Профессор Амлетссон

Глава 21

На самом деле, будильник я не ставил и не заводил: у меня его, попросту, еще не было. Вместо полезного механического устройства… Впрочем, по порядку.

Первая побудка на новом месте оказалась бесконечно далека от всяческой деликатности: в шесть утра — по местному времени — окрестности огласил чудовищный рев.

Звук этот более всего напомнил мне брачный крик северного левиафана: в некоторых домах, расположенных слишком близко к береговой полосе, от такого рева иногда лопались старые стекла.

Жутковатая эта замена будильника звучала недолго, но ощущение страшной внутренней вибрации, пришедшей вместе со звуком, никуда не делось и после того, как сам звук закончился. Меня даже слегка потряхивало, но сквозь мелкую тряску я вдруг отчетливо понял, что спать мне не хочется совершенно.

«Распорядок рабочего дня,» - вдруг вспомнился мне важный пункт договора, заключенного между неким профессором и советской организацией со все еще непроизносимым названием.

Во всем распорядке (это я помнил очень хорошо) меня больше всего возмутила странная необходимость утреннего подъема и совместного выполнения специальной гимнастики, причем — непременно под звуки местной музыки, слишком громкой и бравурной для столь раннего времени.

О том, что музыка будет именно бравурной, я даже не догадывался, а знал точно: в наш просвещенный век не так сложно найти и прослушать нужную композицию, особенно, когда на рабочем месте имеется счетник, подключенный к информаторию. Громкость же… Ее я просто предположил.

Вариантов дальнейших действий предполагалось, как это часто бывает, более одного.

Можно было возмутиться и начать, как это называют в простонародье, качать права: я не просто так профессор, и, в конце концов, всей своей жизнью заслужил…

Допускалась мной возможность и просто проигнорировать и сирену, и последовавший вскоре стук в дверь, но, удивляясь себе самому, я решил следовать даже мелким договоренностям с работодателем — хотя бы и первое время выполнения контракта.

- Профессор! - за дверью почти кричали на вполне понятном мне норвежском диалекте исландского, который сами норвежцы отчего-то считают отдельным языком. - Профессор, вставайте! Вы просили Вас разбудить вместе с остальными коллегами!

- Встаю, - громко и несколько даже лающе ответил я. - Zdravstvuite, tovarisch!

Как вы уже могли заметить, со мной иногда бывает вот что: я, зацепившись ментальным крючком за какой-нибудь явленный триггер, вспоминаю, кстати и нет, что-то творившееся со мной ранее. В этом нет ничего плохого или даже странного: подобное свойственно всякому мыслящему существу. Моя личная особенность заключается в том, что воспоминания я стараюсь отрефлексировать как можно скорее, лучше всего — немедленно, прямо сейчас. Слушаться врачей-мозговедов, знаете ли, довольно полезно, прорабатывать же флешбеки мне посоветовали именно профильные медицинские специалисты.

Сейчас вспомнилось кое-что из переживаний поздней моей юности: то был первый из шагов, приведших меня к нынешнему состоянию и положению… Нечто, безусловно важное. Вы ведь помните, наверное, что меня собирались готовить к поступлению в Королевский Университет Рейкъявика?

Слова отца моего крайне редко расходились с делом: во всяком случае, на моей памяти такого не было ни разу. Решения Амлет Ульрикссон принимал не вдруг, сперва, по неизбывной северной основательности, тщательно все обдумав и взвесив, однако, единожды решив, и, тем более, сообщив окружающим о решении, принимался выполнять таковое со всей возможной тщательностью.

С нашего памятного с отцом разговора прошло два дня, наступил третий, и владение начало заполняться новыми людьми: пусть их и было немного, виду и поведения они оказались непривычного, знаний обширных невероятно, готовности же передать эти самые знания бестолковому мне — просто зверской.

