Попаданец с четырьмя колёсами

глава 28. украденный

Потом свет погас. Полностью, во всём окружающем меня пространстве. Не только свет прожектора, но и свет стремящегося к зениту солнца. Остановилось и моё вращение и мой подъём. Но теперь я стоял на чём-то твёрдом. А я так боялся ощутить под колёсами или под днищем расплывающуюся мягкость человеческого тела и услышать хруст костей…

Нет, я не потерял сознания — вполне возможно, что из-за отсутствия оного. Но окружающая меня кромешная тьма не позволяла ничего рассмотреть вокруг.

Я протянул во тьму «дворники», пытаясь дотянуться хоть до чего-нибудь. Потом спохватился, отдёрнул их, на всякий случай вырастил полутораметровые бивни и, наконец-то вспомнив про фары, включил свет.

Лучи «галогенок» бесследно канули во тьму. Не высвечивалось ничего, кроме пустоты. А может, и пустоты никакой не было. Ситуация, очень напоминающая состояние господа-бога после того, как он воскликнул «Да будет свет!». Только там хоть свет появился, а тут тьма никуда не исчезла. Я даже лучей своих не видел — очевидно, воздух был настолько чистый, что в нём не нашлось и нескольких пылинок, на которых свет мог бы рассеяться. А поверхность подо мной, на которой я стоял, то ли поглощала свет, то ли оказалась полностью невидимой. Или же сверхпрозрачной, поскольку и её разглядеть я не смог.

А посему я немного ошибся: моё состояние скорее напоминало состояние господа-бога ДО того, как он воскликнул «Да будет свет!». А вернее, как если бы он воскликнул, а свет не загорелся бы. Очень неприятное ощущение.

Я попробовал повернуть колёса вправо-влево — хоть и не рекомендуется подобное делать на месте, чтобы не помять или даже не порвать покрышки. Это мне удалось. Попробовал тронуться с места. Тоже получилось. Но со взлётом у меня ничего не вышло. Никаким образом. И телепортироваться я не смог. А, прислушавшись к своим ощущениям, понял, что амулеты левитации и телепортации, которые мне подарил Памплисиодор и которые я положил в бардачок, исчезли бесследно, будто растворились. Либо их у меня украли при перемещении, либо в них закончился заряд. Ну что ж, если я могу ехать, это уже кое-что. Но куда ехать? А вдруг впереди пропасть?

И я решил покатиться по раскручивающейся спирали — как поступили мы с Памплисиодором, когда искали подземный ход колдуньи из сарая. Включил правый поворотник — на всякий случай, повернул руль вправо — из тех же соображений, и медленно-медленно поехал, шурша шинами… непонятно по чему.

Принятая тактика быстро принесла свои плоды: после третьего или четвёртого оборота окружающее пространство принялось проясняться — проявились, сначала нечётко и расплывчато, будто бы грандиозные стеклянные стеллажи, уходящие ввысь на неведомую высоту и тянущиеся неизмеримо далеко, чуть ли не за горизонт. Они зыбко колыхались в воздухе, являясь либо гигантским мороком-миражом, либо зыбким отражением в невиданном мутном зеркале, покрытом пылью и паутиной тысяч и тысяч веков.

Затем зыбкость и нечёткость изображения стали исчезать, туман приобрёл тенденцию к уплотнению, размытые и растушёванные черты и линии начали сгущаться, постепенно обретая монументальность и реалии привычного материального мира.

И вскоре исчезла иллюзия гигантских библиотечных стеллажей, уставленных грандиозными книгами, или заваленных товарами полок супермаркета, и вокруг меня возникла унылая и ужасающая картина необъятного и невозможного автомобильного кладбища, где сотни тысяч и миллионы автомобилей нашли свой последний приют и убежище…

Но в каком они были состоянии! Ржавые, с варварски выбитыми стёклами и зверски оторванными дверцами, с рваными ранами корпусов и лопнувшими рессорами, с торчащими над капотами обломками двигателей и просевшими до земли днищами.

Ни на одной из машин не замечалось ни одной целой фары или габаритного огня; поголовно на всех отсутствовали шины, а уплотнители дверей свисали со скелетов дверок дохлыми высохшими змеями.

