Новая правда ротмистра Иванова

Глава 25. Огонь с небес

Четырёхэтажный Г-образный дом располагался на пересечении двух улиц. Напротив, через дорогу – ещё один, такой же. Толстые стены, высокие потолки, большие квартиры – строились эти здания явно для богатых. Но сейчас тут почти не осталось жителей, оба дома заняли бригады вооружённых рабочих и части добровольческой армии.

Бойцы обедали прямо на улице возле одной из четырёхэтажек. Сидели на ящиках, на мешках, а то и просто на бордюре. Короткий перерыв – и снова за работу, рыть траншею, связывающую подвалы обоих домов. Этот участок поручили оборонять шестой и восьмой ротам. Им придали два артиллерийских орудия, одно из которых сейчас стояло посреди дороги, обложенное мешками с землёй.

Мимо по дороге брели люди – беженцы, покидающие город. Шли невесёлой коричневой толпой, тащили тюки с пожитками, ручные тележки, чемоданы, вели запряжённых в повозки лошадей. Детский плач сопровождал шествие. Некоторые не признавал новую власть, другие боялся войны – так или иначе, здесь они оставаться не собирались. Время от времени, раздражённо сигналя, сквозь толпу протискивались машины. Они попадали в затор возле деревянного настила, перекинутого через траншею, сигналили ещё яростнее, а водители кричали, чтоб им дали проехать. Вот и сейчас пятитонный грузовичок, под завязку забитый мебелью, отчаянно гудел клаксоном, требуя дорогу.

Павел устал, как собака, да и остальные – тоже. Четвёртые сутки трудились не покладая рук с короткими перерывами на еду и сон. Отдыхать было некогда. Разведка приносила неутешительные вести: правительственные войска окружали город. Наступление ожидалось со дня на день. Павел понимал, насколько важна подготовка обороны, понимал и то, как мало времени отпущено. Сам трудился, как мог, и бойцов своих подгонял. Он теперь командовал вторым взводом, которым прежде руководил Жека. Поторапливали и сверху, требуя в ближайшие пару дней закончить основные приготовления.

Это была одна из главных улиц, ведущая прямиком к центральной площади и народному (бывшему губернаторскому) дворцу. Каменная застройка здесь заканчивалась, севернее начинались кварталы, застроенные бараками, и частные сектора. Здесь обустраивалось второе кольцо обороны, которое и должно было принять основной удар. Многие надеялись, что часть императорской армии встанет на сторону революции, но Павел на это не рассчитывал. Из штаба сообщали, что попытки распропагандировать подступающие войска пока плодов не дают, и теперь командование точно знало, что придётся воевать, причём с многократно превосходящими силами.

Не раз Павел, сидя на привале, ловил злые взгляды беженцев, бредущих мимо. Он их понимал. Война, развязанная Союзом, вынудила людей сорваться со своих мест, покинуть уютные жилища и отправиться на чужбину. Какие бы благие цели ни провозглашали лидеры партий, участвовавших в захвате власти, для большинства горожан собственная жизнь была дороже, а многие, особенно те, кто побогаче, воспринимали народную армию, как захватчиков, явившихся, чтобы отобрать нажитое непосильным трудом и разрушить, пусть несовершенный, но зато такой спокойный мирок.

А вот многие бойцы осуждали беглецов, не понимали, почему те не желают сражаться против имперского правительства, которым сами же недовольны.

– Бегут, как крысы с корабля, – проворчал Юргис, доскребая содержимое тарелки.

– Война. Народ спасает свои шкуры, – рассудил Павел. – Кому подыхать-то охота?

Гранатомётчик Дьяк отложил тарелку, вытер бороду.

– И правильно делают, – сказал он. – Генералы никого не пощадят. Мирные, не мирные – всех будут бомбить и стрелять. Им всё равно. За людей они нас не считают.

– Дык в чём же простой народ виноват? – возмутился Крот. – Их-то почто, если не воюют?

– Почто? Плох тот генерал, который задаётся такими вопросами, – Дьяк грустно улыбнулся. – Надо – всех постреляют и разбомбят. Такая у них философия. Уж я-то знаю.

– Это верно, – подтвердил Зафар; он уже поел и теперь мастерил самокрутку. – Люди ещё народятся. Чего жалеть? Мы им – что тараканы.

