Профессор Амлетссон

Глава 24

Страны Атлантического Пакта отличаются от своих соседей, объединенных Варшавским договором. Это — факт.

Можно долго и превыспренно рассуждать о демократических ценностях, конкурентном рынке и чем-то еще, что составляет очевидное преимущество свободных стран, но главное декларируемое отличие заключается в одном-единственном факторе.

У нас, в странах, советскими гражданами именуемых «западными», должны всерьез уважать то, чего в СССР, кажется, нет вовсе: личное пространство индивида.

Правда, о различии таком я знаю теоретически. Еще вернее — мне о разнице этой неоднократно рассказывали, с самого раннего детства и всеми доступными методами.

Теоретическое это знание на практике проявилось, примерно, никак: что дома, в Исландии и Ирландии, до тебя всегда было дело всем, кому положено, и половине из тех, кому положено не было, что в СССР получается удивительно длительное время проводить наедине с самим собой.

Там, по ту сторону Рассвета, ты вполне можешь обеспечить себе настоящую приватность и некоторое даже одиночество: за тобой не станут наблюдать, тебя не будут подслушивать, ты сможешь забыть о перлюстрации своей почты, что эфирной, что бумажной — в общем, получить все то, что называется умным словом «конфиденциальность», вполне реально.

Есть всего одна проблема: цена. Подобное стоит больших денег. Неприлично больших — сумм даже и сопоставимых лично мне ни разу не приходилось ни держать в руках наличными, ни хранить на счете эфирными цифрами.

Отчего так получается, я еще не понял, но, думаю, со временем разберусь, иначе выходит совсем уже ерунда: слишком много воды льется на мельницу пропаганды социалистического мироустройства.

Существуют, однако, разные методы обретения чаемой приватности, пусть таковые и можно, как следует подумав, признать полумерами: одним из таких методов я и решил воспользоваться в этот раз.

Ничего такого, что могло бы быть интересным государственной политической полиции, я обсуждать не собирался, о личном же можно было поговорить прямо в зданиях: в самой ли лаборатории, в коридоре или в комнате отдыха, но я решил, что в любом помещении слишком много заинтересованных ушей.

Среди ушей этих, разумеется, были и те, кому не просто интересно, а даже и прямо положено слушать и слышать, но ситуации это принципиально не меняло: говорить я собирался с женщиной, кою искренне полагаю своей, разговор мне предстоял личный, и ставить в известность о его содержании я не планировал примерно никого — кроме, конечно, нас двоих.

То была суббота.

Я прекрасно отобедал — даже не в столовой, но в буфете. Благословен будь интерес старшего повара к кухне нестандартной и блюдам необычным: оказалось, что я вполне могу есть пироги — если вместо пшеничной муки применяется миндальная.

Существует, оказывается, даже государственный стандарт СССР на подобного рода тесто… Политики советской я все еще побаивался, но вот отдельные выверты местной действительности мне уже нравились: я даже подумал, что стану скучать по подобного рода вещам!

Я вышел из жилого корпуса, в котором, собственно, и располагается буфет: не в самой столовой, но через стенку от нее.

Не думал долго, выбирая путь наружу, просто пошел по самой широкой дороге, очевидным образом ведущей к большим воротам.

Охранник, пожилой до выцветания кожного пигмента орк, кивнул мне, будто старому знакомому. Никаких документов на право выхода от меня не потребовали — или действительно обвыклись с присутствием на Проекте иностранного специалиста, или, что вернее, положились на пропускных числодемонов, установленных, кажется, даже в крышках распределительных щитков.

Дождь здесь при мне не шел ни разу, и потому в чистом поле было сухо.

Я, выбрав самую ровную тропинку, удалился от сетчатого забора, окружающего Проект: сделал, наверное, шагов двести или даже двести пятьдесят, после чего извлек недавно зачарованный элофон из кармана пиджака.

Немедленно встала дыбом шерсть: так организм мой всегда реагирует на акцентированное внимание, особенно — в тот момент, когда я не понимаю, кто именно это внимание проявляет. За мной, понятное дело, наблюдали — с какой-то точки, с которой меня было видно, благо, таковых за моей спиной хватало с избытком.

