Новая правда ротмистра Иванова

Глава 5. Толпа

С самого утра рабочие собрались у заводоуправления, заняв площадь с фонтаном, дорогу и всю прилегающую территорию до самой проходной. Толпа гудела: люди скандировали лозунги, требования, тут и там слышались гневные выкрики в адрес заводчика господина Сахарова, управляющего Посвистайло, администрации, полиции и даже самого императора. Транспаранты развернулись над головами кроваво-красными полотнами. Сегодня рабочие машиностроительного завод, как по команде, вышли на улицу. Две с лишним тысячи человек жаждали справедливости.

Матвей стоял среди толпы – серой и угрюмой, как весь сегодняшний день. Одну руку засунул в карман пальто, в другой – сжимал длинный, чёрный зонт с треснутой ручкой. Дымили трубы соседних предприятий, наполняя воздух привычным запахом промышленных отходов. Промозглый ветер задувал за воротник, и Матвей втягивал голову в плечи, в мыслях проклиная погоду и бестолковое столпотворение. Ворчал про себя, но не уходил: что-то держало его здесь.

Низкое пасмурное небо грозило пролиться дождём на головы бастующим. Иную погоду Матвей видел редко. Поговаривали, что после Большой войны солнце два года не выходило из-за туч, постоянно было холодно, шёл снег. А потом с неба полилась отрава. В детстве прятались, стоило первым каплям упасть на землю: в те времена попавшему под дождь грозили химические ожоги. Сейчас дожди уже не таили столько опасностей, но народ по привычке продолжал их бояться.

Три часа уже ждали рабочие, а никто из руководства так и не вышел. Управляющий и его помощники прятались в уютных кабинетах за толстыми стенами заводоуправления и спинами заводской охраны, которая сгрудилась на крыльце: здоровые мужики в фуражках и тёмно-зелёных шинелях выглядели весьма недружелюбно, а боевые револьверы в кобурах ещё больше нагнетали обстановку. Матвей с завистью посматривал на высокие окна, в которых уютно желтели люстры. Тех, кто находился в здании, вряд ли беспокоило осаждённое положение, а вот рабочим стоило поостеречься: у проходной мелькали синие полицейские шинели, пара кургузых легковушек с блестящими сиренами на крышах загородили ворота, а у автобусной остановки поджидали автозаки. На стоянке возле заводоуправления зловещим наблюдателем притаился угловатый чёрный внедорожник с красными полосками по бокам – автомобиль жандармерии.

Когда рабочие пришли в семь утра, здесь уже дежурила стража правопорядка. Блестящие козырьки, карабины за плечами… Нет, людям не препятствовали заходить на территорию и не разгоняли, но ничего хорошего это не предвещало. Подъехали и репортёры. Двое в шляпах и новеньких плащах толкались среди митингующих, фотографировали, брали интервью.

Матвей нервничал. Пока он – среди толпы, пока является частью этого огромного сборища, опасность не грозила, но, казалось, стоит отделиться, как он останется один на один с синими шинелями. И как бы он ни старался, отвязаться от этих мыслей не получалось. Остальные рабочие были настроены более оптимистично. Люди полнились решимостью добиться своего, подбадривали друг друга, создавая атмосферу всеобщей пролетарской солидарности.

Много молодых лиц мелькало в толпе. Молодёжь была настроена непримиримо, молодёжь желал идти до конца. Новое поколение знало, кто их враг. Этот враг угнетал их отцов, а теперь – их самих, едва вышедших по достижении четырнадцати-пятнадцати лет на заводы и фабрики. Они видели нищету дома, давились презрением начальства на производстве, им не приходилось объяснять, кто виноват в столь бедственном положении – они впитали это с молоком матерей, родивших их в сырых углах тесных пролетарских бараков. И терять им было нечего в отличие от старшего поколения, обременённого семейным долгом.

Как всегда, Матвей держался в стороне от коллектива своего цеха. Изредка посматривал на товарищей, но примкнуть к их компании не торопился. Там то и дело мелькали лица пропойцы Кондрашки и его друга Данилы из ремонтной бригады – не хотелось лишний раз пересекаться. Да и вообще настроение было паршивым: не до разговоров.