Рядом сидели артиллеристы – четверо парней из гарнизона, перешедшие на сторону революции после начала восстания. Широкоплечий усатый унтер-офицер травил какую-то байку, остальные трое ржали, как сивые мерины. Услышав разговор, офицер обернулся:

– И не говорите, мужики. Когда первые митинги начались, гарнизону вон приказали против демонстрантов пушки выставить. Хотели шрапнелью по людям бить. Это тогда ещё. А сейчас, если уж танки собираются вводить и артиллерию подгоняют, то точно никого жалеть не станут. Слышали, что по радио вещают? Якобы все, кто остался в городе, будут приравнены к предателям и бунтовщикам. Вот так-то! А вы говорите.

– А что ж вы тогда воевали с нами? – спросил ехидно Юргис. – Чего сразу не перешли на нашу сторону?

– Кто воевал? Наша-то батарея сразу перешла. А другие… Так те побоялись офицерья. Пойми же, солдатики ведь запуганы, без команды пёрнуть не смеют. Чего с них взять? Идейных-то среди простых вояк мало. Им что приказали, то они и делают. Дворяне только идейные. Они за своё господство зубами грызть будут.

– Ну и мы будем грызть, – воскликнул Крот. – Папаша мой полжизни в кабале проходил. А я не собираюсь!

Мужики одобрительно посмеялись.

– Никто не собирается, потому и копаемся тут в земле, как черви, – сказал Дьяк.

– И сляжем в этой земле, – добавил задумчиво Емеля Хомут.

– Ты чего, Хомут, брешешь? – покосился на него Юргис. – Умирать собрался? Испужался, поди?

Пулемётчик нахмурил лоб и покачал головой:

– Нет, не испужался. Коли умереть придётся – знать, на роду написано. За правое дело не жалко.

– Да ну тебя, – отмахнулся Юргис. – Хрен им! Назло императору и всей его шайке жить буду.

– Мне брат рассказывал, какие силы к городу стягивают, – заговорил Матвей, сидящий позади всех. – Пехотная дивизия, батареи гаубиц крупного калибра, танки. Не думаю, что долго продержимся.

– И что теперь? – Юргис оглянулся на него. – Бежать, поджав хвост? Или, может, на милость императору сдаться?

– Всё, мужики, хорош языками чесать, – пресёк спорщиков Павел. – За работу пора.

Все эти разговоры, как и ситуация в городе, его самого тревожили, одолевали пораженческие настроения. Виду он не показывал, дабы не ронять боевой дух своего подразделения, но кошки на душе скреблись очень уж настырно. Из новостей, которые доходили через Жеку, Павел прекрасно знал, какие силы стягиваются к городу. Было страшно и немного грустно. Не хотелось, чтобы так вот всё закончилось, даже толком не начавшись. Он проникся симпатией к своим новым товарищам и к тому делу, ради которого теперь трудился, и всем сердцем желал, чтобы режим, установленный ценой таких неимоверных усилий, продержался как можно дольше.

На дороге показались две девушки. Они направлялись к бойцам, несли большие свёртки.

Юргис присвистнул:

– О, товарищи, пополнение прибыло! Эти красотки, кажись, сюда направляются.

Бойцы замерли, уставившись в сторону идущих к ним представительниц прекрасного пола. Одна была постарше, полноватая, улыбчивая, другая – совсем молодая, почти подросток, худенькая. Судя по одежке – стареньким, поношенным пальто – простые горожанки.

– Привет, ребят, – кокетливо проговорила старшая. – Как поживаете?

– Ничего, помаленьку, – ответил Юргис, на лице которого застыла сладострастная улыбка. – А вы из праздного любопытства, али по делу?

– Да вот гостинцев вам принесли, чтоб работалось веселее, – старшая продемонстрировала солидный свёрток. – Защищать нас всё-таки будете от буржуёв-то. Вам подмога от женского коллектива нашей улицы.

Бойцы, ясное дело, обрадовались, схватили кули, развернули. Там оказались пироги. Румяные, ароматные они ещё дымились – только из печки. И от вида такого у взвода потекли слюнки.

– Ай да девки, ай да молодцы! – нахваливали мужики. – Вот бы все так!

– Угощайтесь, – добавила младшая. – Мы тоже за дело революции. Подмогнём, чем можем.

– Разрешишь, товарищ сержант? – обратился к Павлу Дьяк.

Павел посмотрел на довольные лица парней, усмехнулся:

– Разрешаю, только долго не засиживаемся. Траншея сама себя не выроет.

Сам он тоже потребовал себе кусок пирога. После гречки с полевой кухни и «химки» домашняя стряпня показалась настоящим деликатесом. Тесто отличалось не в лучшую сторону от того, какое Павел ел в своём мире, но сейчас это не имело никакого значения.

