Новая правда ротмистра Иванова

Глава 16. Ночная атака

Вражеские снаряды весь день летали над головами засевших в траве бойцов. Падали в поле, среди домов – словом, где придётся. Один даже шлёпнулся во двор, в котором обустроился взвод сержанта Сивого. К счастью, никто не пострадал, зато все чуть в штаны не наложили.

Союзные пушки тоже трудились без устали, кромсая оборону противника. Им активно помогали танки. Время от времени они отъезжали пополнить боезапас, а потом возвращались, и снова заводили свою шарманку, гремя среди зарослей разнокалиберной артиллерией. Со стороны рубежа всё меньше и меньше прилетало снарядов, а когда стемнело, враг и вовсе замолк. Гаубицы Союза тоже поумерили ярость и лишь лениво поплёвывали в то, что осталась от оборонительной линии.

Бойцы привыкли к артиллерийской стрельбе, привык и Павел. Ему перестало мерещиться, что вот-вот снаряд на голову рухнет, чувство опасности притупилось. Мужики сидели группками, болтали, посмеивались над противником, настроение царило приподнятое. Все были уверены, что после дневной артподготовки ни солдат, ни ДОТов на рубеже не осталось – кто ж выживет после стольких-то часов бомбёжки? А если кто и уцелел, то наверняка, сдадутся при первой же возможности. Так рассуждали почти все. Рассчитывали уже завтра утром праздновать победу в городе.

Жека под вечер снова куда-то свалил, а Павел от нечего делать разговорился с Колькой Красильщиковым и Зафаром. Рассказал им, откуда прибыл, да и сам немного расспросил про здешние порядки. И вот слушал он о том, как люди в империи живут, что на заводах творится, да каково крестьянам приходится, и только головой качал: тяжко приходилось народу. Про СТК тоже поспрашивал. Рассказали. Гордились тем, что там всё общее и что справедливо всё, и вообще, не жизнь, а сказка. Почти. До полного счастья постоянно чего-то не хватало: то бандиты мешали, то неурожай и голод, то враги и вредители, а то ещё какая-нибудь ерунда случалась.

– Как вы там живёте-то? Совсем ничего своего? – удивился Павел.

– Отчего же? – удивился Красильщиков. – У меня дом свой, к примеру. Сам строил. А вот средствами производства никто единолично владеть не может, а значит и не может эксплуатировать своих товарищей. Земля общая, предприятия общие, значит, пашем, считай, на самих себя. И по-человечески всё у нас устроено. Хош работать – работаешь, не хош – никто не неволит, вали, куда знаешь. Но народ от нас бежать не торопится. А где ещё-то есть жизнь для простого человека? Нет нигде: бандиты вокруг одни.

– А семья-то есть? – спросил Павел.

– Есть. Жена, двое сыновей. Нам Союз даже паёк выделяет на ребятишек, пока те работать не начнут. А у тебя остался кто дома?

– Никого не осталось, – вздохнул Павел.

– У меня от первой жены дочь, и от второй – два сына, – Зафар порылся за пазухой, достал фотокарточку. – Первую жену Аллах забрал, это – нынешняя, – он протянул снимок Павлу.

Павла же весь день мучила чесотка. Особенно к вечеру усилилась. Вши с остервенением грызли тело под рубахой, и – хоть волком вой.

– Что, вша ест? – усмехнулся Красильщиков.

– Ага, чешется всё. Живьём жрут, собаки.

– Да и не говори, баньку бы растопить. Ну ничего: вот возьмём город... – Красильщиков мысль свою не закончил и мечтательно уставился куда-то вдаль, в сторону границы.

Вернулся Жека и собрал свой взвод.

– Так, пацаны, – сообщил он. – Сегодня отдых, а под утро начнём наступление. Огневых точек у них вряд ли много осталось, но вот по окопам могут сидеть, так что надо чистить.

– Эх, пострелять бы ещё немного по ним, – заметил Красильщиков.

– Хорошо бы, ага, – согласился Жека. – Только чем? Снаряды-то на исходе. Нет у нас запасов. И так всё выгребли. Ну да ничего, справимся. Нас танки прикрывать будут. Так что не дрейфте.