Затянутые пыльной дряблой паутиной и оборванными и потрескавшимися электрическими проводами, автомобили смотрелись печальными музейными экспонатами в заброшенном паноптикуме механика-некроманта.

Похолодев от ужаса, будто забыв залить «незамерзайку» в двадцатиградусный мороз, я пробирался по узкому проезду, заваленному источающими смазку искалеченными запчастями и блестящими осколками стекла, и с болью в карбюраторе взирал на изувеченные металлические тела своих собратьев.

Дальше всё пошло гораздо хуже: здесь штабелями высились сплюснутые под прессом разновеликие лепёшки, в которых лишь с большим трудом удавалось угадать ту или иную модель известных марок.

И везде, куда ни глянь, взгляд встречал лишь бывшие легковые автомобили, когда-то являвшиеся гордостью мирового автопрома и героями многочисленных кинофильмов и престижных гонок. Ни одного грузовика или фургона, не говоря уже о трейлерах, мне не встречалось.

— Да чтоб меня два раза «БелАЗ» переехал! — выругался я. — Кто собрал в этом месте все когда-либо погибшие в мировой истории автомобили? Кому понадобилось показывать мне воочию все те ужасы, которые только могут случиться с несчастными легковушками на бесконечных дорогах, просёлках и автотрассах Земли?

Мне показалось, что кое-какие модели я узнавал. Вот эта ржавая конструкция — не элегантный ли ранее «форд-мустанг» 1968 года выпуска? А это? Не может быть! Когда-то эта перекорёженная развалина радовала глаз элегантной голубизной великолепной «испано-сюизы», а рядом с ней догнивала не менее знаменитая «ланча-лямбда».

«Корды», «дюзенберги», «линкольны», «пирс-ароу», «кадиллак-роадстер», «паккарды», «бьюики», «роллс-ройс фантом», «майбах-цеппелин», «олдсмобили» — были навалены бесформенными кучами и ничем не отличались от пионерских свалок металлолома времён СССР.

Я медленно ехал мимо кладбищенских стеллажей мирового автопрома конца девятнадцатого — начала двадцатого века, и передо мной мелькали остатки гремящих когда-то марок: «Бугатти», «альфа-ромео», «мерседес-бенц» — ещё тот, самой первой модели. Куда ни глянь — сплошные вехи в истории автомобилестроения. Вот «фордик-Т» — «Железная Лиззи», знаменитый «виллис», «эмка» ГАЗ-М1, «ГАЗ-А». И «ГАЗ-69» здесь же, и «УАЗ-469»…

Кто и для чего мне это всё показывает? Все эти ужасы…

Я уже догадался, что всё происходящее вокруг меня в настоящий момент происходит не впустую. Пускай я попал сюда почти случайно, но кто-то ведь охотился и за мной — два кола, пронзившие капот и багажник двойника, доказывают это со всей уверенностью. И сейчас мне демонстрируют автокладбище не просто так, а с особым смыслом. Но для каких целей? Хотят запугать меня? Хотят показать, что, каким бы ты ни был известным и знаменитым, а конец всегда один — на свалке?

Но нет! Я видел и автомобильные музеи! Где точно такие же автомобили выглядят вполне благопристойно. О них забоятся, их берегут и лелеют, ежедневно протирают и полируют лак, сдувают мельчайшие пылинки. И они служат достойным примером для многих миллионов людей и автомобилей, прибывающих туда, чтобы посмотреть на живую историю развития автомобилизации человечества.

Так что если кто-то и хотел запугать меня, то добился прямо противоположного эффекта: я будто бы получил от всех этих машин, собранных в одном месте, на гигантской автомобильной свалке, всю бывшую у них силу и мощь, и теперь я мог никого не бояться!