Пришли почти все. Вася Прыщ в картузе набекрень держал транспарант, Ефим поёживался от холода в тонком пальтишке, и как всегда, над собравшимися возвышался бригадир Баян. Жора Семёнов агитировал, его бойкий, уверенный голос отчётливо пробивался среди всеобщего гомона.

Рядом кучковались рабочие других цехов: у фонтана обосновались литейщики, неподалёку сварщики развернули над головами плакаты с требованиями. За спиной слышались женские голоса: работницы сборочного цеха и женщины-диспетчера тоже явились поддержать митинг.

Погружённый в себя, Матвей поначалу не обращал на них внимания, но со временем от скуки стал прислушиваться к разговорам. Особенно пылко выступала молодая девушка, она рассуждала о необходимости уравнять мужские и женские зарплаты, а так же высказывала идею, что женщинам должны предоставлять длинный оплачиваемый отпуск после рождения ребёнка. Матвей не знал, кто такую ерунду выдумал: сомнительно было, что хозяева согласятся платить работнику ни за что, ведь даже двухнедельные оплачиваемые отпуска ввели только в столице на госпредприятиях, тем не менее, многие женщины стояли горой за эту идею.

– Лучше б на мировую господа пошли, – рассуждала одна из работниц. – Не дай Бог до смертоубийства дойдёт. Ох, что будет, девоньки. Страшно.

– Да какие они господа? Тьфу! – возразила другая. – Нет никаких господ. Равны все.

– Да как же нет? Кого поставили господами – те и господа.

– Ох дура ты…

– Вам бы домой пойти, – встрял в беседу какой-то рабочий. – А никак палить начнут? Поубивают ведь, изверги. Не бабское это дело.

– А ты вообще замолкни, – накинулись на него сразу несколько женщин. – Тоже нам, начальник нашёлся.

– Работаем мы наравне с мужчинами, – заявила молодая активистка, – значит, и митинговать будем вместе со всеми.

Матвей обернулся: любопытно стало. Говорила невысокая, светловолосая девушка, одетая в коричневое пальто и брюки. Её фиолетовый берет съехал на затылок. Личико почти детское, какое-то наивное совсем, но в глазах – гордый, непокорный огонёк. Матвею показалось, что видел её прежде. Вспомнил: где-то месяц назад у проходной две активистки раздавали листовки – на митинг агитировали.

Девушка тоже бросила взгляд на Матвея, глаза их встретились. «Точно, она» – Матвей удивился, что до сих пор помнит это лицо.

– Так вас тогда не повязали? – сорвалось с его уст.

– Когда? – девушка улыбнулась, в глазах – непонимание.

– Да месяц назад. Кажется, это вы у проходной листовки раздавали?

– Да… Было такое, – девушка сосредоточилась, вспоминая тот случай. – Мы часто раздаём. Нет, тогда не взяли: убежали, как полицай подошёл – не заметил. А вы… э… Вы из социалистического кружка?

– Да не, – Матвей усмехнулся, – так, мимо проходил. А сейчас смотрю: будто лицо знакомое. Вспомнил. И как митинг?

– Не состоялся, – девушка погрустнела. – Организатора арестовали на следующий день. Сволочи! Совсем вздохнуть не дают.

«Миленькая», – поймал себя на мысли Матвей. Лицо активистки поразительно контрастировало с грубыми, мрачными физиономиями вокруг: светлое, живое, нет той подавленности и озлобленности, что сквозили во взглядах большинства бастующих.

Женщины тем временем занялись своими разговорами, некоторые сцепились с рабочим, продолжавшим настаивать на том, что «бабам на митинге не место».

– А вы собирались участвовать? – спросила девушка.

– Я? – Матвей замялся. – Думал… Хотя, чёрт, конечно, нет. Бесполезно это, – почему-то решил не притворяться, сказать правду.

– Ну как же? Если рабочие объединятся и сплотят за собой народные массы, то мы быстро скинем и буржуазию, и помещиков, и императора с архаичным институтом дворянства. Нас много, а угнетателей единицы. Нам надо бороться за своё счастье.

– Да знаю я, знаю, – отмахнулся Матвей. – На словах хорошо звучит. А на деле тем и закончится, что зачинщиков полицаи повяжут, а остальные разбегутся. Бывало ли по-другому?

