Профессор Амлетссон

Глава 10

Советская земля встретила меня восхитительной своей твердостью. Самого меня все еще пошатывало: хотя эфирно-стабилизированный дирижабль почти избавлен от всегдашнего проклятия морских и речных кораблей, на ногах я все еще стоял не очень уверенно — будто пытаясь компенсировать отсутствие качки, размашисто вибрируя в противофазе.

Советская земля встретила меня замечательной прохладной погодой, здорово напомнившей летний Рейкъявик: в столице Ледяного Острова мы с отцом частенько бывали по делам, а еще я там довольно долго жил. И город, и привычный климат тех мест мне нравились что в детстве, что много позже.

Наконец, советская земля встретила меня весьма милой девушкой, внимательно рассматривающей некоего профессора поверх большого плаката. Добрую половину белого листа — настоящего, не морочного — занимала совершено для меня нечитаемая, пусть и четко напечатанная, надпись.

Некоторые буквы надписи были очень похожи на привычную латынь, некоторые другие — на греческие символы (например, в самой первой я уверенно опознал обозначение длины волны), вместе они не значили ровным счетом ничего. «Возможно, тут написано мое имя, но по-советски», - предположил я, и немедленно оказался прав.

Сама же милая девушка непременно пришлась бы по нраву большинству жителей Исландии — равно как и любой другой земли, заселенной когда-то племенами Севера. Высокая и стройная, но крепкая и основательная, ярко-соломенной масти, о голубых глазах и не очень обильных, но заметных, веснушках… Она еще и одета была так, как это принято у благонравных дев моей Родины: длинное темно-зеленое платье оставляло открытыми нижнюю часть сапог, руки от запястья и ниже, а также шею и голову. Головного убора на девушке, отчего-то не оказалось.

Вот и верь после этого всяким россказням, что называется. Тоже мне, «вся страна в военной форме»!

- Профессор Амлетссон? - тщательно артикулируя звуки, уточнил предмет моего исследования. - Меня направили встретить именно Вас. Будьте так любезны, проследуйте, пожалуйста, за мной. - Британский язык встречающей был не то, чтобы неправильным, скорее, правильным излишне: на Островах так разговаривали, наверное, в середине прошлого века.

- Да, профессор Амлетссон — это я. А как Вас зовут, барышня? - я решил быть по-возможности старомоден, в конце концов, я ведь представитель самой консервативной части общества — ученый преподаватель! Кроме того, попасть в заданный встречей тон встречающей показалось в тот момент вполне подходящей идеей.

- Имя мне Анна! - барышня покраснела так, как умеют только хуманские северянки, блондинистые и бледнокожие: вспыхнула ярко-алым, особенно старались щеки и скулы. - Анна Стогова. Имею честь представлять департамент археологии. - На самом деле, конечно, она произнесла то самое, категорически не запоминаемое Vsesojuznyi-и-так-далее, но я уже примерно запомнил, что означает эта речевая конструкция. - Назначена Вам проводником и переводчиком. Добро пожаловать в Советский Союз!

Между прочим, имя и фамилия встречающего работника, а также хэш-сумма эфирного слепка личности последнего были указаны в договоре между неким профессором и стороной, его принимающей: еще будучи в Ирландии, я озаботился тем, чтобы переписать эти данные в карманный элофон. Сами понимаете, лететь неизвестно куда, быть там встреченным непонятно кем… Не лучший способ, если что, завершить многообещающую научную карьеру.

Достал элофон, навел зрительный кристалл на девушку: простенький числодемон, которому, конечно, уже отчаянно не хватало ресурсов стремительно устаревающего аппарата, мигнул пару раз обреченно, но параметры сопоставил, и сходство определил. Так и ответил: совпадение, мол, эфирного слепка составляет 97% по номиналу, что означает…

Главное было понятно, и дальше демона я слушать не стал: элофон отправился обратно в карман, сам я — навстречу комитету по встрече, пусть и состоящему из одного человека.

Мы двинулись по бетонным плитам куда-то в сторону совершенно неинтересного, можно сказать, типового, здания аэровокзала — такой архитектуры и ожидаешь не то, чтобы от Советской России, но вообще от любого северного региона, к какой бы стране тот не относился.

