Новая правда ротмистра Иванова

Глава 29. Живой

Когда Павел исчез, Матвей долго стоял в недоумении. Взводный сказал, что идёт домой, а потом просто пропал. Следы обрывались возле автомобиля. Матвей испугался. То ли от безумия самой ситуации, то ли потому что знал: если Павел вернётся в свой мир, случится нечто ужасное. Матвей не смог остановить его, да и не особо-то пытался. Даже толком не понял, что происходит – а Павел уже пропал. Теперь Матвей ждал. Просто стоял и ждал, осознавая увиденное. Минуту, две, пять… Вокруг ничего не поменялось.

Стало грустно. Примерно так же, как вчера, когда сидел в засаде, готовясь к бою. Он знал, что из ЗПИ никто не возвращается, знал, что выхода нет. И смысла нет. Больше ни в чём нет смысла. Надо было что-то срочно придумать, но мозг не работал. Пустота. Одна пустота вокруг. Больше ничего. И внутри пустота. Идти некуда. Любой путь – к гибели. К медленной, противной смерти от голода, холода и истощения. Любой путь – в пустоту. Голову сжали тиски безысходности.

Закинув на плечо винтовку, Матвей пошёл прочь. За ближайшим перекрёстком начиналась каменная застройка. Местность больше не напоминала Академический район, теперь это был совершенно другой город. Тут даже трава росла не так густо, и снега нападало меньше. А вскоре и вообще под ногами оказался практически ровный асфальт. И хоть дома вокруг по-прежнему пустовали, улица выглядела так, будто люди отсюда ушли какой-нибудь час назад.

Матвей замер, прислушался. Рёв толпы долетал до его ушей. Подумал, мерещится, но всё равно пошёл на звук, а тот с каждым шагом становился всё громче и яростнее.

По широкой улице двигалось шествие. Множество народу шагало куда-то, размахивая знамёнами. Красные и чёрные флаги метались над головами.

– Смерть! – скандировали люди в едином порыве. – Смерть старому миру, смерть старому порядку. Смерть императорам и царям! Долой! Прочь!

Матвей прижался к стене. Толпа бурлила и ревела, как многоголовый монстр, который вот-вот схватит, утащит и разорвёт на части. Ужас наполнял сердце. Необъяснимый, непередаваемый. Но ещё больший ужас Матвей испытал, когда за домами раздались мерные тяжёлые удары. Они приближались, становились громче и отчётливей, и земля вздрагивала при каждом из них. Вначале слабо, едва ощутимо, потом всё сильнее и сильнее. Матвей хотел бежать, но не мог пошевелиться. Ноги вросли в тротуар, стали ватным. Он чувствовал, как лоб покрывается холодной испариной, как руки дрожат, а сердце колотится так, что ещё чуть-чуть, и разобьётся вдребезги о грудную клетку. А толпа шла, не замечая ударов, раздающихся уже совсем близко.

Из-за угла показалась огромная фигура. Бородатый мужик, что ростом был выше самого высокого дома, шагал по улице, сжимая в руках флагшток, и большое красное знамя, развеваясь, огнём жгло серые небеса. Из-под сдвинутых бровей великана вдаль смотрели глаза, полные ненависти и решимости. Матвей вспомнил сон, который видел уже не раз, и который приснился в ночь перед митингом. Происходящее походило на тот сон. Или на бред сумасшедшего. А толпа не обращала внимания, она по-прежнему ломилась вперёд, скандируя лозунги с ожесточённой радостью.

На противоположном конце улицы появилась другая фигура – ещё один великан. Он был одет в генеральский мундир с пурпурной перевязью, и при каждом шаге медали, что увешивали грудь, издавали оглушительный звон, похожий на звон церковных колоколов. Огромные усища, сросшиеся с бакенбардами, важно топорщились. Он двигался навстречу бородатому мужику.

Эти двое упрямо шагали друг на друга и, встретившись, принялись бороться. Они рухнули на землю, и клубы пыли поднялись над кварталами, заслонив небо, дома и людей. Треск и грохот ломающихся построек вознёсся над городом, и толпа возопила от ужаса и ринулась в разные стороны. А Матвей всё никак не мог заставить себя пошевелиться.