Будущего хвостатого студента — меня — немедленно отстранили от любой работы: на ферме, в море и даже по дому. Смешно сказать, загружать посудомоечную машину должен был теперь кто-то другой, как правило, один из моих младших братьев!

Ленивый зверь, живущий где-то внутри моей ментальной сферы, такому повороту событий обрадовался, и радость эту носил в себе то ли день, то ли два… После недолгого, но блаженного, ничегонеделания за меня взялись уже всерьез.

Отчего-то отчетливо помню знакомство с преподавателем и начало урока — первого из бесконечной череды последовавших.

Для занятий всеми возможными науками отец определил старый дом, стоявший немного на отшибе, но входящий в огороженный жилой периметр. Дома того давно уже нет, тогда же он был бревенчатым, украшенным торчащими кое-где между бревнами кусками пакли и мха, крытым железной зеленой крышей, с остекленным с трех сторон мезонином: в этой большой и светлой комнате я и должен был заниматься.

Внутри мезонина рабочие поставили два письменных стола (мой и учительский) и большую аспидную доску. На полу комнаты быстро, одним днем, те же рабочие собрали подиум, предназначенный для большого заклинательного круга — непосредственно круг полагалось вычертить уже мне самому.

Еще хорошо помню дверь: такую же старую, как сам дом, деревянную, филенчатую, тяжелую… Эту дверь я открыл одним осенним утром, открыл и вошел. В комнате меня уже ждали.

Учитель оказался высок ростом, худощав и изумительно стар: навскидку я бы дал ему не менее ста пятидесяти лет, что для чистокровного хумана — почти предел активного и осмысленного возраста. Одет он был сообразно: серый костюм-тройка и зеленый галстук с золоченым зажимом выглядели бы уместно лет за пятьдесят до того, но не в условной середине же девяностых двадцатого!

Немного пугали глаза: живые, острые, внимательные. Казалось, место им на лице человека существенно более молодого, или даже кого-то из долгоживущих, например, эльфа или сида, но не хумана, одной ногой уже стоящего в могиле.

Мы играли в гляделки, наверное, с минуту. Я опомнился первым: для начала поклонился, разрывая прямой зрительный контакт.

- Здравствуйте, мэтр! - некоторая старомодная вежливость, решил я, не помешает.

- Здравствуйте, Амлетссон, - в тон мне ответил учитель, и я даже не удивился звучанию почти молодого голоса. - Проходите, садитесь.

Я послушался. Прошел, уселся за свой — второй свободный — стол, сложив хвост набок: в спинке стула не оказалось привычного мне широкого отверстия.

- Имя мне, - сообщил обладатель неожиданного взгляда и голоса, уже не на исландском, но на языке острова Придайн, - Бизли. Лоуренс Бизли.

- Очень приятно, - ответил я на том же языке, на который перешел учитель. Пригласить преподавать пожилого и чопорного британца… Чего-то подобного и стоило ожидать от моего отца, никогда не понимавшего полумер. Благо, стоило поблагодарить книги, визио и эфирные постановки: каждый отрок, растущий в странах антлантического пакта, твердо знал, что лучшие менторы, как правило, обитают и работают именно на Оловянных островах.

Урок оказался вводный: обо всем понемногу и ни о чем толком. Учитель, при этом, больше задавал вопросы, чем рассказывал о чем-то сам.

«Для того, чтобы понять, чему Вас учить, мне нужно разобраться с тем, что Вы уже знаете и умеете», - зубодробительно-вежливо пояснил тогда мистер Бизли. «Иначе все наши занятия не будут иметь ровным счетом никакого смысла, а я, видите ли, привык делать свою работу на совесть».

Совесть господина учителя оказалась столь же огромна, как его обширные познания, твердостью же не уступала знаменитой верхней губе, воспетой в многочисленных агитках, повествующих о всеобщей крепости духа подданных британского королевского дома.