По пути думал, и думать получалось. Собственный проводник и переводчик — это ведь очень хорошо, это знак и символ особого отношения. Такими знаками нужно обязательно пользоваться, и не только в смысле встречного уважения: местная девушка, хорошо знакомая с обстановкой и обычаями, наверняка поможет избежать массы неловких ситуаций, заранее предупредив об их возможности.

Внезапно возник один вопрос, и я немедленно озаботился его решением.

- Анна, могу я попросить Вас говорить несколько проще? Вы ведь, наверняка, владеете не только архбритишем, но и современным диалектом Оловянных Островов? - мне отчего-то показалось, что девушке так будет удобнее. Мне, во всяком случае, было бы удобнее точно.

- Приношу Вам свои самые искренние извинения, профессор, но нам категорически воспрещается изучать новобританский, и, тем более, на нем говорить. - Казалось, краснеть сильнее было некуда, но девушка по имени Анна сделать это умудрилась. - Простите, что разочаровала Вас. Я буду стараться!

Мне стало не по себе.

Получалось так, что я жестоко и бессмысленно подставляю свою визави, и неприятности, которыми ей грозит нарушение очевидной инструкции, совершенно не стоили совсем небольшого моего неудобства. Между тем, архаический британский — наверняка не самое страшное, что может случиться с человеком на советском Севере, и я решил терпеть.

Выстраивать понимание советской действительности по тем немногим, и, прямо скажем, сомнительным источникам, что имелись в моем распоряжении, было бы опрометчиво, но, как гласит древняя мудрость, «под фонтаном в море всегда найдешь кита» — значит, девушка испугалась чего-то не просто так.

Мы, тем временем, не только вошли в здание вокзала, но и приблизились к ряду высоких стоек. Предстоял таможенный контроль.

Я направился было к ближайшему офицеру, взирающему на меня сурово и неприветливо: советский менталитет во всей своей красе.

- Профессор, позвольте, нам надлежит проследовать в соседний зал. - Девушка Анна отвлекла меня от тяжких дум о строгости советских обычаев и законов, и мы, свернув, пошли в сторону широких стеклянных дверей.

«Зал делегаций» — было написано поверх дверей на хорошем британском. Кроме того, имелась надпись на все том же, непонятном, предположительно советском, языке: буквы ее располагались выше международно-понятных и составляли фразу вдвое длиннее. «А ведь этот язык, наверное, предстоит учить…» - подумалось мне вдруг. Перспективы работы в Союзе выглядели все менее радужными — в обоих смыслах, применимых к этому слову.

Внутри зала мы оказались одни. Девушка Анна предложила мне присесть в удобное кресло, стоящее у монументального стола. Столешницу полностью закрывала зеленая суконная скатерть, и мне вдруг вспомнился единственный раз, когда я позволил себе сыграть в азартную игру и проиграть десять еврофунтов. Произошло это в старинном, но будто специально выстроенном для туристов, казино: именно таким сукном, даром, что разрисованным, были укрыты столы и в памятном мне гнезде порока.

- Профессор, будьте любезны, предоставьте мне, пожалуйста, Ваш багажный талон, - вдруг обратилась ко мне девушка Анна Стогова. - Пока Вас будет опрашивать таможенный коммандер, я получу Ваш багаж и доставлю его прямо к выходу из зала. - Проводник посмотрела на меня очень внимательно, и добавила: - Прошу Вас не беспокоиться о переводе: должностное лицо владеет британским языком.

Искомый талон перекочевал из моего кармана в сумочку Анны, и отправился вместе с ней куда-то внутрь аэровокзала.

Я вдруг понял, что проводник и переводчик мой встретила меня по эту сторону таможни, то есть, номинально, снаружи советской территории, и ведь кто-то ее туда, наружу, пропустил… Думать об этом не хотелось, но подозрения возникли незамедлительно: возможно, что девушка Анна Стогова — не просто линейный сотрудник научной организации, но офицер государственной полиции, офицер доверенный, обладающий серьезными полномочиями, пребывающий не в самых малых чинах!