– А чего труховать? – спокойно произнёс Зафар. – Смерти я не боюсь. Помру – так помру. На небесах меня ждёт награда. Всё в руках Аллаха.

– В рай, типа, захотел? – посмеялся Жека. – Не, мне этого добра не надо: предпочёл бы по-человечески помереть, с концами. Хули я там забыл, на том свете-то? Да и вообще, не о рае думать надо сейчас, а о том, как вычистить ублюдков, что по траншеям сидят. Умирать нам не с руки – дел много ещё. Кто ж новый мир будет строить? Короче, отставить упаднические мысли!

Умирать тут Павел тоже не собирался. Не хотелось на чужбине кости свои сложить. Дома – пусть. Но только не здесь.

– Кстати, хорошие новости, – продолжал Жека. – Из штаба передали. Вчера ночью в городе началось восстание. Рабочие подняли бунт, захватили несколько заводов. Но часть гарнизон ещё держится, надо бы поторопиться, помочь ребятам.

– Поможем, – согласился Красильщиков. – Это мы с радостью.

Остальных бойцов новость тоже воодушевила, и теперь все говорили лишь о том, как власть в городе возьмут, как свергнут эксплуататоров и перестроят всё по собственному усмотрению, и вот тогда-то уж точно счастье настанет. Люди мечтали о новой жизни, а Павел хотел жизни старой, чтоб без этой напрасной пальбы и без ночной лёжки в холодной осенней траве. Но и ему сообщение из штаба дало надежду: значит, быстрее закончится бой и рисков меньше.

Вот только заснуть Павел снова не мог. Вши кусали, нога постреливала, а взрывы на рубеже периодически нервировали своей внезапностью. Да ещё и сырость донимала, и как Павел не подтыкал под себя полы плащ-палатки, всё равно согреться не мог. Разум же непрестанно мучился вопросом: что ждёт впереди, что принесёт очередной рассвет. «А если погибну, – размышлял Павел, – то какой смысл во всём этом? Неужто я попал сюда только, чтобы подохнуть, да ещё за идеи, которые сам не разделяю, за людей, которых вижу впервые?» Воевал-то он не за Божье дело, и не за Отечество, а за тех, кто желал разрушить вековые порядки и насильно устанавливать собственную власть.

Но вместе с тем креп и другой голос, подпитанный рассказами Жеки и сержанта Красильщиков о жизни в империи. Много страстей Павел наслушался от них: и как рабочих на заводах начальство избивало, и какие копейки получали люди за свой труд, как в бараках жили в комнатушке по десять человек и как недовольных крестьян солдатами усмиряли и пороли целыми деревнями, включая стариков, баб и детей. Просыпалось праведное негодование. Павел и сам, по сути, из народа был, и ни малейшего сочувствия не испытывал к тем, кто народ этот обижал. «Почему же не должно людям за свободу и за счастье своё воевать? – настырно твердил голос. – Почему дать сдачи не имеют право мучителям? А может, и не такие уж плохие эти идеи, за которые мужики так самоотверженно драться пошли?»

Так Павел и промучился всю ночь. То к одной мысли склонялся, то к другой, беспокойный разум никак не давал расслабиться. В конце концов, совсем запутался, что есть хорошо, что плохо, и на чьей стороне правда. Изворочался весь, измаялся, а ни к какому единственно верному выводу не пришёл. В конце концов, разозлился на самого себя, выгнал шебутные мысли, и уже твёрдо решил уснуть, даже задремал немного.

Но сон вспугнула команда «Подъём!»

Стояла предутренняя густая тьма. Где-то на востоке тоскливо грохотали редкие орудия.

– Слушайте сюда, – объявил Жека, собрав своих бойцов. – Слушайте и запоминайте! Первый взвод пойдёт за «Апостолом» правее. Мы – за «двушкой». Остальные два – с «ящиками». Машины встанут на позициях и будут нас прикрывать, а мы по-тихому идём к линии обороны и пробиваемся вглубь, захватывая по пути, что можем. Видите окоп или ДОТ, аккуратно подползаем. Если всё тихо – занимаем и идём дальше. Если кто-то там куролесить начнёт, вначале – гранату, потом уже – судя по обстоятельствам, как вас учили. Главное, сразу в штыки не лезем. Если уж совсем никак – капитан вызывает поддержку артиллерии или танка. Тогда отползаем и ждём, – Жека обвёл взглядом бойцов; те закивали.