Ладно бы, этот престарелый хуман просто взялся меня учить! В его, ментора, понимание должного и истинного, заодно — помимо собственно учебы — входило и воспитание будущего профессора, в скобках — меня. При этом, возражения класса и уровня «я уже взрослый» и «Вы репетитор, а не учитель начальной школы» отметались мистером Бизли сходу, как совершенно несущественные.

Я, кстати, пробовал ругаться по этому поводу с отцом: скандалить с учителем, просто хорошо делающим оплаченную работу, всерьез не стоило.

- Пап, он странный. Он фоморски странный, - сказал я тогда отцу. - Мистер Бизли, конечно, очень много знает и умеет это знание передать, но твоему сыну отчего-то кажется, что ему вновь исполнилось лет пять…

- Тебе еще повезло, сын! - ехидно осклабился Амлет Ульрикссон. - Первое письмо я написал в королевское общество «Леди Мэри»… Представь, если бы они не проигнорировали мой запрос, тебя бы сейчас учил не физик, химик и физкультурник, а кто-нибудь из эльфийских демонологов-аэристов, возможно, сама госпожа директор общества!

Я содрогнулся. Действительно, мистер Лоуренс Бизли, при всей своей чопорности, оказался не худшим вариантом из возможных. Слухи о том, чему, и, главное, как, учат отроков подчиненные госпожи Поппинс, ходили самые невероятные, и проверять их на собственной шкуре никакого желания не имелось.

Воспитание, в общем, проходило во время самого обучения: крайне вежливая форма обращения учителя к ученику особенно не меняла дела.

«Не горбитесь», - требовал от меня учитель. «Не смотрите в окно, когда с Вами ведут беседу», - осаживали меня в те моменты, когда происходившее на улице оказывалось интереснее монотонных монологов преподавателя, то есть — почти всегда. Пару раз в ход шла тяжелая линейка: впрочем, под моей шерстью синяков не было видно уже тогда, наказательные же меры оказывались весьма к месту.

Воспитывали будущего профессора и за столом: по крайней мере, завтракать мне приходилось в том же мезонине, где и учиться, и непременно под присмотром моего одноглавого цербера.

Очень скоро я, кстати, научился правильно держать столовые приборы и ими, приборами, пользоваться, не ронять крошек, не чавкать, есть с закрытым ртом — представьте, насколько это тяжело делать кинокефалу! В качестве орудия физического воспитания выступала, в этом случае, тяжелая ложка, почти половник: ей меня, изо всей никак не подозреваемой в хилом организме силы, пребольно лупили по глупому лбу.

Было и то, что выводило меня из себя особенно всерьез…

Отец не просто так назвал мистера Лоуренса Бизли не только ученым, но и физкультурником: тот в свое время оказался одним из немногих спасшихся пассажиров легендарного Титаника: не просто выжил, попав в ледяную воду, но самостоятельно проплыл более трехсот морских миль, достигнув, таким образом, канадского Ньюфаундленда!

Замечательный свой опыт Пассажир-который-выжил распространил и на всю свою жизнь, и на вновь созданную методику преподавания… Включавшую в порядке обязательном раннюю побудку, обливание холодной водой и ежедневную двухчасовую гимнастику!

Не исключено, что выбор направления физики, изучавшегося мной в университете, был подсказан, в том числе, и этим интереснейшим опытом.

Однако, все это было когда-то давно, пусть и запомнилось так, будто случилось вчера.

Теперь же с самим фактом ранней и неприятной побудки мне позволили смириться бытовые условия Проекта: они оказались великолепны, особенно — против ожидавшегося.

Накануне вашего покорного слугу сводили — те, кому положено по должности — на короткую экскурсию по Проекту. Мне показали, что и где находится — я все равно ничего не запомнил, о чем и сообщил предельно честно, заглядывая в глаза и дружелюбно помахивая хвостом.

В ответ девушка Анна Стогова повздыхала, да и выдала бестолковому подопечному отпечатанный типографским способом путеводитель. Тот, кстати, оказался составлен на отличном британском языке!