Слегка сбивало с толку то, что для опытного, а значит, немолодого, офицера, Анна очень юно и свежо выглядит — но мало ли, в конце концов, по северной Европе шастает эльфийских полукровок?

Решил подумать об этом позже: в более удобной обстановке и после завершения всяческих формальностей.

Предложенное кресло оказалось в меру мягким и очень удобным: так стал разрушен очередной стереотип о Советской России, любая мебель в которой должна вызывать немедленный геморрой у всякого, кто хоть раз на нее или в нее уселся. Я решил, было, внимательно осмотреть местный вариант лаунджа, предназначенного для ви-ай-пи персон, но началось то самое, ради чего я сюда, в зал, и пришел.

Над столом соткался очень четкий — не менее, чем в восемь тысяч точек, а то и поболее, морок, изображающий очень маленького гнома: не карлу, коренастого и основательного, а именно гнома, тонкого, звонкого и большеглазого. В Северной Европе их почти не осталось, и даже население уже путает карл и гномов между собой, но лично я разницу знаю и понимаю. Так получилось, что небольшой поселок гномьих колонистов соседствовал с нашим семейным хутором, и с некоторыми чадами мелкого народца я даже водил детскую дружбу.

Морок встал на столешнице, нашел мнимыми глазами мою морду, установил зрительный контакт. «Здравствуйте, профессор. С Вами на связи дежурный ассистент зала делегаций» - представился гном. «Коммандер Верещагин подойдет через семь минут. Может быть, пока Вы его ожидаете, желаете получить кофе и пирожное?»

- Холодной воды и яблоко, если можно, пожалуйста. - Запрос выглядел и был нестандартным: это мне захотелось похулиганить. Было страшно интересно посмотреть, как местные службы станут выкручиваться. Службы выкрутились.

Я успел вылакать почти все содержимое белой миски, украшенной очень красивым этническим синим рисунком и даже разгрызть яблоко: искомый коммандер явился секунда в секунду, правда, выяснилось, что он — не подполковник, а майор.

Видимо, в Союзе тоже принято «подтягивать» из вежливости звания, убирая уточнение, обозначающее понижение на ранг: коммандер-лейтенант, на армейские деньги майор, стал, таким образом, просто коммандером, то есть подполковником. Оставалось не очень понятным, отчего к таможенному офицеру вообще применяются флотские звания, но этот вопрос я тоже зафиксировал в ментальной сфере и оставил на потом.

- Профессор Амлетссон? - уточнил офицер.

- Коммандер? - полувопросительно подтвердил я.

- Меня можно называть майором, tovarisch Vereschagin или, если желаете и сможете, Pavel Artemievich.

Майор, как и, покамест, каждый встреченный мне советский, оказался на диво колоритен. Впрочем, где-то там, в параллельном потоке сознания, крутилась вторая мысль на тот же счет: возможно, все дело попросту в новизне типажей, а так подобных необычных персонажей, наверное, человек по десять на каждую дюжину.

Майор оказался крупен до грузности, седовлас, броваст и усат. Еще он совершенно точно был по-уставному причесан и гладко, до синевы, выбрит, но все равно создавал странное ощущение: будто волосы его взъерошены, подбородок же отмечен трехдневной щетиной… Возможно, таможенный офицер просто не успел привести себя в порядок, да и наложил поверх лица не очень стойкий, просвечивающий, морок…

Вся беседа, на которую я — предварительно — отвел не менее часа, заняла буквально несколько минут, и показалась чистой формальностью. Майор быстро и понятно объяснил мне, что, раз у меня рабочая виза на десять и более суток, мне положен специальный документ. Ему, представителю таможенной службы, документ этот надлежит заполнить и оформить, а мне, иностранному гражданину, постоянно иметь при себе.

Вопросы задавались по существу, майор, с неожиданной для крупного человека, ловкостью, колотил пальцами по клавиатуре, занося данные в невидимую для меня форму.