– Погоди, – возразил Павел. – Ты ж говорил, за танками пойдём. Там же минное поле. Как без танков?

– Да какое поле, – махну рукой Жека. – Всё поле артиллерия перерыла. Нельзя танки вперёд пускать, пойми. Если в окопах засели ракетомётчики, все наши танки, как спички, погорят. Чем воевать тогда?

Павла снова охватил предбоевой мондраж, опять закрутило живот. Смотрел в темноту, в неизвестность – а там таились минные поля, окопы и чёрт знает что ещё, может, даже сама смерть.

Подбежали два солдата с большим котлом, от которого шёл пар:

– Товарищи. Чай горячий. Айда сюды.

Налили, кому во что. У Павла со вчерашнего дня оставалась банка из-под тушёнки – резервуар этот Жека посоветовал не выбрасывать, и теперь стало понятно, почему. Чай оказался еле тёплым, сладковатым, да ещё и некрепким – помои, а не чай, но на душе стало всё равно приятнее.

– Жрать охота, – прозвучал в темноте знакомый юношеский голос. Говорил парнишка, которого звали Кротом.

– Перед боем нельзя, – ответил снайпер. – Если пуля в желудок попадёт, сдохнешь. Потом пожрём, как в город притопаем. Там, поди, хлебом-солью нас встретят. Слыхал, что взводный говорил?

– Хорош чаёк, – Красильщиков довольно крякнул. – А то задубел, сука, в конец.

– Стопочку бы водки сейчас, – мечтательно заметил кто-то.

Взревели моторы. Двухбашенный танк выкатил в поле, урча своим железным нутром. Боевые машины вылезли из развалин, будто звери на ночную охоту. Роту тоже вывели на оперативный простор, и теперь люди стояли позади техники, нюхая выхлопы, и ждали, когда скомандуют идти в атаку.

Сигнальная ракета беспокойной красной звездой взмыла в небо. Двигатели взревели, «двушка», за которой собрался взвод Жеки, дёрнулась и поползла во тьму. Слева и справа загрохотали гусеницами другие боевые машины. И люди понурой, обречённой массой сутулых шинелей и пальто потащились вслед за бронированными зверями туда, где затаился враг.

Держа в руках трофейный карабин, Павел шагал вместе со своим взводом за танком. Шли молча, топтали ботинками и сапогами траву, которую не додавил танк. Вскоре «двушка» остановилась у остова разрушенного дома, дремавшего посреди поля.

– Всё, дальше сами, – объявил вполголоса Жека. – Рассредоточиться!

Разбились группками по двое, по трое и, пригнувшись, двинулись к рубежу. Павел шёл вслед за Жекой, за ним шуршал сухим бурьяном Крот с выпученными от страха глазами, слева маячила громоздкая фигура пулемётчика Хомута. Шли. А куда шли – чёрт знает. Впереди темно, не видно ни зги. Вот это-то Павла и беспокоило. Странная атака какая-то получалась.

Ноги заскользили по рыхлому грунту, и Павел вместе с Жекой и Кротом оказались в огромной воронке глубиной почти в человеческий рост.

– Мы близко, – прошептал Жека. – Скоро к позициям противника выйдем. Там колючка должна быть.

Выползли, потрусили к следующей воронке. А где-то, не очень далеко, уже начали постреливать. Пулемёт заливался в ночи безумной трелью, что-то грохнуло, потом – ещё и ещё. Павел слышал дыхание тех, кто шёл рядом. Тяжёлое дыхание, нервное.

Внезапно взрыв раздался совсем близко, бойцы, как один кинулись на землю, и Павел тоже плюхнулся в заросли ковыля. Кто-то душераздирающе завопил.

– У нас раненый! – закричали в соседней воронке. – Где санитар?

Впереди заработал пулемёт. Глухо затарахтел в пустоте, и трассеры оранжевыми полосками заметались над головами припавших к земле бойцов. Ещё в нескольких местах застрекотали очереди. С противоположной стороны принялись в ответ грохотать пушки и крупнокалиберные пулемёты, заглушая вопли раненого.