Я мстительно остался стоять хвостом к Проекту: возможно, неизвестный наблюдатель и умеет читать по губам, но для начала их, эти губы, нужно видеть.

Что же до иных методов контроля, визуального и не только, то с ними, конечно, ситуация обстояла не так и просто.

Я прекрасно понимаю, что с тех пор, когда кто-то из — если верить заплесневелой семейной легенде — моих далеких предков, собрал из значков старшего футарка первые биндруны, наука ушла далеко вперед. Смешно даже предполагать, что за тысячу без малого лет хорошо известным лигатурам не обнаружили мер противодействия, особенно — после того, как заклинание числодемонов стало явлением массовым, и эфирные техники усложнились в разы.

Понимаю, смешно, самоуспокоение, но — пользуюсь в особенных случаях. Например, таких, как сейчас: нужными рунами тайком расшита подкладка моего пиджака. Стоит подать совсем немного эфирных сил на питающий набор значков контур…

Связь установилась практически сразу, и удивления сей факт не вызвал: к отличному качеству местных коммуникаций я уже привык. Опять пришлось сравнивать, и снова не в пользу моих родных палестин: почти такие же внешне пустоши, только расположенные где-нибудь в глубинной Исландии, на картах, висящих в салонах операторов дальнего эфира, отображаются сплошной белой заливкой: связь не гарантирована.

Даже небольшие городки могут похвастаться, в лучшем случае, цветом бледно-желтым: так отмечают зоны условного доступа к условной связи. Весьма условной. Работает на верхушке дерева, выросшем на вершине холма. В прыжке.

Утешало то, что в Исландии не затеяли, покамест, ни одного проекта, сопоставимого с тем, на который я прибыл в качестве временного сотрудника: сама суть того, что организовали в советском Заполярье, требует обеспечения связью современной и качественной, а значит, и сравнение потому оказывается некорректным и не обидным.

Два гудка, три, четыре: перезванивать не пришлось, Рыжая-и-Смешливая подняла трубку.

Голос веселый, чуть ли не повизгивающий от избытка эмоций. Морок, соткавшийся из эфирных нитей и точек примерно в метре передо мной: на нем некая рыжая морда, радостная и своя… В общем, мне обрадовались, и не просто так, а сильно, почти страшно.

Приветствие, больше похожее на дистанционные эфирные обнимашки, длилось почти три минуты. Мне показалось, что прямо сейчас меня задушат в объятьях, даже несмотря на приличную дистанцию в две тысячи восемьсот километров — почти по прямой, лишь с учетом природной кривизны поверхности.

- Кстати, милый, - высказав все положенные приветственные и скучательные слова, моя женщина обратила внимание на очевидно странное. - Как так получается, что я тебя вижу, а ты видишь меня? Ты дозвонился на городской аппарат, у этого элофона вообще нет ни экрана, ни проектора, ни даже кнопок: только корпус, трубка и диск!

- Это местная связь, - поделился я, - и мне очень нравится то, как она работает! Советские… Они редко пользуются привычной нам пустой механикой: вместо этого тут все очень сильно смещено в эфирные техники, я мог вообще позвонить тебе хоть с концентратора! Сама понимаешь, когда эфирных сил уйма, и они почти ничего не стоят…

Рыжая-и-Смешливая — такой же человек, как и я. В смысле, хомо сапиенс канис, если вы позволите так грубо обойтись с высокой латынью. Однако, как и столь похожие на нас неразумные киноиды — лишенные всё меняющей приставки «антропо» в начале слова — мы, кинокефалы, различаемся между собой. Конечно, не прямо по породам, но по национальностям.

Я, наверное, уже упоминал, что и сам профессор Амлетссон, и вся его ближайшая кровная родня больше всего похожа на некий гибрид двух пород собак: в большей степени восточносибирский хаски, в меньшей — аляскинский маламут?