Чтобы отдать дать уважения своим косвенным предкам, а также отсалютовать их памяти, я, убрав в сторону все мысли о покое на кладбище и вспомнив последние строки повести о Мальчише-Кибальчише, врубил сирену на полную мощность и ехал так, наверное, несколько минут…

Поэтому ли, или по какой иной причине, однако тьма надо мной и вокруг постепенно стала размываться и терять монолитность. Если поначалу преломляемые на остатках полированных плоскостей изуродованных машин отражённые лучики моих фар бесследно исчезали в непроницаемой черноте нависшего над бесконечным автомобильным кладбищем свода и в не менее непроницаемом чёрном полу, то в последние мгновения и там и там начали появляться робкие отклики на мои осветительские старания. Они проявлялись то в виде мерцающих звёздочек, то временами слабо вспыхивающих и долго не гаснущих люминесцентных полосочек, ромбиков, квадратиков и колечек.

И сами высящиеся в бесконечность горы автомобильных трупов постепенно теряли свою монументальность, становились всё ниже и ниже, и теряли форму, оплывали, будто истаивая под непрерывно лучащимся светом моих галогеновых фар.

Однако как и когда они исчезли окончательно, я не заметил. Хотя и смотрел, повторяю в который раз, не только вперёд, а ещё и назад и по сторонам. И, тем не менее, в один прекрасный — теперь уже действительно прекрасный момент! — ужасающие виды автомобильного кладбища, мигнув, исчезли, и я осознал себя катящимся по самому обыкновенному тоннелю, правда, освещаемому единственно за счёт моего собственного света.

Нет, по необыкновенному тоннелю! Потому что позади меня он заканчивался. И заканчивался постоянно: стены будто бы заворачивались внутрь, превращаясь в заднюю стенку тупика, из которого мне очень и очень хотелось побыстрее выехать! Потому что мне казалось, что, остановись я вдруг — и эти стены разом сомкнутся, поглотив меня.

Я прибавил ходу. Но и стены замельтешили с увеличенной скоростью. А вот когда я задумал слегка притормозить, на крышку багажника просыпалась лёгкая пыль и пробарабанили мелкие осколки камней. Так значит, это не иллюзия! Стена действительно догоняет меня! И я поехал чуть быстрее, чтобы избавиться от опасности быть засыпанным и не слышать позади монотонное шелестение осыпающего грунта.

Однако гнать на пределе скорости я опасался. Мало ли что может поджидать меня на пусть и плавных, но всё-таки порой попадающихся на пути поворотах и извивах тоннеля.

И даже когда впереди показался сияющее дневным светом полукружье выхода, я не рванул что было мощности вперёд, а постарался на всякий случай приготовиться ко всему возможному, что могло бы встретиться мне после того, как я выеду из тоннеля.

И я не ошибся! Потому что сразу же за выходом меня ожидала всего-навсего небольшая площадочка — едва-едва поместить все мои четыре колеса, а дальше дорога оканчивалась крутым горным обрывом, уходящим вниз на неведомую глубину, теряющуюся в зловеще клубящейся чёрно-синей дымке, порою прорезаемой бледными электрическими разрядами и пурпурными комочками коротких вспышек. Видимые поблизости и уходящие вниз порожистые скальные склоны ощерились остро торчащими камнями и узкими хищными расщелинами. Кое-где виднелись брызги мелких водопадиков, смачивающих голые гранитные и базальтовые плиты, а также ненадёжно лежащие на мелких приступочках острые обломки, только и ждущие, чтобы вонзиться в того, кто посмеет потревожить их покой.

Как я успел затормозить — не знаю. Использовал для торможения, наверное, все свои возможности: ещё находясь в тоннеле, распахнул все дверцы, откинул капот и крышку багажника и, разумеется, задействовал все возможные системы торможения — от тормозных колодок до двигателя. Однако ручник всё же спалил.

Но всё это мне наверняка не помогло бы, и я обязательно сверзился бы в пропасть, и мои искорёженные обломки разбросало бы по многочисленным скальным порогам и ущельям, если бы не Памплисиодорова телескопическая метла! Она, с помощью своего любимого, домкрата, уцепилась за заднюю стенку багажника и включила всю свою немаленькую силу тяги на реверс! И они вдвоём смогли удержать меня от падения на самом краю пропасти! А может даже и чуть-чуть потянули назад — я уже не могу ни в чём быть уверенным полностью.