Профессор Амлетссон

Глава 27

Наверное, доктора я бы прекрасно нашел и сам.

Нюх мой, на тему какового я так люблю шутить, с собственно носом не связан никак: это родовой дар, позволяющий отыскать почти любой требуемый объект. Таковым может стать место, человек, предмет, даже явление: нужно просто поставить себе цель. После постановки про ту можно даже забыть — ноги сами приведут владельца нюха (меня) в нужное место и в подходящее время.

Отношение к родовому дару в нашей семье всегда было двояким, или, как минимум, разным: отец мой искренне полагает такой нюх не благословением, но проклятием, я считаю с точностью до наоборот — видимо, все зависит от жизненных обстоятельств, прошлых и нынешних.

- К доктору мы отправимся кратчайшей дорогой, - сообщила мне девушка Анна Стогова. Я, конечно, кивнул.

Мы покинули здание авиавокзала: даже не его самого, а небольшой пристройки, отведенной под терминал прилета и отправления маломерных воздушных судов.

Частных среди них, вопреки знакомой мне практике, не встречалось — я уже знал, что жители СССР могут владеть эсомобилями, моторными лодками, иными средствами передвижения, за исключением только воздушных. Этот момент требовал уточнения, но сейчас я, как это часто со мной бывает в последнее время, отложил обсуждение загадочного правила на потом.

Путь начался с нескольких сотен метров, пройденных пешком по тротуару улицы — от ворот авиавокзала — и ступеней. Предстоял спуск в некое подобие подземного перехода, только не пересекающего собственно улицу под землей, а превращенного в своего рода павильон.

- Это что, нечто вроде джинноубежища? - я наткнулся взглядом на круглую зубчатую гермодверь, сейчас закрытую, и не смог сдержать любопытства.

- Это оно и есть, профессор, - согласилась переводчик. - Убежище, только очень старое. Построено было в конце сороковых двадцатого — для того, чтобы уберечься от тогдашних бомбардировок, достаточно было и вправду зарыться под землю, причем не очень глубоко. Сейчас, - девушка присмотрелась к каким-то официального вида рунам, украшающим недавно обновленный слой краски, - оно не работает. Дверь открывали с полгода назад, и здесь не написано, зачем это было сделано.

- Павильон, верно, выкопали в качестве части укрытия? - ответ на этот вопрос мне был уже не очень интересен, но я его, вопрос, все равно задал: нападает на меня иногда, знаете, этакое дотошное занудство.

- Нет, профессор, это просто… - девушка на секунду задумалась, - как это будет по-британски… А! Культурный объект. Здесь люди отдыхают.

Действительно, несколько кафе и магазинов были заполнены, по выходному дню, народом, звучала музыка, кто-то что-то ел. Мы, не сговариваясь, решили пройти мимо: дальше, до самого недальнего выхода на поверхность, шли молча.

Из подземелья мы вышли будто в другом городе: по крайней мере, вывески уже на этой улице были ярче, самих их было больше. Мне это, скорее, нравилось, чем нет: единственное что, я практически ничего не понимал из написанного. Снова пришлось себе напомнить, что я попал будто в иной мир — совершенно отличная от привычной культура, общественные отношения и даже письменность… Все надписи, конечно, были оформлены на советском языке.

Решил спросить девушку Анну Стогову: может быть, в арсенале мирных советских чудес найдется какое-нибудь решение и на этот случай тоже?

Переводчик меня опередила: то ли догадалась о моем желании, то ли логично пришла к тем же выводам.

- Вот, профессор, возьмите, - Анна извлекла из сумочки и протянула мне изумрудно-зеленого цвета небольшой футляр, почти кубический, но с округлыми углами. - Это — эфирная линза.

Ну, линза и линза, подумаешь. То, что она еще и эфирная, не беда. Что я, эфирных линз до того не видел?

На самом деле, конечно, нет, и поинтересоваться показалось не стыдно: я так и поступил.