Так вот, если прибегнуть к подобному сравнению, Рыжая-и-Смешливая напоминает обыкновенную лисицу: рыжая с белым морда, карие глаза о вертикальных зрачках, длинный хвост полешком и черная шерсть на лапах — ниже колена и локтя.

Еще они — моя человеческая женщина и какая-нибудь рыжая лесная обитательница — схожи некоей повадкой, особенно, когда речь идет об эмоциях.

Мое любимое «ушей нет» выглядит в исполнении любимой женщины куда убедительнее… Я даже готов поспорить, что слышу тоненькое лисье «ииии» и мощно виляющий хвост, вот так: ших-ших-ших.

То, что говорить можно, так сказать, с эффектом присутствия — очень хорошо. То, что это только эффект — радует куда меньше, ведь половину радостных ужимок приходится додумывать…

- В университете все спокойно, почти никого нет, потому, что каникулы. - делилась, тем временем, со мной девушка, убедившись — с моих слов — что разговор ничего не стоит в смысле денег или эфирных сил, и идти может почти бесконечно долго: до тех пор, пока мелкие демоны не устанут гонять электроны по батарее элофона. - Сама там бываю редко, я ведь в отпуске, иначе ты нипочем бы не застал меня сегодня дома… Пришлось бы звонить на носимый элофон!

Я сделал мордой выражение, которое можно было прочитать как «ну и позвонил бы» — так, кажется, то и было воспринято.

- В городе же ровно наоборот — людно и шумно, - продолжила барышня. - Туристы, сезон!

Нужно было перехватывать инициативу: если женщины что-то и умеют делать значительно лучше, чем мы, мужчины, так это говорить часами о себе самих и том, что их окружает.

- У меня все относительно хорошо, - решительно ответил я на вопрос, который, кажется, мне и не собирался никто задавать. - Осваиваюсь, вникаю в советскую действительность… Пока все идет неплохо.

Поделился эмоциями и впечатлениями: повторяться не буду, вы и так все в курсе. Впрочем, о некоторых явлениях, процессах, и, в особенности, личностях, я упомянул несколько опрометчиво. Или, наверное, зря сделал это настолько подробно.

- Знаете что, профессор, - резко сменила милость на гнев Рыжая-и-Смешливая. - А ведь Вы, профессор, кобель!

Мне резко стало не по себе: будто на скромное северное солнце набежала тучка, и даже температура резко упала на несколько градусов по шкале Цельсия. Я, до сей поры, ни разу не имел возможности узнать, как выглядит и звучит ревность любимой женщины…

Та, тем временем, продолжала.

- Ладно, русалка, - накручивала сама себя на невидимое веретено девушка. - Это в их природе, особенно, если какой-нибудь дурак выпустит такую в люди, да со снятым ошейником! - Я вспомнил другую знакомую мне представительницу той же расы, регистратора за стойкой поликлиники, и поежился: никогда раньше не задумывался о том, на что похож обязательный к ношению в Атлантике ограничитель природных способностей…

- Эта еще, которую ты зовешь по имени и фамилии, - продолжала моя без пяти минут невеста. - Будто мне непонятно: бдительность усыпляешь! Еще…

- Еще, - подхватил я эстафету, - здесь кругом полно орчанок, полурослиц, карл и даже, вроде, эльфиек — не уверен только, что чистокровных. Так и вьются вокруг одного профессора, который, кстати, кобель!

Отец всегда говорит: не умеешь предотвратить — останови, не можешь остановить — возглавь. Старика своего я стараюсь слушаться даже в совершенно уже взрослом возрасте: старый фермер не то, чтобы очень умен, но совершенно точно мудр, и был таким, кажется, всегда.

Сработало. Рыжая-и-Смешливая будто с разбегу столкнулась со стеной: непоколебимо прочной и совершенно прозрачной.

- Что, перебор, да? - совершенно уже спокойным, пусть и заинтересованным, тоном, осведомилась девушка. - Прости, милый! Сама не знаю, что на меня нашло, я ведь… Ну, ты понимаешь… Ты такой умный, придумай, в конце концов, что-нибудь!

Я и придумал: рассказал о своих, пока гипотетических, планах, снова взять советский контракт и вновь посетить эти удивительные края, но уже, скажем так, не в одиночестве.