И тут он почувствовал, как кто-то схватил его за рукав. Обернулся.

– Идём! – сказала Тамара, увлекая за собой.

Страх пропал. Матвей даже удивляться перестал. Во сне сложно чему-то удивляться. Он бежал за Тамарой по пустым улицам мимо покинутых зданий. Бежал до тех пор, пока грохот и крики не остались далеко позади. Он и не заметил, как дома вокруг сменились прежними развалинами, а под ногами снова шуршала трава, еле припорошенная снегом. Перешли на шаг. Матвей запыхался, в боку кололо, а Тамара шла рядом, как ни в чём не бывало, поправляя свои светлые локоны, выбивающиеся из-под фиолетового беретика. Такая живая и настоящая. Как же хотелось, чтобы это были не сон и не галлюцинация, хотелось, чтоб миг сей застыл навсегда, ведь кроме него у Матвея больше ничего не осталось в жизни.

– Ты жива, – сказал он, отдышавшись. – Но как? Я же видел… Зачем ты здесь?

– Разве это важно? Может быть, меня тут и вовсе нет, – Тамара посмотрела на Матвея с хитрым прищуром.

– Что это за место? Что тут происходит?

– Ты и сам прекрасно знаешь. Мы в ЗПИ.

Матвей остановился и схватил девушку за рукав пальто.

– Тамара, послушай... Я не сказал тебе тогда. Я хочу, чтоб ты знала. Я рад, что ты здесь, со мной. Очень рад. Понимаешь… Я…

– Я знаю, – милая улыбка осветила её лицо, и Матвея понял, что слова излишни. Стало тепло на душе, как и в то утро перед расстрелом демонстрации, когда они разговаривали возле грузовиков, доставивших ревбригаду к проходной.

– Ты же не пропадёшь, не исчезнешь? – Матвей боялся отвести взгляд. – Ты же просто мерещишься мне… Скажи, зачем? Зачем ты пошла туда? Зачем умерла? Мы могли бы уехать. Забыть обо всём. Зачем эти жертвы?

– А ты так и не понял? Без жертвы невозможен шаг вперёд, без жертвы не возможно перерождение. И каждый из нас принёс её. И я, и ты… Все! Пошли, – она взяла его ладонь в свою маленькую ручку.

– Куда?

– Просто идём.

Держась за руки, они двинулись по пустой улице в окружении холодной немоты мёртвых коричневых построек. Матвею стало хорошо и спокойно на душе, как никогда прежде. Но голова взрывалась от вопросов.

– Это всё ради светлого будущего? – спросил он. – Ради нового мира, который вы строите? Не слишком ли дорого обходятся ваши идеалы? Зачем этот шаг, зачем перерождение, если оно даётся ценой стольких жертв?

Тамара опять поправила волосы. Он смотрела вдаль чистым и ясным взором, в котором больше не было ни боли, ни тревоги, словно все беды и невзгоды навсегда остались позади.

– А ты никогда не думал, сколько жертв требуется для поддержания старого режима? – произнесла девушка. – Твой отец, брат, ты сам, сотни и тысячи людей по всей империи страдают и умирают, чтобы сохранялся прежний порядок, установленный императором и его Богом и держащийся, как и любой другой порядок, на насилии и крови. Каждый режим требует жертвы, каждый путь – путь страданий. Ты напрасно пытаешься бежать. Не выйдет. Все мы поставлены перед выбором, и у нас нет шанса от него уйти. Лучше сгореть быстро и ярко за дело, в которое веришь, чем долго тлеть в неволе, под пятой тюремщиков. Но так или иначе, каждый выберет свой путь. Для меня он таков, я ни о чём не жалею, я бы поступила так снова и снова, ибо не умею по-другому и не хочу. Но ты не думай, что жертва напрасна. Наш с тобой подвиг останется в веках, в следующих поколениях, которые будут жить в ином, лучшем мире. Когда-нибудь.

– Никогда люди не будут жить иначе. Что делалось, то и будет делаться.

– Будут, Матвей! – Тамара вновь остановилась и взглянула ему прямо в глаза. – Будет лучше и будет хуже, будет легче и будет тяжелее. Таков закон и порядок, таков неизбежный ход вещей. Грязь, боль и смерть, которые ты видел – это просто закономерный итог массы причин, очередной виток на спирали судьбы, следствие человеческой природы. Сильные подавляют слабых – так было всегда, но это неизбежно ведёт к тому, что однажды слабые поднимутся и свергнут сильных.