- Скажите, пожалуйста: что такое эта Ваша эфирная линза, и для чего она вообще нужна? - поинтересовался некий профессор, принимая, между тем, коробочку.

- Это инструмент realitas auctus, - сообщила мне девушка Анна Стогова, неожиданно применив древний язык ученых и священников. Правильного перевода словосочетания «дополненная реальность» на британский язык она, видимо, не знала, но из положения вышла довольно ловко.

Впрочем, перевода этого я, до сей поры, не знал тоже, и о значении чеканной латинской фразы, скорее, догадался.

- Устройство помогает ориентироваться в незнакомых местах, подсказывая кратчайший путь к цели и помогая читать слова, написанные в альтернативной графике. В Вашем случае — отображая сочетания букв кириллицы в латинской… То есть, конечно, британской, транскрипции. - Девушка Анна Стогова выглядела немного смущенной, и немедленно объяснила природу своего смущения. - У нас такие линзы носят и используют все, даже очень маленькие дети, например, чтобы не потеряться… Я думала, что Вы, профессор, уже в курсе, хоть и гость нашего государства!

Я, как профессор и иностранец, в курсе не был, о чем и сообщил немедленно.

Линза оказалась штукой необременительной и очень удобной: на физическом плане это была небольшая нашлепка цвета серого с розовым, немного напоминающая видом маленький комочек жевательной резинки. Сходство со жвачкой закреплялось удивительной пластичностью то ли самого изделия, то ли материала в целом: по совету переводчицы, я скатал устройство в комочек, каковой и прилепил на морду рядом с основанием левого уха.

На плане волшебном — я немедленно подал на вводной контакт немного эфирных сил и присмотрелся — линза как бы создавала небольшую маголограмму, видимую мне одному, и, следовательно, не расположенную где-то снаружи, но проецируемую прямо внутрь ментальной сферы носителя, то есть — меня.

Хитрое устройство прекрасно держалось даже на короткой шерсти, окрас каковой почти сразу же и приняло, став от того совершенно незаметным. Выполняло оно, как оказалось, еще и роль наушника: кроме изображения транслировался приличного качества звук.

Первые четверть часа я радовался, как ребенок: повсеместно окружающие меня ужасающие речевые конструкции, составленные на незнакомом языке, вдруг обернулись вполне читаемыми, хоть и все равно монструозными, сочетаниями знакомых с детства букв. Иногда эти буквы дополнялись диакритическими значками, отчего текст становился совсем родным и почти понятным: так или примерно так пишут латиницей на новоисландском языке.

Еще раз спустились под землю: на этот раз нас ожидал советский метрополитен. Бывать в таковом мне раньше не доводилось, и потому подземка была страшно мне интересна, как и почти все для меня новое, встреченное в этой удивительной стране.

Метро сначала… Разочаровало. Было оно до степени смешения похоже на такое же, только прокопанное где-нибудь в Атлантической Европе: эскалаторы, длинные гулкие павильоны, рельсы, выходящие из одной стены и ныряющие в другую. К тому же, и поезда были почти неотличимы на вид от мне привычных.

- Это, профессор, совсем новое метро, - девушка Анна Стогова верно поняла кислое выражение моей, уже ожидавшей новых чудес, морды. - Здесь раньше жило многим меньше миллиона человек, от силы тысяч триста. Только в последнее время…

- Причем здесь, извините, численность? - удивился я.

- Решением Партии и Правительства, - эти три слова, если не считать союза «и», переводчик произнесла с некоторым пиететом и как будто придыханием, - подземные железные дороги строятся исключительно в городах, население которых достигло одного миллиона человек — без учета сезонных рабочих.

- Звучит логично, - согласился я. - Однако Вы, как мне показалось, имели в виду нечто иное.