– Это же только первые шаги! – с жаром проговорила девушка. – Рабочие ещё не в полной мере прочувствовали всю важность пролетарской борьбы. Для этого мы, партия, и существуем: надо образовывать людей, прививать им сознательность. Знаете про социалистический кружок? Приходите к нам на собрания. Если вы из Преображенского района, недалеко будет. Мы раз или два в неделю встречаемся вечерами, пьём чай, обсуждаем новости, изучаем теорию классовой борьбы.

– Посмотрим, работаю-то допоздна, – сказал Матвей, а про себя подумал: «Ещё чего. И так под каблуком жандармы держат. И меня, и вас загребут».

– Меня Тамара, кстати, звать,– девушка по-мужски протянула руку.

– Матвей, – Матвей пожал маленькую, пухлую ладошку. – Очень приятно. Вообще да, в Преображенском живу. Все же там живут. Все с заводов. Вы-то наверное, тоже?

– Да – на Павлова.

– А я на Соборной.

– Почти соседи, – лицо Тамары вновь озарилось приятной, открытой улыбкой, и у Матвея даже теплее стало на душе. – Так тем более приходите! Это возле больницы, недалеко.

– Лады, – Матвей, поморщившись, взглянул на небо: колючие капли падали на лицо. – Дождь начался.

Заморосило. Чёрные, матерчатые купола то там, то здесь вспыхивали над толпой.

– Ой, а зонт-то я и не взяла, – всплеснул руками Тамара. – Что ж рассеянная-то такая!

– Не волнуйтесь, можете под моим укрыться, – Матвей раскрыл зонт, и Тамара, не стесняясь, придвинулась ближе.

– Спасибо вам большое. Ну кто бы мог подумать, что поливать начнётся? – она хихикнула.

Матвей тоже посмеялся: когда тучи непрестанно нависают над землёй, и дождит по несколько дней кряду, крайне опрометчиво не принять меры. Впрочем, не одна Тамар оказалась сегодня беззащитна перед ненастьем: добрая треть рабочих не имел при себе ни зонтов, ни плащей с капюшонами. А дождь усиливался, грозя разогнать митингующих быстрее любой полиции, крупные капли забарабанили по куполу зонта. И многие не выдержали удара стихии: к выходу потянулись отступающие, и толпа заволновалась, пришла в движение. Кто-то во всеуслышание принялся журить товарищей за несознательность, возмущаться.

Матвей ощутил сильный толчок в плечо. Обернулся, вздрогнул: скуластое лицо, заросшее почти до самых глаз чёрной щетиной, пристально смотрело на него.

– Цуркану? – произнёс с кавказским акцентом незнакомец.

Матвей машинально кивнул, и в следующий миг ощути, как чужие пальцы впились в его свободную руку – грубо, бесцеремонно. В ладони зашуршал клочок бумаги. Когда опомниться, кавказец уже протискивался дальше, теряясь среди рабочих. Матвей хотел окликнуть его, но тот уже скрылся из виду. Бумажка белела в руке недоумевающим огрызком.

– Ну вот, уходят, – печально произнесла Тамара. – Неужто дождь напугал?

– А ты стой, мокни под отравой, – усмехнулся рабочий, который спорил с женщинами. – Люди вон умные домой пошли.

– Пойду-ка и я, – заявила одна из работниц сборочного. – Домой надоть, нечего тут торчать. Всё равно день не оплотют.

– Да, срать на нас господа хотели, – махнула рукой другая. – Сидят вон из окошка поглядывают, посмеиваются. Нечего и нам тут толочься попусту.

Были и такие, кто домой не пошёл, но разбрёлся по цехам, не желая мокнуть на улице, однако, значительная часть рабочих осталась возле заводоуправления: люди полнились решимостью получить своё, не смотря ни на какие преграды. А дождь падал холодными каплями на потемневший от влаги асфальт, серый мир стал ещё серее, кисейная пелена затянула всё вокруг.

– Может, в цех? – спросил Матвей Тамару.

– Ну уж нет. Коли все разойдёмся, кто останется? Пролетарский долг требует идти до конца.

– Точнее, стоять до конца под дождём, – сострил Матвей.

– Многие не понимают всей серьёзности нашей борьбы, – строго произнесла Тамара, превратившись в один миг из миленькой девушки в ярую революционерку, – но если не будет решимости драться, пусть даже с оружием в руках, ничего не изменится. Кто-то должен принять на себя удар, кто-то должен идти на передовую и переносить все тяготы и невзгоды. Если дождь способен нас сломить, о чём ещё можно вести речь? Я отсюда с места не сдвинусь.