– Да унесите же его кто-нибудь! – ругались бойцы.

В ночном небе шепеляво засвистели миномётные снаряды. Они с грохотом приземлялись в поле, стремясь накрыть наступающих. Во тьме закричал ещё один раненый.

– Взвод, за мной бегом! – приказал Жека и, пригнувшись, бросился куда-то в неизвестность. Павел оглянулся: Крот лежал, как пришибленный.

– Чего разлёгся? Бежим, – окликнул его Павел.

– Не могу, – процедил Крот.

– Ранен?

– Не могу туда, не хочу, – лепетал паренёк.

Недолго думая, Павел схватил юношу за шиворот и поволок за собой. Тот поначалу брыкался, а потом принялся перебирать ногами, и вот он уже самостоятельно бежал, следуя за Павлом по пятам. Снова воронка. Жуткий шелест очередной мины оборвался хлопком, от которого заложило ухо. Павел свалился на распаханную взрывами землю. Поднялся, пополз на корячках. Тут рука в чём-то запуталась, потом нога – Павел оказался в плену колючки. Та цепанула за щеку, за руку – было больно. Наконец, кое-как высвободился. Следом лез Крот. Ойкал и ругался, но лез, боясь отстать.

Павел же совершенно потерял из виду Жеку и остальных. Добрался перебежками до ближайшей рытвины и залёг. Рядом пристроился Крот, дрожа от страха.

– Никогда так больше не делай, – процедил Павел. – Приказано бежать, значит, яйца – в кулак и беги. А то и себя угробишь и своих подставишь, понял?

Крот кивнул.

Вспыхнула осветительная ракета, за ней ещё одна, и вскоре над полем взвилось в небо несколько пронзительных солнц. Они медленно падали вниз, и в их лучах, наконец-то, стало видно, что происходит вокруг. Впереди мелькали затылки и спины бойцов, засевших в траве и воронках. Всё перерыто – ямы зияли выпущенными кишками земли. А посреди всего этого безобразия торчал безлистой щетиной редкие оставшиеся в живых кустарники. Павел не видел врага, слышал только пулемётные очереди, что звучали повсюду. Покряхтывали, постукивали, временами где-то что-то свистело и взрывалось. «Вот вляпался-то, старый дурак», – ругал себя Павел, поняв, наконец, в какую западню угодил.

Двумя перебежками он добрался до группы бойцов, засевшей среди рытвин, за поваленной тощей осинкой. Тут оказались сержант Красильщиков, Емеля Хомут со своим громоздким орудием и ещё один боец, то и дело поправляющий фуражку. Тот залёг у ствола дерева, пристроив на нём свой автоматический карабин, и наблюдал за разрытым полем впереди. Вот только враг носа не казал, и стрелять было не в кого.

– Где Жека? – спросил Павел, заваливаясь рядом. – Чего делать-то вообще? Откуда огонь ведут?

Осветительные ракеты одна за другой погасли, и поле снова погрузилось во мрак, нещадно разрезаемый трассерами и вспышками.

– Вперёд съебались, забыли нас тут, – кивнул в сторону Красильщиков; он сильно нервничал, – Не вижу, кто стреляет. Тут, как будто тихо.

Сержант высунулся над поваленным деревом, огляделся, затем приказал:

– За мной, – и, перешагнув преграду, посеменил, пригнувшись, вперёд. За ним последовали остальные, Павел не отставал, бежал прямо за сержантом.

– Первое отделение! – крикнули откуда-то сбоку – кажется, это был. – Где вы все, блядь?

Красильщиков остановился и присел.

– Тут! – заорал он в ответ.

Заработал пулемёт. Близко и глухо, словно из-под земли. Трассер скользнул пред глазами Павла, и Красильщиков завалился на бок, распластавшись в неудобной позе. Павел инстинктивно растянулся пузом на траве и замер. Сердце бешено колотилось.

– По нам стреляют! Слева! – раздался крик.

– Братцы, блядь, вытащите меня отсюда! В ногу, сука!

– Убили одного!

– Взвод, лежать! Не подымать головы! – орал Жека.

