Низкая камера давила сама по себе. Камни стены сочились влагой, плесень расползалась черными пятнами, воздух был настолько тяжёлым, что казался болотной жижей. Под девушкой была давно сгнившая солома липла к коже, оставляя мерзкий, затхлый запах.
Цепи на руках Аделин звякали глухо, с каждой секундой будто становились тяжелее. Стальные кольца прижимали асфодель к ее коже, которые жгли её запястья до мяса. Ожоги не заживали, напротив, глубже прожигали плоть, оставляя вонь горелой кожи. Каждое движение отдавалось жгучей болью.
Скрежет ключа повернул её внимание к двери. Скрипнула ржавая петля, и в проёме возник Торн. Высокий, широкоплечий, с факелом в руке. Пламя вырывалось рыжим языком, и в этом свете его лицо казалось звериным, угловатые тени резали скулы, а глаза поблёскивали в темноте, как у хищника.
Он замер на мгновение, оглядывая её и усмехнулся.
– Ну что, нравится? – его голос был пропитанным злорадством. – Сыро, темно… Для тебя теперь в самый раз.
Аделин отвернулась, демонстративно глядя в стену. Взгляд Торна мгновенно почернел.
– Ты что, вампирская подстилка, решила игнорировать меня?! – рявкнул он.
Тяжёлый сапог ударил её в бок. Воздух с хрипом вышибло из лёгких, она упала на колени, цепи болезненно звякнули, врезаясь в кожу ещё глубже.
Он не дал ей вдохнуть. Наклонился, грубо схватил за подбородок и резко дёрнул вверх, заставив поднять голову. Кости хрустнули под его хваткой. Пальцы, пахнущие железом и гарью, вонзились в её кожу.
– Смотри на меня, тварь, – его слова сочились ненавистью. – Скажи, что вы задумали, а? Зачем тебя сюда прислали?!
Аделин прямо встретила его взгляд. На губах дрогнула тень улыбки, и прежде, чем он успел что–то сказать, она со всей яростью выплюнула ему в лицо. Слюна скатилась по щеке Торна, блеснув в свете факела.
Он замер. Его хватка усилилась, пальцы врезались так, что кожа побелела. На мгновение тишина стала оглушительной. Вдруг он улыбнулся широко и уродливо.
– Я бы мог быть благосклонным к тебе и отправиться к родителям быстро и почти безболезненно, но раз ты так воспылала любовью к вампирам и свою новому положению, раз тебе так нравиться быть предательницей, даже собственного рода… Это такая ирония, что последняя Левантер – гнустный вампир. Раз все так, то я буду убивать тебя медленно и наслаждаться каждым мгновением, пока жизнь покидает твое изуродованное тело, а потом ты станешь посланием всем кровососам, что мы доберемся и до них.
Торн отпустил резко, словно сбросил ненужный предмет. Аделин рухнула на пол. Кандалы громко звякнули, отзываясь гулким эхом в тесной камере. Грудь болезненно дёрнулась, и с губ сорвался хриплый кашель, вместе с алой кровью, что тёмным пятном легла на солому.
Торн выпрямился. Он посмотрел сверху вниз, как смотрят на грязь под ногами. В его усмешке не было даже тени жалости, только тягучая злость и холодное удовольствие.
– Наслаждайся последним днем своей жизни, – сказал он, и развернувшись вышел.
Дверь заскрипела, словно издевалась над её слабостью. Скрежет замка ударил в уши, и Аделин почувствовала, как её снова отрезали от всего мира. Шаги Торна стихли, растворяясь, где–то наверху. Тишина упала вязкая, почти осязаемая.
Аделин осталась на холодном камне, согнувшись, жадно хватая ртом воздух. Бок саднил, виски трещали, а запястья жгло огнём, не оставляя выхода для регенерации. Казалось, каждая клетка тела горела.
Она закрыла глаза. Несколько мгновений мир качался, растворяясь в боли и тошнотворном звоне в ушах, но постепенно дыхание начало выравниваться.
Там, где ещё минуту назад пульсировала боль, медленно разливалось тепло. Сначала слабое, как уголь под пеплом, но с каждым ударом сердца оно становилось сильнее и горячее. Боль отступала, словно кто – то стирал ее невидимой рукой.
Аделин осторожно распрямилась. В темноте блеснули её глаза ярче, чем пламя факела, что унес с собой Торн. Даже, если все пошло немного не так, как рассчитывала Иссиль, ее все равно будут использовать в ритуале, а значит она дождётся момента… и тогда Торн сам пожалеет, что не добил её сразу.