А пока мужики набивали желудки столь своевременно подоспевшими яствами, Юргис и Крот отошли с девушками в сторонку и принялись о чём-то болтать с ними. Когда же друзья вернулись, вид у них был весьма довольный.

– Чего шушукались? – спросил какой-то молодой боец.

– Военная тайна! – осадил его Юргис. – Тут дела сердечного характера.

Мужики рассмеялись.

– Ну даёте! Не успели город занять, как баб подцепили, – ухмыльнулся усатый артиллерист.

– Ты смотри у меня, Крот, – шутливо погрозил пальцем Дьяк. – Женился только что, считай. И уже налево тянет.

– А ничо, не убудет, – отмахнулся паренёк. – Мне ж тут как? Без бабы что ли? Мне же, может, помирать завтра. Главное, чтоб вы не разболтали.

Бойцы снова захохотали.

«Борода не выросла, а уже девок направо и налево клеит, – подивился про себя Павел, но ничего не сказал, – дело молодое».

Бойцы с аппетитом поглощали выпечку, болтали и смеялись, беженцы плелись мимо угрюмым стадом, грузовик сигналил, проталкиваясь между людьми. А с оккупированного тучами неба струился робкий солнечный свет, едва пробиваясь сквозь рваные бреши.

– Всё, товарищи, повеселились, и хватит! – рявкнул Павел. – Послеобеденный перекур – и за работу!

Свист. Знакомый до дрожи каждому, кто хоть раз попадал под артобстрел. Звук, от которого нервы завязываются в узлы, и кровь застывает в венах… Все замерли. А в следующий миг грянул взрыв. Земля вздрогнула. Дорогу впереди разметало вместе с беженцами. Чёрная туча поднялась в небо – выше домов, выше солнца.

Улица наполнилась криками. Люди ринулись в разные стороны, побросав свои пожитки в дорожную грязь. Десятки ног зашлёпали по лужам, затопали по укатанному гравию. Лошади заржали. Грузовик рванул с места, сбив двух беженцев. Женщина попала под колёса. Визг. Хруст.

– Взвод, в укрытие! – крикнул Павел, но мог бы и не кричать: бойцы и без того уже побросали посуду и куски недоеденного пирога и, схватив оружие, ломанулись к недокопанной траншее, что вела в подвал ближайшего дома.

Снова свист – взрыв раздался ближе. Снаряд жахнул за домами, потом ещё один и ещё... Мир утонул в немыслимом грохоте.

Павел побежал за своими людьми. Спрыгнул в траншею. Совсем близко рванул снаряд. Уши заложило, а траншею заволокло дымом и пылью. Откашливаясь, Павел забрался в стенной пролом и оказался в подвале.

– Проходим, проходим, – кричал он на замешкавшихся, – не толпимся на пути! Сержанты! Всех пересчитать!

Выяснилось, что в четвёртом отделении двоих не хватало.

– Сержант Куропаткин, мать твою, где бойцов оставил? – негодовал Павел.

– Да я что, видел их что ли? Все бежали.

– Тебе, блядь, людей доверили или кого? Что за невнимательность? – кричал Павел сквозь рёв разразившейся наверху бури.

А снаряды рвались. Ближе, дальше… Тряслась земля, с потолка сыпался песок, и порой казалось, что перекрытия не выдержат. Люди и керосиновые лампы вздрагивали при каждом ударе, а в пролом с улицы валили клубы пыли. Заунывным леденящим душу воем летел над городом крик запоздалой сирены.

Павел знал, что после большой войны подвалы богатых домов строили с расчетом на ядерный удар, но всё равно было страшновато. Голова гудела. Едва от первой контузии оклемался, как на тебе – опять грохочет над ухом. Растолкав бойцов, он добрался до полевого телефона, проведённого сюда лишь сегодня утром. Схватил трубку, принялся крутить ручку индуктора. Спустя минуту, в динамике послышался голос:

– Капитан Дрынкин слушает.

– Товарищ капитан, первое отделение в укрытии. Потеряли двоих.

– Понял. Жди распоряжений.

Бойцы расположились вдоль холодных бетонных стен. Молчали, и лишь тусклый свет ламп вырывал из полумрака их суровые землистые лица.

– Вот это ебошат! – Крот с трудом сдерживал дрожь в голосе.

– Обделался, ухажёр? – поёрничал Дьяк. – Ружьё твоё где?