Слова эти Матвей ожидал услышать от Жоры Семёнова или от Баяна, но никак не от хрупкой девушки с детским личиком. И пусть он не хотел участвовать ни в какой борьбе, да и вообще не собирался здесь долго торчать, своего малодушия он невольно устыдился.

Дождь и уход части рабочих могли стать отличным предлогом, чтобы удрать, не чувствуя себя предателем. Постоял со всеми, помелькал перед глазами товарищей – уже хорошо, теперь пора бы и домой. Вот только глубоко в душе Матвей ощущал, что Тамара права: человек должен бороться за счастье, за свободу, за место под небом, должен бороться против рабского положения, в которое его загнали сильные мира сего, против несправедливости, которой он подвергается каждый день. Но было и другое чувство, и чувство это влекло туда, где теплее, спокойнее, суше. Пусть ты – тля, пусть обращаются с тобой, как со скотом, главное – сохранить шкуру целой, не промокнуть и не простудиться, не попасть под дубину полицая и тем более – под пулю. Две силы раздирали Матвея, и только мужество и упёртость хрупкой девушки удерживали его от того, чтобы не поддаться собственной слабости. А ещё он не хотел бросать Тамару под дождём. Она стояла совсем близко и поправляла фиолетовый беретик, из-под которого выбивались несколько светлых, почти прозрачных локонов. Матвей невольно залюбовался ей.

А перед взором толклись грубые, серые спины и затылки в мятых драповых кепках. На борцов за свободу рабочие сейчас походили меньше всего, скорее – на нищих у паперти.

И тут Матвей вспомнил о клочке, сжатом в руке, решил, наконец, глянуть. Развернул. Небрежная надпись карандашом: «За тобой следят. Сегодня арестуют. Домой не иди».

Внутри всё сжалось, Матвей непроизвольно оглянулся. Это розыгрыш? Нет, такими вещами не шутят. Тот, кто велел передать послание (а это мог быть только один человек), несомненно, знал, о чём писал, и без веской причины на такой шаг не пошёл бы.

– Матвей, слышишь? – окликнула Тамара, которая что-то говорила в то время, пока Матвей размышлял о записке.

– А?

– Говорю, есть вести от товарищей из СТК. Скоро добровольческая армия займёт город. А когда на нашу сторону перейдут регулярные войска, режим падёт. Рабочие и крестьяне поднимутся по всей империи против угнетателей. И время это не за горами.

– Да… – рассеянно произнёс Матвей, убирая записку в карман. – Постой. Какая армия? Ты о чём?

– А ты разве не знаешь? – Тамара удивлённо вскинула брови. – Добровольческая армия сейчас занимает руины, не сегодня-завтра наши товарищи прорвут рубеж и войдут в город.

– Слышал что-то такое, да… – Матвей попытался припомнить слухи, ходившие на заводе.

О том, что армия Союза Трудовых Коммун собирается штурмовать «бетонный рубеж» – оборонительную линию южнее города, говорили многие. Говорили, правда, шёпотом, ведь за распространение подобных слухов легко было угодить, куда следует. Некоторые уповали на Союз, как на второе пришествие, но Матвей не разделял их энтузиазма: вряд ли жалкая горстка повстанцев из ничейных земель могла что-то противопоставить императорской армии. Да и относился он к группе горожан, которую пугала угроза военного вторжения, даже если исходила она от тех, кто якобы намеревался освободить народ из рабства.

Атаки на «бетонный рубеж» случались не впервой. Какие только группировки ни пытались пробиться в город: бандиты, анархисты, чеченцы, казачья вольница – все лезли в надежде урвать кусок у обескровленного после двух войн государства. В детстве Матвей постоянно слышал о стычках в руинах – эта пограничная область считалась одной из самых неспокойных. В последние годы, правда, проблем стало меньше: пятнадцать лет назад оборонительная линия с огневыми точками и колючей проволокой надёжно отгородила территорию, над которой имперское правительство всё ещё сохраняло контроль, от диких ничейных земель, населённых людьми, «не ведающими ни Бога, ни Государя». А потому вести о вторжении добровольческой армии вряд ли стоило воспринимать всерьёз. Но говорить об этом Тамаре Матвей не стал.