Несколько смущала грозного вида печать, разместившаяся в верхнем правом углу обложки: от той прямо веяло эфиром. В веянии этом ощущались строгие обеты, коммунистические мантры, потенциальные неприятные последствия нарушения неизвестно чего — в общем, как мне немедленно объяснила переводчик, надпись, заключенная в прямоугольную рамочку, переводилась на британский так: «для служебного пользования».

Пользуясь путеводителем и замечательным своим топографическим чутьем, я уже самостоятельно нашел жилой корпус, предназначенный для размещения научного состава, в корпусе отыскал выделенный мне просторный номер, открыл замок приложением эфирного слепка и остался отдыхать совсем один.

От служебного номера, кстати, я ожидал разного: например, он мог оказаться тесной клетушкой, расположенной в щелястом бревенчатом бараке, сырой комнатой землянки, общим дормиторием на двадцать коек (с бетонными стенами и удобствами, расположенными во дворе).

Действительность превзошла все мои ожидания и сделала это с неожиданным знаком «плюс».

Номер мой напоминал, скорее, квартиру, причем — со всеми возможными удобствами, куда лучше той, что мне выделили на первых порах в Университете… Ну, пусть не на первых порах, но сразу после несчастного случая, имевшего пространственно-физический характер.

Комнат в номере оказалось три: достаточно просторная спальня, в которой я вчера и отключился без задних ног, еще одна спальня поменьше (возможно, гостевая или что-то вроде того) и удобная гостиная-кабинет, оснащенная по последнему слову современной офисной техники.

Санитарные удобства тоже были на высоте, более того, их и разместили в разных помещениях, по, так сказать, назначению.

Называлось это великолепие советским термином razdelniy sanuzel, считалось, если верить путеводителю, стандартом де-юре и де-факто, и показалось мне достаточно удобным решением.

«Нужно будет и дома устроить точно так же» - подумал я тогда.

Немного удивило полное отсутствие выключателей. Все системы служебной квартиры управлялись голосом: особый цифродемон отлично понимал все существующие человеческие языки, а нечеловеческие (как и было написано в короткой инструкции) начнет понимать совсем скоро, работы ведутся.

То — вчера, сегодня же пора было вставать и приниматься за дело, что бы кто ни имел под последним в виду.

«Включи свет,» - потребовал я. Цифродемон издал мелодичный звук, видимо, соглашаясь выполнить команду, и в квартире немедленно стало светло почти так же, как солнечным днем.

«Включи теплую воду в душе,» - я решил провести эксперимент, совершенно не будучи уверен в том, что система правильно поймет такую сложную команду. Однако, понятливость демона оказалась выше всяких похвал.

Я скорее угадал, чем услышал, включение водяного крана в ванной комнате, и, покинув спальню, решительно открыл требуемую дверь. Вымыться надо было обязательно: мой волосяной покров хоть и напоминает, скорее, очень плотно растущие человеческие волосы, сохраняет, все же, некоторые неприятные свойства собачьей шерсти.

- Установлена целевая температура: сорок градусов Цельсия, - на неплохом, хоть и устаревшем, исландском, сообщил цифродемон. - Желаете изменить или оставить?

Помыться удалось, позавтракать — нет. На все варианты запроса вида «приготовь завтрак», злокозненная эфирная машинерия отвечала непреклонным требованием сначала сделать гимнастику.

Заняться спортом можно было прямо в номере-квартире: в особом шкафчике — упомянутом, конечно, в инструкции — обнаружились и гимнастический коврик, и легкие гантели, и еще какой-то инвентарь не очень понятного назначения, но я, ведомый чувством противоречия, решил последовать рекомендации демона и дойти, все-таки, до общего спортивного зала.

Благо, согласно полученной еще вчера схеме, находился зал на том же этаже, что и моя служебная квартира.

«И ведь придется мыться еще раз,» - некстати подумал я, уже закрывая за собой дверь.