– А? Чего? Да еб! Забыл! И чего делать? – парнишка испуганно взглянул на Павла: а ну как обратно лезть заставит?

– Ладно уж, сиди, – успокоил его Павел. – Пять нарядов тебе. И впредь внимательным будь, понял?

Крот закивал.

– Не слышу, понял? – строго повторил Павел.

– Так точно, товарищ взводный сержант! – отрапортовал паренёк.

– То-то. Всем быть наготове. После обстрела, возможно, начнётся атака.

А снаряды всё гремели и гремели, сея на улицах смерть и разрушение. Прежде Павлу не доилось сидеть в бомбоубежище. Хоть и воевал, а такой опыт – впервые. Было тревожно, но виду он не показывал. Да и остальные держались молодцом. Даже Крот, который во время битвы за рубеж чуть от страха в штаны не наложил, напустил на себя бесстрашный вид.

Подвал наполнился народом, гражданскими. Одни залезли через пролом в стере, другие спустились с верхних этажей. Люди испуганно шептались, кто-то говорил, что полдома обрушилось, плакала женщина.

– За что же нам горе-то такое?! – причитала она. – За что нас Боженька наказывает? За что нас бить-то бомбами, в чём мы провинились? Где жить-то теперь? Это всё революционеры проклятые виноваты! Из-за них всё!

– Тихо, – цыкнул на неё какой-то мужчина. – Не болтай лишнего, дура!

Вскоре первый шок от чудовищных взрывов сменился натужным ожиданием. А кошмар всё не заканчивался. Бойцы изредка переговаривались меж собой. Одни представляли, как страшно сейчас на поверхности, другие ругали императора. Юргис вздыхал, сожалея о том, что не получится теперь повидаться со своей новой знакомой, и что девушек могло убить снарядом:

– Недавно же совсем ушли, небось, и спрятаться не успели. Эх, жалко.

– Всех жалко, – сказал Зафар. – Шайтан бы побрал проклятого императора! Сколько народу сгубил ни за что.

Павел устроился поближе к проёму. Тут пыль стояла столбом, и люди инстинктивно забивались вглубь подвала, а потому рядом никого не было, только Дьяк сидел неподалёку, закрыв глаза – как будто молился. Павел достал нательный крестик так, чтобы сослуживцы не видели. Подумывал его снять, но всё никак не решался. Носил наподобие талисмана: авось и убережёт – кто ж знает?

– Верующий? – раздался позади голос Дьяка.

Павел вздрогнул и обернулся:

– Ага. Только не знаю теперь, во что. Многое изменилось за последние дни.

– Я раньше при храме служил.

– Парни говорили. Это поэтому тебе Дьяком кличут? Почему перестал?

– Да вот, понял однажды, что церковь Диаволу служит. Тошно стало. Не поверишь, хотел руки на себя наложить. Но отвёл Господь помыслы.

– И с чего ж ты решил, что Дьяволу служит? – усмехнулся Павел.

– Властям мира сего прислуживает. А кто князь мира сего? В Евангелии сие сказано. Церковные чины наши с императором и подельниками его якшаются, все их похоти и прихоти покрывают, в злате купаются. Нет там святости, и Бога нет.

– Может, и так. Я не знаю, что у вас творится. А как думаешь: вот это всё Он одобряет: то, что мы делаем? – Павел кивнул в сторону пролома в стене.

– Ха, как бы Он сказал тебе. Молчит. А потому не знаю. Но то, что император и все его приспешники – дети князя бесовского – это знаю.

– Откуда же узнал?