- Имела, профессор, - девушка Анна Стогова вновь покраснела без видимой причины: наверное, просто на всякий случай. - Если Вам доведется попасть в Москву, Ленинград или Киев… Там — дело другое. Не жесткая утилитарность нового строительства, а настоящий сталинский ампир, - девушка мечтательно улыбнулась. - Представьте себе, профессор, огромный музей, расположенный под землей. Музей настоящий, картины, скульптуры, между залами людей возят поезда…

Я хмыкнул недоверчиво.

- Между прочим, это не мое мнение, - переводчик горячо оппонировала моему недоверию. - Так даже в песне поется! Ваши, между прочим, атлантические граждане и поют! Впрочем, мы почти приехали, сейчас поймете, о чем я, собственно, пусть и в минимальном представлении.

Я, конечно, сначала не понял, но потом мы вышли из вагона на одной из центральных городских станциях, и я как начал понимать!

Положительно, на украшение этой всего-лишь-станции-подземки ушло такое количество страшно дорогих материалов, что от одного понимания примерной стоимости тех становилось не по себе. Майолика, изразцы, ярко начищенная бронза, какой-то прозрачный минерал, кажется, натуральный горный хрусталь.

Увидел и картины, вернее, фрески: сцены из жизни советских людей, кажется, разных эпох. Осмотрел и скульптуры: вождей, героев, еще каких-то людей, но ни одного чудовища или аллегорического духа… Вспомнил: это называется «социальный реализм» или как-то так, наподобие.

Остался бы в этом царстве транспортной роскоши надолго: все требовалось осмотреть, по-возможности, потрогать и даже обнюхать, но переводчик уверенно влекла меня наружу.

- Успеете еще, профессор, - загадочно сообщила мне девушка Анна Стогова, будто бы зная нечто такое, чего не знал я.

Блестящий хромом и лакированным деревом, а также начисто лишенный надоедливых украшений в виде неизбежной в европейском метро рекламы, эскалатор, вознес нас на высоту необычайную. Высота эта казалась существенно большей, чем та глубина, на которую перед тем нас погрузила точная копия стальной ступенчатой ленты.

В другое время я бы задумался о пространственном парадоксе, но сейчас мне было не до того: мы покинули наземный вестибюль метро — не менее шикарный, чем подземная его часть, и двинулись вдоль очередного проспекта привычной уже монументальной ширины — строго по-советски.

Вокруг вновь наблюдалось множество надписей самого разного толка: не очень цветных или ярких, но очевидно информативных. Оценив удобство выданного мне инструмента, я принялся с интересом читать все подряд, иногда всматриваясь чуть внимательнее: в такие моменты автоматически включалось звуковое сопровождение.

Время от времени взгляд мой и слух спотыкались на совсем уже чудовищных словах наподобие tatnizhnekamskneftekhimavto — и я ни капли не преувеличиваю, это действительно было написано в одно слово, причем на борту проезжавшего мимо грузовика!

Яркие впечатления тускнеют, и этим, наверное, хороши. Спустя пятнадцать минут новизна поблекла, забава надоела и я вновь сделался адекватен, коммуникабелен и даже немного сосредоточен, о чем и сообщил сопровождающей.

Еще я изобразил готовность перейти с медленного шага на быструю рысь: невербальную часть моего обращения переводчик поняла столь же правильно, что и голосовую.

Девушка Анна Стогова демонстративно посмотрела на наручные часы, украшающие тонкое запястье.

Я встрепенулся. Возможно, стоило поспешить — пусть мы и оговорили час визита к доктору, позвонив тому по элофону еще с Проекта, пусть нам и обещали, в случае чего, подождать, время оговоренное приближалось.

Кроме того, очень не хотелось опаздывать к отлету обратно на Проект — выяснять, какова была доля шутки в предупреждении пилота казалось, отчего-то, несвоевременным.

Будто бы вновь сменились декорации: монументальные здания, ограничивающие по сторонам неприлично широкий проспект, раздались вдаль и вширь, явив приличной площади площадь — если так, конечно, можно сказать.