– И сами станут сильными, что давят тех, кто слабее, – хмыкнул Матвей и покачал головой, глядя себе под ноги. – Бессмыслица. Полная бессмыслица. Круговорот. Зачем всё это?

– Ни зачем. Это просто есть. Как есть смена зимы и лета, дня и ночи. Естественный порядок, в который когда-то организовались материя и пространство. Понятие смысла тут неприменимо, ибо оно – только в нашей голове, но не в окружающем мире... Мы пришли, – Тамара отпустила руку Матвея.

Они оказались недалеко от двора, где исчез Павел.

– Ничего не понимаю, – Матвей нахмуренно озирался по сторонам. – Зачем ты меня опять сюда привела?

– Прости его, того, кто придёт, – сказал Тамара. – Он не ведает, что творит. Никто не ведает, что творит, так что просто прости. И меня прости. Я не хотела причинить тебе боль.

– Кто придёт?

Вопрос остался без ответа. Тамара развернулась и пошла прочь.

– Стой! – крикнул Матвей. – Почему опять уходишь? Не оставляй меня здесь одного. Вернись!

Он бежал за ней, но догнать не мог. Девушка исчезала у него на глазах. Она стала прозрачной, словно призрак, и растворилась в холодном осеннем воздухе, даже следов не оставив на свежем снегу.

– Дерьмо! – воскликнул Матвей, схватившись за голову и чуть не плача. – Почему так? Будь всё проклято! Будь проклят этот мир! Будь проклята эта сраная жизнь! Будь прокляты вы все!

Стоял посреди улицы. Растерянный, подавленный. Хотелось плакать. Он не знал, куда идти и что делать. Озирался вокруг, ждал, вдруг Тамара вернётся. Ведь она стала последней зацепкой, чтобы продолжать жить. Но девушка не возвращалась. Пустота царила в обезображенном мире – оскаленная, обескровленная, сгоревшая дотла в больном бреду погибающей Вселенной. Матвей медленно пошёл по дороге. Он волочил ноги, путаясь в зарослях сорной травы. Мыслей в голове больше не было.

Вдруг из-за угла очередного дома навстречу вышел человек, угрюмый, небритый, одетый в грязный кожаный плащ. Матвей остановился. Человек остановился тоже. Некоторое время они стояли и молча смотрели друг на друга, и Матвею показалось, что он видел прежде это лицо. Во взгляде мужчины вначале отразилось недоумение, а потом – ярость.

– Ты! – воскликнул он, тыча в Матвея дрожащим пальцем. – Это ты! Ты во всём виноват!

Человек подошёл ближе, и тогда Матвей вспомнил, где видел его. Машзавод, третий корпус, триста первый кабинет. Аккуратный жандарм, что пристально сверлил Матвея взглядом, словно пытаясь залезть в мысли – именно он сейчас стоял посреди руин в грязном плаще, похожий на бездомного бродягу.

– Стоять! – Матвей схватил винтовку и наставил на жандарма. – Выстрелю! Тебе чего надо?

– Всё из-за тебя, – злобно шипел жандарм. – Если б не ты, меня б тут не было! Если б не ты… Сраные революционеры! Будьте прокляты! Всю жизнь вас давил, и буду давить до конца дней своих!

– Не подходи! – грозно произнёс Матвей. – Ещё шаг – стреляю.

Жандарм остановился, на скулах его бегали желваки. А Матвей вдруг понял, что не чувствует ни страха, ни злобы. Он больше не ненавидел этого человека и не боялся. Жертва. Каждый приносит свою жертву. Этот жандарм уже принёс свою: он сам стал жертвой существующего порядка, хоть вряд ли это осознавал.

– Иди своей дорогой, – спокойно проговорил Матвей. – Тебе это не надо.

Не прекращая злобно таращиться на Матвея, жандарм обошёл его стороной и зашагал прочь, постоянно оглядываясь.