А пулемёт не унимался, стучал и стучал, как дятел в вечернем лесу. Павел попытался приподняться, но в рюкзак что-то ударило. Лёг обратно. Прижали, что не пошевелиться даже. По несчастливой случайности, воронок рядом не оказалось, спрятаться негде. Перед самым носом – подошва сержантского сапога. Красильщиков больше не двигался. Наповал сразило. Первый мертвец, которого увидел Павел на этой войне. И что-то подсказывало – не последний.

Штурм позиций оказался труднее, чем рассчитывали. Противник явно не собирался сдаваться и уступать без боя, засел за каждой кочкой и нещадно поливал свинцом наступавших. Позади гремели пушки танков и пулемёты крупного калибра, но били они наугад во тьму, и эффективности у такой стрельбы было не так много, как хотелось бы.

Заморосило. Капли мелкими иголками кололи лицо, шею, руки. Павел натянул покрепче шапку и надел капюшон. «Самая погодка, чтоб подохнуть, – думал он, лёжа на холодной земле. – О такой смерти только мечтать можно. Под дождём, пузом в грязи. Эх, а сержанта-то жалко. Помер вот так просто». Так просто и случайно, как всегда и бывает на войне. Павел узнавал знакомый почерк солдатской смерти.

Емеля, которому повезло залечь в складках местности, поставил свой пулемёт на сошки и принялся постреливать в ночь короткими очередями.

– Видишь кого? – крикнул Павел. – Где?

– Там стреляет, слева. Вспышки вон. Ща накрою, на… – не договорив, Хомут дал пару очередей.

Где-то справа выстрелили из гранатомёта, и снаряд со свистом полетел в ночную темень. Раздался взрыв – вражеский пулемёт заткнулся.

– Быстрее, мужики, – сказал Павел, – вон к той воронке.

Поднялся и побежал, но пробежав метров сто, споткнулся и скатился в рытвину. Следом сползли Емеля, боец с карабином и Крот.

– Дьяк подбил засранца, – объяснил Хомут; он устроился на склоне воронки, смахнул землю с механизма заряжания пулемёта, а потом, достав из кармана маслёнку, капнул на затвор. Аккуратно всё дала, с трепетом, как будто с дитём возился, а не с оружием.

– Откуда стреляли-то? – поинтересовался Павел. – ДОТ что ли?

– Хрен поймёт.

– Наши где? Видел, куда пошли?

– Небось, вбок убегли, – предположил боец с карабином, поправляя сползший набекрень картуз.

– Не мели ерунды, Федька, в какой бок? – пробасил Хомут. – Вперёд потопали, догнать надобно.

– Так чего сидим, мужики? Пойдём, – Павел выбрался из воронки, огляделся – всё спокойно, – за мной!

Дождливая морось оседала на лице, было холодно, неуютно, грязно. Павел чувствовал, что перемазался весь с ног до головы – обычное дело, казалось бы, но за годы на гражданке он уже успел отвыкнуть от такого. Хотелось домой, в тепло и уют, а вместо этого – тьма, сырость, да пули свистят.

Пройдя некоторое расстояние, Павел почувствовал себя дезориентированным. Он вдруг понял, что совершенно не представляет, в каком направлении двигаться, где свои, а где чужие. Стреляли теперь по большей части за спиной, а впереди – словно всё вымерло.

Туша артиллерийского орудия, исковерканная и усталая, валялась среди ухабов. Павел споткнулся о бревно, потом под ноги попался обломок ящика. Павел упал, успев подставить руку. Выругался. Пальцы его нащупали что-то склизское, кашеобразное. Он провёл рукой дальше: ткань и что-то твёрдое, подбородок, зубы. Снова выругался. Чуть не стошнило. Принялся судорожно вытирать руки о землю.

– Чего случилось? – пробасил позади Хомут.

– Ерунда, – пробормотал Павел, поднялся, но через пару шагов ботинок неблагозвучно чавкнул, а потом запнулась о какой-то твёрдый предмет. – Фу, бля… – Павел перешагнул невнятную кучку. Сладковатый запах гниющего мяса бередил ноздри.

– Ноги поднимайте выше, – проворчал Павел, торопясь уйти прочь от разбитой артиллерийской позиции.