- Мне, конечно, нравятся вот эти вот восторженные нотки, - начала девушка немного издалека, - и посмотреть на все чудеса социального прогресса было бы интересно, но…

Я сделал вопросительное выражение морды, пусть и догадывался примерно, о чем пойдет речь.

- Локи, но я не хочу в СССР! - Не преминула поддержать мою уверенность далекая собеседница. - Разве что, летом, ненадолго и в качестве туристки! У нас и дома есть, на что посмотреть, и все почти хорошо, в Союзе же холодно, страшно, коммунисты и кормят, наверняка, похуже, чем принято на Зеленом Эрине!

Я принялся ее переубеждать, и делал это столь продуктивно и долго, что приснопамятные демоны утомились: батарея моего элофона показала эфирное дно.

Несмотря на то, что девушка моя явила себя со стороны незнакомой и слегка пугающей, сам разговор с Рыжей-и-Смешливой прошел весело и интересно: оставалось закончить тот на позитивной ноте, но для этого был нужен повод. Его, правда, мне не замедлили предоставить.

- Неужели все настолько хорошо, что не на что пожаловаться? - Искательно, насколько это возможно в рамках псевдообъемного изображения, созданного советским связным демоном, заглянула мне в глаза девушка.

Ей, конечно, хорошо была известна моя привычка время от времени впадать в совершенно трезвую меланхолию определенного толка: кризис среднего возраста настиг меня пусть и запоздало, но, все же, неминуемо. Так вот, в заданном вопросе звучали сразу и забота, и интерес, и даже желание немного меня поддеть — чтобы не расслаблялся, видимо.

- Есть. Есть, на что пожаловаться, - я прижал уши. - Мне тут литературы не хватило, в том числе — рабочей. Справочники всякие, даже учебники… Советская научная школа отличается от атлантической, пусть и не очень сильно, - я поиграл лицом, мол, «ты ведь понимаешь, да?», и продолжил: - Глупо было бы не воспользоваться возможностью, и не изучить что-то новое, возможно даже — передовое.

- Ох, Локи, - ответила девушка. - Насколько я успела тебя изучить, самый надежный способ привести профессора Амлетссона в неистовство и заставить рыть землю всеми лапами, - Рыжая-и-Смешливая заулыбалась сразу и ласково, и саркастически, — это отказать ему, профессору, в доступе к Высокому Знанию… Да?

- Да, - немного хмуро подтвердил я. Сентенция о некоторых моих особенностях показалась тем ироничнее, что была весьма точно сформулирована. - Я, конечно, нашел способ…

- Дай, догадаюсь, - Рыжая-и-Смешливая сощурила глаза, - ты открыл для себя служебную библиотеку?

В верхнем правом углу морока появился и принялся мигать символ: стилизованная пикторуна, изображающая пустую бочку и сидящего на ней сильно уставшего чертика.

На самом деле, понять, что конкретно нарисовано, я сам бы не смог — и никто бы не смог, включая, подозреваю, и автора рисунка, сумей тот выйти из многолетнего наркотического транса. Значение символа было понятно из контекста: почти села батарея, смысл же изображения мне объясняли нарочно, при этом специалист по современному эфирному искусству, кажется, сам был не до конца уверен в собственных словах.

В общем, разговор и вправду пора было заканчивать.

- Да, побывал я в местной библиотеке, - согласился я с совершенно очевидным. - Отличное собрание, прекрасный каталог, найти можно буквально все, что требуется — особенно, если подойти к вопросу вдумчиво и поискать старательно, - я улыбнулся. Получилось так себе, но в таких случаях засчитывается и попытка. - Больше пяти сотен единиц хранения только по моей основной тематике и паре смежных… Проблема только в том, что… - я почти договорил, но был решительно перебит: девушке вновь надоело молчать.

- Совершенно логично, - улыбнулась ехидно Рыжая-и-Смешливая. Все эти сотни томов, они…

- Именно, - понуро согласился я с невысказанным. - Все они написаны на советском языке.