает куда продуктивнее, чем те же самые ученые по отдельности. Это, я полагаю, вообще один из основных законов существования и развития человеческого общества — высокая эффективность совместного труда!

- Тем не менее, вынуждена настаивать. - Сдаваться Наталья не собиралась, и это было даже хорошо: сложно очаровываться человеком, с которым ты споришь о чем-то фундаментальном. - Между коллективным трудом в понимании советских ученых и совместными проектами, принятыми у вас, в мире капитала, существует колоссальная разница! Например, Вы, профессор, защищали диссертацию. Возможна ли была совместная защита?

Я улыбнулся во всю ширину пасти. Вдруг, в этот самый момент, я понял, что tovarisch Babaeva не пытается меня сбить с толку или агитировать: ей действительно интересно, как все это работает по привычную мне сторону Рассвета, и интересно в деталях.

- Совместная защита диссертаций прямо запрещена на всей территории Болонского научного права, - неожиданно поддержал меня инженер. - Еще в двадцать втором, на волне внезапно выросшей важности черных, желтых, красных, чешуйчатых и даже мохнатых, жизней, возникла порочная практика: следом за настоящим соискателем степени, как бы в хвосте, шли новоявленные ученые, все достоинства которых ограничивались необычным экстерьером, но во внимание принимались в первую очередь… - Хьюстон перевел дух, и в разговор снова включился я сам.

- В общем, когда ситуация приняла угрожающие масштабы — на два десятка свежих пи-эйч-ди приходился всего один человек, понимавший, о чем идет речь в совместно защищенной диссертации, - говорить я старался тоном ровным и спокойным, и мне это пока удавалось. - Такой подход, как Вы понимаете, немедленно сказался на качестве и объеме научных исследований… Потому и было принято решение о запрете таких совместных защит. Правда, я считаю, что это все равно была полумера. Следовало и вовсе отозвать все ученые степени, полученные подобным образом!

- Но в те годы за столь однозначное решение могли попросту линчевать на площади, - подхватил американец. - Все эти альтернативно интеллектуальные, извините, особи. Я, по случаю, хорошо помню всё это, да.

- Наши миры удивительно похожи по форме и совершенно различны по содержанию, - немного задумчиво ответила администратор. - В нашем, советском, смысле, групповая защита диссертации означает только то, что тема настолько многогранна, что одному человеку просто невозможно охватить ее всю даже самым могучим интеллектом. У вас же — что за один, потенциально великий, ум, держатся, как рыбы-прилипалы за акулу, десятки очевидных посредственностей.

- Можно подумать, у вас так не бывает! - немного даже неприлично фыркнул я. - Возьмем, хотя бы, Вашу семью. Сколько самых разных ничтожеств, должно быть, паразитирует на несомненном гении Вашего великого деда!