Присел на корточки у ближайшего куста, осматриваясь и приходя в себя. Ещё раз вытер руки о траву. Павел не отличался брезгливостью, и не тошнило его при виде трупов, но сейчас было омерзительно до рвоты. Мирная жизнь сыграла свою роль: смягчила, очеловечила, а может, просто сделала слабым.

– И куда ты нас завёл? – скептически ухмыльнулся Федька. – Нет же никого. Мы точно за своей ротой идём?

– Должны, – куда-то в сторону проговорил Павел. Сам понимал, что облажался, а признавать не хотелось. А ведь крупно облажался: где ж теперь своих искать? И ведь ситуация такова, что на засаду вражескую нарвёшься – пристрелят, и на своих нарвёшься – тоже пристрелят, не распознав во тьме.

– Какова глубина обороны? – спросил Павел.

– Ну верста, может, или полторы, – пожал плечами Федька.

– Заблудились мы немного, – признался, наконец, Павел. – Хрень вышла, извините, ребят.

– И что теперь?

– Дойти до безопасной территории, дождаться утра, а там хоть видно будет, кто где.

Остальные согласились. Бегать между огневых точек противника и кого-то искать в темноте – выглядело глупой затеей. Медленно и осторожно двинулись вперёд. Павел ежеминутно останавливался, прислушивался. Боязно было. А ну как опять пулемёт за очередным кустом? Одного хватило, чтоб понять всю непростую истину сложившейся ситуации. В руках – карабин, но он мало поможет, случись что. Надеялся теперь Павел только на слух. Да и то не сильно – мешали звуки стрельбы и взрывов за спиной.

Заприметив впереди небольшой заросший холмик, смутно вырисовывающийся в ночи, Павел замер и жестом велел своим спутникам не двигаться.

– Что такое? – шепнул Федька.

Некоторое время Павел молчал, прислушивался.

– Не нравится мне этот бугор, – тихо проговорил он, указывая на подозрительную возвышенность.

Остальные трое подошли поближе.

– Да обычный холм, – пожал плечами Федька.

– Нихрена он не обычный. Разведать надо. Попробую подползти, гляну. А вы ждите.

И Павел, оставив вещмешок, что предательски побрякивал при каждом шаге, пополз к холмику. Карабин же взял с собой, хоть с ним ползти было неудобно, да и в случае стычки на ближней дистанции, Павел больше рассчитывал на револьвер – его, по крайней мере, перезаряжать после каждого выстрела не требовалось.

Немного продвинувшись вперёд, наткнулся на траншею и пополз вдоль неё в сторону холма. Вдруг Павел услышал голоса. Разговаривали несколько человек – три-четыре, и совсем близко, откуда-то то ли из траншеи, то ли из-под земли – неясно. Ясно лишь то, что тут прятались люди. Павел обогнул холм с другой стороны, и заметил вкопанные брёвна – наружная часть заглубленного сооружения. Здесь голоса слышались отчётливее. Это была огневая точка, и её требовалось уничтожить во избежание дальнейших неприятностей, как для самих себя, так и для тех, кто пойдёт следом. Было странно, что на подступах нет других солдат. Или прикрывающие сидели в каком-то хитром месте, или народу у противника оставалось так мало, что даже на защиту ДЗОТа никого не выставили.

Вернувшись, Павел обрисовал своим спутникам ситуацию и предложил план дальнейших действий. Двое должны были подкрасться со стороны входа, двое – со стороны амбразуры и закидать врага гранатами.

– Я, допустим, подползаю к дуплу ихнему, швыряю гранаты, – говорил он, – а Емеля со стороны двери расстреливает всех, кто остался. Крот и Федька прикрывают. Если всё пойдёт плохо, или подкрепление подоспеет – валим в темноту.

Хомут задумчиво сдвинул брови, а потом важно кивнул:

– Пойдёт.

Федька пожал плечами, почесал затылок:

– Попытаться можно.

– Пойдёшь со мной, Крот, – обратился Павел к пареньку, который сидел в траве ни жив, ни мёртв. – Только смотри у меня. Я ползу – и ты ползёшь, я стреляю – и ты стреляешь. Без самодеятельности, и чтоб всё чётко. Понял?

Крот кивнул.

– И никаких затупов, ясно? Не подведёшь?