Я вдруг понял, что клавиши не щелкают, и их совсем не видно с моего края стола. «Маголографическая!» - позавидовал я: именно такую клавиатуру некий профессор давно себе хотел, но денег та стоила совершенно запредельных, что в Ирландии, что в Исландии, что на острове Придайн. Приходилось облизываться и экономить.

С учетом того, что рабочего блока вычислителя не было видно тоже, оснащение и снабжение простого таможенника вызывало восхищение: счетник, целиком убранный в эфирный план, был штукой удобной, полезной и куда более дорогой, чем новейшая клавиатура.

Беседа прошла легко и просто, уложились в двадцать минут: затруднение вызвал только один вопрос.

- Otchestvo? - спросил меня таможенный майор, не обнаружив, очевидно, требуемого в моих документах.

- Что, извините? - не понял я.

- В советских документах обязательно должно быть Otchestvo, производное от имени отца, - сообщил мне майор Верещагин. - Это… своего рода третье имя, оно замыкает эфирную триаду персональных данных: у нас, в СССР, все устроено так: данные эти надо обязательно собирать, хранить и обрабатывать особым образом, и на этот счет даже имеется специальный закон. Другое дело, что в иностранных документах третьего имени может и не быть…

- Видите ли, господин майор, - решил прояснить я, - мое последнее имя, которое Амлетссон… Так вот, я родом из Исландии, что Вам, конечно, прекрасно видно в моем досье. Там, в Королевстве, я родился и вырос, и Лодур Амлетссон — это, на самом деле, Лодур, сын Амлета. Если пользоваться вашей терминологией, то Амлетссон — это сразу и фамилия, и otchestvo, и иногда из-за этого возникает путаница. - Я скосил взгляд туда, где немногим ранее проявлялся морок дежурного ассистента: вдруг, откуда ни возьмись, появился аппетит. Еще пара яблок бы точно не помешала, но их мне никто предлагать не торопился, поэтому пришлось продолжить объяснение.

- Так вот, в моем случае будет правильным написать Lodur Amletovich Amletov, если я правильно понял структуру принятой в Союзе именной триады.

В итоге решили, что отчество, ввиду его отсутствия, иностранцу можно не использовать, а в графу «уважительная форма обращения» лучше всего вписать просто имя и фамилию: получалось почти так, как принято у местных.

С учтивым таможенным майором попрощались почти сердечно: первый из уполномоченных советских офицеров то ли показался, то ли оказался человеком совершенно нормальным — разве что, выглядел несколько более уставшим, чем был, если судить по тембру голоса.

Дверь, что вела из зала делегаций на совсем уже советскую территорию, оказалась иной что внешне, что функционально: та была намного меньше входной и совсем непрозрачная.

Я вышел из зала через эту, вторую, дверь. Тут получилось вот что: нос к носу столкнулись с девушкой Анной, рядом с которой попарно левитировали оба моих чемодана, саквояж и портплед.

- Как видно, формальности заняли совсем немного времени, профессор? - все на том же архаичном британском осведомилась tovaristch Стогова. Впрочем, ожидать иного обращения пока и не стоило. - Ваш багаж едва успел оказаться мной получен.

Честно говоря, скорость получения багажа поразила, восхитила и снова заставила задуматься о чине, в котором пребывает моя северная чичероне.

Меня сложно назвать домоседом, хоть и летать мне до того не приходилось, однако, получение багажа — процедура, знакомая каждому путешественнику. Иногда багаж удается получить не весь, иногда — немножечко не свой, иной раз и вовсе продолжаешь путь, горько оплакав пяток сорочек, пуловер и почти новые брюки… В любом случае, получать багаж — долго, у проводника и переводчика же сложная процедура заняла каких-то два десятка минут или около того.

Впрочем, думать о плохом и опасном в тот момент мне не хотелось совершенно, а хотелось, наоборот, есть. Даже жрать, если вы понимаете, о чем я.

- Анна, послушайте, мне нужна Ваша помощь, или, скорее, консультация, - логичным образом обратился я к официально назначенному проводнику, - у меня образовалась небольшая физиологическая проблема. Я…

- Уборные расположены справа, в десяти шагах. Вход в мужскую отмечен треугольником, направленным углом вниз!