– А оттуда, что куда ни плюнь – везде порок. И любви нет. Говорят про неё, а её нет. К одному всё сводят – к насилию! Тебя бьют – ты терпеть должен, тебя обирают – ты терпеть должен, ибо боженька так хочет, ибо одним Он предначертал властвовать, понукать и бить, а другим – терпеть побои и унижения. И менять сей порядок – есть грех великий. Сказано же: ударили по правой щеке, подставь левую – вот и подставляй, значит. Только как-то оно односторонне получается: когда тебя бьют – подставляй, а вот когда их бьют – ответят так, что мало не покается. Вот как сейчас. Им же боженька властвовать над нами разрешил! И нам они эту мысль насаждают. А как ещё, скажи, объяснить массам, почему те произвол терпеть должны? Вот это-то у них и зовётся любовью. Но вот ты бы стал терпеть, если тебя планомерно избивают и грабят при этом? Нет? И никто б не стал, только тот, у кого воли нет. А они это грехом объявили, воли нас лишают. Понимаешь, какую хитрую софистику императорские прихвостни развели? А ведь по чести и совести надо сдачи дать. Так? Но дворянчики уверены, что у простого народа чести нет, что боженька честью только благородных наделил. А я вот как рассуждаю: если там, на небесах, кто-то есть, и этому кому-то не насрать на всё, что здесь происходит, он на нашей стороне. А почему нет? Думаешь, отправит Он в ад того, кто и так в грязи и нищете родился и чью жизнь и без того адом сделали вышестоящие начальники? Я думаю, нет. Человек – вроде бы низкое существо, греховное, а всё равно до такой подлости не додумается. А Господь Бог же – он же ведь всеблагой и милостивый. Так ведь говорят? А если по справедливость, то наказывать-то надо как раз тех, кто такие порядки устроил: царей, князей, да прочую шваль, возомнившую из себя невесть кого.

Снаряды гремели, а Дьяк даже внимания не обращал на то, что на улице творится – так увлёкся своими рассуждениями. Павел слушал лишь в пол-уха, а по большей части пребывал в собственных мыслях. Да и взрывы постоянно заглушали слова.

– Короче, что-то мне подсказывает, – говорил Дьяк, – что Тому, кто там на небе, просто насрать на нас. Запустил он, ведать, весь процесс этот, а теперь сидит и смотрит, что получится. А может и не запускал, и не смотрит, а может, там и нет никого. Не знаю я, понимаешь? Да и никто не знает, ибо невозможно такое знать. А если кто-то утверждает, что знает – пиздит! Вот хоть обосрись, пиздит! – Дьяк закипал от негодования, но тут он резко успокоился и сменил тему. – Хорошо бьют, крупным калибром. Десять дюймов, походу. Или больше. Так от города камня на камне скоро не останется.

– Интересно, где у них наводчик? Не в слепую же хреначат, – вслух подумал Павел.

– А может и в слепую. Подкатили орудия и долбят, куда не лень. Им-то что? Снарядов много.

– Нет, не в слепую. Прямо по нашим позициям бьют. Получается, знаю, куда.

– А чего тут не знать? Город открыт – ходи, кто хочешь. Лазутчики поглядели и доложили.

Два с лишним часа продолжался обстрел. Люди устали от этого изматывающего грохота, и когда взрывы смолкли, и на улице воцарилась тишина, все вздохнули с облегчением. Верилось с трудом, что артобстрел, наконец, прекратился. Впрочем, Павел не расслаблялся, ждал, что вот-вот начнётся атака. А тут и полевой телефон задребезжал. Павел схватил трубку.

– Второй взвод, все целы? – раздался голос Жеки.

– Двое пропали без вести.

Вестей о начале наступления не было. Жека велел продолжать прежнюю работу. Следовало привести в порядок траншеи и прочие укрепления.

Когда Павел выбрался из подвала, улицу было не узнать. Несколько огромных воронок обезображивали дорогу, траншея оказалась распахана, повсюду валялись тела и вещи, труп лошади, придавленный телеграфным столбом, чернел разорванным брюхом. Горел перевёрнутый грузовик. Пушка с исковерканным лафетом лежала на обочине, частично заваленная обрушившейся стеной дома напротив. В окнах полыхали пожары. От дыма щипало глаза. Дым был повсюду. Повсюду краснели языки огня. Огонь покарал этот город, как когда-то покарал Содом и Гоморру, отступившие от законов Всевышнего. Но карающим богом в этот раз был император, а его ангелами смерти – крупнокалиберные гаубицы.

Сквозь вопли раненых и шум огня Павел расслышал младенческий плач. Пошёл на звук и вскоре наткнулся на чёрную кучу, от которой тянулся кровавый шлейф. Разорванная пополам женщина. Её мёртвые руки прижимали к груди орущий свёрток. Преодолев отвращение, Павел разжал холодные пальцы трупа и вытащил этот свёрток. Оттуда смотрело красное, сморщенно от визга личико младенца. Ребёнок не пострадал – и это было настоящим чудом. Павлу вдруг показалось, что он держит в руках собственного сына, который погиб в аварии десять лет назад.

Подошёл Дьяк.

– Помилуй души их грешные, – пробормотал он, обращаясь к кому-то невидимому. – Так что делать-то, товарищ сержант?

– Что-что. Работать. Траншею надо рыть, завалы разгребать. Теперь уж точно недолго осталась.