Движение эсомобилей на площади приняло характер кольцеобразный, логичным образом подчиняясь тому, как неведомый мне генпланист организовал дорогу. В центре же обширной ровной поверхности, обтекаемый по периметру той самой дорогой, высился колоссальный скайскрейпер, этажей в сто с лишним высотой, и совершенно, как мне показалось с точки обзора, круглый в плане. Небоскреб выделялся среди окружающих строений примерно так же, как роскошный океанский лайнер подавляет своим присутствием портовые буксиры и невзрачные грузовые баржи: был он широк в основании, увенчан огромным красным крестом и блестящ роскошным сочетанием стекла с белоснежной эмалью поверхностей.

Я замедлил свой ход, остановил его вовсе, и принялся то ли всматриваться, то ли оглядываться: к такой манере собственного поведения пришлось уже привыкать — слишком многое из окружавшего меня было новым, необычным и требующим изучения, хотя бы даже и поверхностного.

Проявить лучшие качества добросовестного исследователя мне не дали.

Девушка Анна Стогова пробормотала себе под нос нечто вроде «наконец-то» и «всего двадцать минут», и подхватила меня под руку. Бормотание явно предназначалось для меня: вряд ли даже профессиональный переводчик станет выражать эмоции на иностранном языке, не имея в виду слушателя, не говорящего по-советски.

Мы устремились: сначала к наземному, раскрашенному немного светящимися полосами, переходу, после — ко входу в упомянутый уже скайскрейпер.

Изогнутая стена надвинулась решительно: девушка Анна Стогова будто бы применила темпоральное заклятье скачок, полезное и к ситуации исключительно подходящее — даром, что то считается окончательно утраченным уже лет, примерно, с двести.

Вместе со стеной и в ее составе надвинулись двери: широкие, стеклянные, занимающие, на первый взгляд, до пятнадцати шагов в ширину и почти полтора этажа в высоту. Чуть выше дверного проема оказалась расположена надпись, выполненная объемными металлическими буквами. Я присмотрелся: эфирная линза послушно воспроизвела читаемое, но совершенно непонятное «Pervaya Gorodskaya Bolnitsa»

Буквы прочитались легко, но понятнее от этого не стали: о том, что это лечебное учреждение, я догадался как-то сам, хотя и имелись некоторые сомнения. Например, в той же Атлантике знак красного креста не применялся уже лет двадцать — чтобы не оскорбить случайно чувств верующих в иного бога или богов, христианский символ давно заменили жезлом Асклепия. Он, Асклепий, тоже относится к какой-то из древних религий, пусть и с некоторой натяжкой, однако кто из ценных, не говорящих на атлантических языках, иностранных специалистов читал учебник древней истории?

Еще люди: они ходили туда-сюда между почти не закрывавшихся дверных створок и угадывались позади стеклянной стены. Люди разные, людей много, облаченных в белые, розовые и даже светло-голубые комплекты легкой и какой-то несерьезной униформы. От советских медицинских работников, а это, скорее всего, были именно они, ожидать стоило никак не рабочих роб — скорее, армейских мундиров… Очередной стереотип оказался разрушен, и не сказать, чтобы некий профессор таким фактом оказался хоть сколько-нибудь расстроен.

Последние метры, оставшиеся до дверей, дались непросто. Я будто шел сквозь плотный кисель, с трудом переставляя ноги и даже дышал, кажется, не очень уверенно: то вдруг включилась и на полную возможную мощь заработала странная боязнь непонятно чего, предчувствие то ли бесконечного ужаса, то ли ужасного конца… Однако, стоило взять себя в руки, чтобы не напугать себя же окончательно, сделать умильную и спокойную морду, чтобы не распугать окружающих, и совершить то, ради чего, собственно, пришел сюда и прилетел в эти удивительные края.

Я пересек оставшееся пространство, ненатурально порадовался штатной работе автоматики открывания, и, все еще придерживаемый за локоть девушкой Анной Стоговой, почти уже уверенной походкой вступил внутрь здания.