Зато пришла мысль, что девушка, связанная с социалистическим кружком и партией, наверняка поможет в сложившейся ситуации. Записку не стоило недооценивать: если брат решил передать послание, значит, дело серьёзное, и жизнь Матвея в опасности.

– Меня разыскивают, – сказал он.

– М? – девушка повернулась.

– Разыскивают, говорю. Хотят арестовать. Мне нужно где-то спрятаться.

Тамара аж рот приоткрыла, затем нахмурилась:

– Тебя? Но за что?

– Слышала о Викторе Цуркану, Молоте?

– Разумеется, о нём все знают.

– Это мой брат.

Глаза Тамары округлились:

– Правда? Не шутишь?

– Если бы, – усмехнулся Матвей. – Хотел бы я иметь родню не столь известную. Из-за брата меня и преследуют. Вот, – он дал огрызок бумаги, – мужик какой-то только что сунул. От Виктора. Я и раньше подозревал, что за мной наблюдают. Вчера жандарм допрашивал на заводе. Теперь арестовать хотят. Такие дела.

Тамара расправила мятый клочок, внимательно прочитала про себя, шевеля губами. Личико её стало очень серьёзным.

– Да, разумеется… – произнесла, наконец, она. – Мы должны что-то предпринять, – она в раздумьях закусила губы. – Ладно, жди здесь, никуда не уходи. Скоро буду.

Тамара протиснулась между рабочими и исчезла в толпе. Матвею стало спокойнее: конечно, помогут. Как же не помочь родственнику самого Молота! У этих революционеров круговая порука и всё такое…

Ждал. Шли минуты, Тамара не возвращалась. Матвей снова забеспокоился. Ещё и волнение поднялось среди рабочих. Случилось это оттого, что двери заводоуправления распахнулись, из них вышли какие-то люди и в сопровождении охраны направились к стоянке. Толпа двинулась к крыльцу. Матвей встал на цыпочки, старясь понять, что происходит, но головы и зонты загораживали обзор. Раздались негодующие возгласы. «Кто ответит за всё? – кричали люди. – Зарплату давай! Долой ворьё из руководства! Посвистайло, отдай наши деньги!» Им в ответ горланили охранники стараясь перекричать сотни глоток: «Расступись! Дорогу! Дорогу, чтобы вас черти драли! Пошли прочь!» Мужские и женские голоса слились в единый яростный рёв.

Матвей ощутил, как сзади начали напирать. Люди рвались вперёд, увлекая его за собой, им же владела одна мысль: «Надо выбираться». Тут становилось слишком опасно. И тогда краем глаза Матвей заметил, как к нему проталкивается рослый мужчина в сером в ёлочку пальто и драповой кепке, с ним была Тамара.

– Товарищ, следуй за мной, – рявкнул мужчина издалека. Матвей не заставил повторять дважды: преодолевая напор людей, что рвались к заводоуправлению, ничего не замечая вокруг, он поспешил за своим избавителем.

Выбравшись из толпы, оказались в проезде между цехами. Сегодня завод молчал, не слышался привычный гул сотен механизмов, да и трубы над головой не чадили едкими выхлопами. Территория пустовала, лишь несколько рабочих пробежало навстречу, спеша к месту событий. Автопогрузчики и грузовики мирно спали рядом с бетонными стенами.

– За мной, скорее – отрывисто проговорил мужчина, тревожно оглядываясь на толпу, и широкими, размашистыми шагами, такими, что Матвей и Тамара еле поспевали за ним, ринулся вперёд. Матвей мельком рассмотрел провожатого: строгое, землистое лицо с нездоровым оттенком, в волосах – проседь. Мужчина был одет по-простому, но опрятно, вид имел солидный, внушающий уважение.

– Мы куда? – спросил Матвей.

– Через ворота нельзя, – провожатый не сбавлял ходу, – полицаи всех проверяют. За испытательным полигоном со стороны реки есть лаз. Там пройдём.

Позади заголосил громкоговоритель, приказывая народу разойтись. Хлопнул выстрела, за ним – ещё один, потом – ещё.

– Неужели стреляют? – Тамара в ужасе обернулась.

– Стреляют, – мрачно ответил высокий.