***

Аркадий возвращался в подвал, ставший его новым домом. Там лежали запасы продовольствия и хвороста. Там можно было жить… ещё несколько дней. Синичкин наврал, пообещав вывести: второй день блуждал Аркадий по заброшенному городу и постоянно забредал не туда. Он был голоден и зол, как собака, а тут ещё младший Цуркану с какой-то стати под руку подвернулся. Разумеется, этот тоже никак не мог оказаться в руинах, и потому Аркадий решил, что Цуркану, как и Синичкин – галлюцинация, которая вздумала совестью притворяться, внутренней правдой. Но всё равно разозлился. Одного не хватало, теперь ещё и другой припёрся. А если оба начнут надоедать и жизни учить? «А если нет? – размышлял он. – Если это Синичкин, сволочь такая, решил облик поменять?» Аркадий остановился и рассмеялся, громко и весело. Рассмеялся тому, как серьёзно он рассуждает о своих видениях, которые сейчас не значат ровным счётом ничего. А потом опять помрачнел и двинулся дальше.

«Синичкин… Ух, сволочь! – ругался про себя Аркадий. – Обещал же вывести, а самого след простыл! А мне – броди тут. И чего ты показать-то хотел? Императора? Да не император он вовсе! Дурачок какой-то. Ходит, ищет чего-то… странный тип… – Аркадий остановился, оглянулся. – Опять не туда забрёл. Не туда и не сюда. Наваждение какое-то. Как тут всё работает? Как оно существует? И как же, мать его, жрать охота! Так и подохну ни за грош. Проклятье! Срань! Блядство! Всё равно подохнешь, как ни извивайся. Зачем жил, зачем мучился? Ради кого? Император – малеванная картина на стене, семья пропала, революционеры эти поганые теперь правят городом. Кого защищал? Посвистайло этого? Заводчиков? Тупорылых генералов, которые нихрена не соображают? Эту бестолочь, на трон посаженную? Какой в этом смысл? Какой во всём этом ёбаный смысл?!»

Вынул пистолет. Проверил патроны – ровно две штуки, ни больше, ни меньше. Снова задумался о смерти. И тут Аркадий понял, что находится как раз возле того самого барака, в подвале которого организовал себе убежище. Во дворе по-прежнему отдыхала «Иволга», припорошенная снегом. «Нет уж, поживём ещё», – он убрал револьвер.

Возле барака рос куст, а на нём трепыхался клок чёрной ткани. Кусок небольшой, в пол-аршина, а то и меньше. «Откуда он тут взялся? – Аркадий засмотрелся на ткань, подрагивающую на ветру. – Может, судьба?»

Взял лоскут, пошёл во двор и, найдя более менее прочную палку, повязал на неё ткань так, чтобы получилось подобие флага. Полюбовался на своё творение, скривился в усмешке.

«Какая разница? Всё равно никто больше не увидит. Никого тут больше нет. Я один, сам по себе. Вот и идите все на хер. Срал я на вас на всех. Никто мне больше не указ».

Он воткнул флаг в землю и уселся рядом на снегу.

***

Машина ехала по пустому городу, дребезжа по разбитому асфальту. Из окна задней двери торчал кривая ветка с развевающейся на ветру чёрной тряпкой. «Иволга» мчала так, словно хотела оторваться от бренной земли и взмыть в огромное мёртвое небо, гниль которого расползлась над пустым миром. Старый город, уничтоженный великой войной, остался позади, а впереди от горизонта до горизонта простиралось поле.

Аркадий сжимал руль обеими руками. Аркадий улыбался. Он покидал этот проклятый город, он нашёл выход. Впереди ждала свобода. «А кто-то говорил, что отсюда не возвращаются», – смеялся он про себя. Он возвращался, и он был живой. Живее всех живых на этом свете. Руины отпустили, рассыпались кандалы.

«Иволга» летела в вечность, жизнерадостно рыча мотором, полыхая на ветру чёрным флагом. А посреди поля – колючая проволока. Шлагбаум преградил дорогу. За ним – солдаты. Но Аркадий жал педаль газа, даже не думая останавливаться. Он парил, он был свободен, как никогда раньше. И ничто на свете уже не имело значения.

Солдаты что-то кричали – он их не слышал. Солдаты стреляли – ему было всё равно. «Иволга» летела напролом.

А впереди заработал пулемёт…