– Я справлюсь, я тогда это… В общем, я – да. Я понял, – пробормотал Крот, немного, впрочем, ободрённый доверием старшего товарища.

Так и поступили. Павел взял у Хомута пару гранат – местный аналог «лимонки» – и с Кротом пополз к тому месту, где предполагалась амбразура ДЗОТа. Федька и Емеля крались к траншее. Нагруженный амуницией и боеприпасами Хомут издавал довольно характерное позвякивание при каждом шаге, он мог демаскировать всех четверых, но без пулемёта с одними карабинами шансы на успех были малы.

Крот же держался молодцом, в точности исполнял указание Павла. Правда, полз паренёк слишком шумно, а потому Павел приказал ему остаться чуть позади, а сам приблизился к амбразуре сбоку. Прислушался. В помещении спокойно разговаривали несколько человек так, будто никакой опасности им не грозило.

– Не, до нас не дойдут, – говорил один басом. – Стреляют на переднем крае. С рассветом отступят, не полезут.

– Что-то страхово тут сидеть. А ну попрут всё же? – возразил второй молодым фальцетом. – Не думал я, что такая херня мне выпадет. И чего нас сюда притащили? Эх, в Павлограде было хорошо: никаких тебе блядских окопов, никакой сырости. Казарма тёплая, еда сытная. А тут, сука, говно одно меси, – боец тяжело вздохнул. – А мне ведь полгода осталось! Ротный так вообще срок обещал скостить. А тут на тебе: сиди жопой в луже и жди смертушки.

– Хватит гундеть, Васька, уже который раз одна и та же песня, – прервал его третий, постарше. – И без того тошно.

Послышалось хлюпанье воды.

– Ебучая лужа! – выругался молодой. – Неделю не высохнет никак! Да ещё стреляют. Когда ж угомонятся-то? Мне тут спится уже паршиво от этого всего...

– Зато будет, что на гражданке рассказать, – усмехнулся старший.

– Тихо, – вдруг цыкул первый. – Слышали? Кто-то ходит, что ли, снаружи?

– Где?

– Нет, никого.

– Да есть говорю. Проверить надо.

Послышался лязг затворов. Пора. Павел вытащил обе гранаты, вырвал чеку у одной и лёгким движением руки послал её в амбразуру. Следом и вторая нырнула в узенькую щель. Павел откатился в сторону.

– Что за… – воскликнул один из бойцов.

Взрыв. Из амбразуры вырвались клубы дыма вперемешку с землёй, вопли и ругань. Ещё взрыв.

Павел подскочил к щели и, наставив в неё револьвер, шесть раз подряд нажал на спуск. Подбежал Крот и выстрелил туда же из винтовки. С противоположной стороны затараторил пулемёт Хомута, сопровождаемый лёгкие хлопками карабина. А потом всё смолкло.

***

Павел заглянул в низкую дверь ДЗОТа, направляя внутрь неуверенный луч фонарика. Закашлялся от пороховых газов. Воняло тротилом. На станке перед амбразурой застыл пулемёт. На земляном полу разлеглись три истерзанных пулями и осколками тела. У одного вместо ноги – тошнотворное месиво с торчащим обломком кости. Кровь смешалась с грязной лужей в центре тесного помещения.

Павел радовался, что опасность устранена, и огневая позиция не представляет больше угрозы для наступающих. А вместе с тем удивлялся сам себе: это ж надо, гибели человеческой радоваться! Но всё равно радовался, потому что мертвы они, а не он. Происходящее выглядело какой-то нелепой игрой, где следуя правилам, Павел принял одну из сторон, и теперь вынужден был играть до конца, играть всерьёз, насмерть. И как-то глупо он ощущал себя от этого.

– Бля, а ведь напоролись бы, – проговорил за спиной Федька. – Точняк, напоролись бы! Покосили бы нас не за грош.

– Верно. Хорошо, Пашка заметил, – согласился Хомут, что караулил траншею, поджидая подкрепление противника.

Павел выключил фонарь, замер.

Тихо! – прошептал он. – Слышали?

Все застыли на месте. Вдали нарастал рёв мотора, сопровождаемый короткими очередями крупнокалиберного пулемёта. Какая-то машина ехала в сторону захваченного ДЗОТа.