Новая правда ротмистра Иванова

Глава 19. Снег

«Иволга» гремела по разбитому асфальту, а по обе стороны улицы тянулись разрушенные постройки. Который час одно и то же. Смеркалось. Дни в последнее время становились всё короче.

Напряжённо, с замиранием сердца Аркадий вглядывался вдаль. Ладони взмокли, на лбу выступил пот. Аркадий боялся. Его страшила эта мёртвая, неестественная тишина, повисшая над улицами, страшили огрызки стен, торчащие над буйной порослью гнилыми зубами прошлого, страшила немыслимая пустота, царившая вокруг.

Орудийный гул пропал. Внезапно. Был – и вот его нет. А отъехали, казалось, совсем недалеко от линии фронта. Несколько раз уже Аркадий останавливался, глушил мотор, выходил на улицу и вслушивался, вслушивался, вслушивался... Но ни единого звука не доносилось до его ушей. Этот мир вымер. Просто так по щелчку пальцев. Тогда Аркадий ехал дальше, а уродливые руины по-прежнему тянулись по обочинам дороги. С каждым часом надежды на возвращение становилось всё меньше.

– Куда вы нас завезли? – в который раз возмутился Посвистайло. – Куда вы едете? Разве не видите, что мы удаляемся от города? Город в другой стороне. Поворачивайте назад!

– Это бесполезно, – спокойно проговорил Аркадий. – Отсюда не возвращаются.

– Так зачем вы поехали? Объясните мне ради всего святого, зачем? Вы что, не знали, куда дорога ведёт?

Аркадий не ответил. Да, он не знал. Хотел проехать пару кварталов, свернуть, не доезжая до ЗПИ, и добраться до безопасного места. Сам не понимал, как это случилось, и как звуки стрельбы могли исчезнуть. Погнал машину обратно, но оказался в совершенно незнакомом районе, принялся кружить вокруг квартала, но сколько бы кругов он не делал, никак не выходило дважды проехать по одной и той же дороге. В первый раз думал, что просто ошибся, свернул не на ту улицу, но потом понял, что нет, не ошибся. Здесь творилось нечто невообразимое, это место не давало уйти, запутывали пространственные искажения, превратившие руины старого города в сплошной безвыходный лабиринт.

Стены маячили пред глазами. Потрескавшиеся, разбитые, щербатые они громоздились вдоль дороги. Они прятались за деревьями и кустами, наблюдали внимательно и осторожно, а порой как будто насмешливо. Остовы и каркасы уничтоженной жизни спали в жуткой тишине, в кирпичном, заплесневелом безмолвии.

Обычно Аркадий контролировал страх, даже рвущие снаряды не могли подавить его волю. Но сейчас страх владел им безраздельно. Аркадий знал, что попал в адский замкнутый круг, в котором придётся блуждать до тех пор, пока не он обессилит и не умрёт от голода и жажды. Это была Зона Пространственных Искажений – место, из которого нет выхода. Люди обозвали его «чёртовой пастью», говорили, что оно нечисто, что тут властвует сам Диавол со слугами своими. И в это легко верилось.

Почему он оказался здесь, Аркадий не знал. Не должен был сюда попасть, не должна была эта зона начинаться так близко к мосту. И всё же попал. И он гнал машину неведомо куда и зачем. Понимал, что бесполезно, но гнал, не желая мириться с неизбежным.

Вацуев и Кожеедов тоже всё прекрасно понимали. Молчали, зная, что слова тут не помогут. Они смирились. Только управляющий по-прежнему ёрзал на заднем сиденье и возмущался, обвиняя в происшедшем всех вокруг.

Устав от бессмысленного и бесконечного бега в пустоту, Аркадий решил остановиться. Затормозил на площади у разбитого фонтана, рядом с которым в зарослях репейника тонули чугунные скамейки. Перед взором простирались руины огромного завода. Фасад трёхэтажного здания с колоннами всё ещё держался, не смотря на то, что само оно давно рухнуло. Напротив – памятник с оторванной головой. За распахнутыми настежь ржавыми воротами – титанические груды металлолома: обломки то ли доменных печей, то ли каких иных конструкций. Уродливые останки былого могущества тонули в сгущающихся сумерках под всеобъемлющей серостью заскорузлых туч. Свет медленно угасала, четыре человека, так внезапно вырванные из обыденных законов бытия, сидели в машине и смотрели на это безобразие. Каждый по-своему осознавал весь ужас положения, в котором очутился, по-своему пытался смириться с безвыходностью ситуации.

Аркадий заглушил мотор.

– Почему мы остановились? – мерзкий плаксивый голос управляющего уже порядком бесил, заставляя морщиться от омерзения. – Поехали же! Темнеет. Вы за всё ответите! Понятно? У меня есть адвокаты. Хорошие адвокаты! Всех вас засужу, ясно? Вывезите меня уже отсюда!.

– Заткнись, – прошипел Аркадий сквозь зубы, поворачиваясь к Посвистайло.

– Да вы каким тоном со мной разговариваете?

Из-за пазухи Аркадий извлёк видавший виды револьвер.

– Заткнись, или я тебе пулю в лоб пущу, – произнёс он сухо, и Посвистайло побледнел.

– У-уберите. Не надо в меня этим тыкать. Вы чего задумали? – лицо управляющего втянулось в жировые складки подбородка.

Решив, что тот достаточно напуган, Аркадий убрал оружие и, положив руки на руль, обречённо уставился на чернеющие руины за окном.

– Мы находимся в ЗПИ, – произнёс он. – Как вы знаете, отсюда нет выхода. Мы останемся здесь навечно.

– Вот те на. И чо теперь? – недовольно пробасил Кожеедов.

– Не стоит делать поспешных выводов, – возразил Вацуев; он старался сохранить оптимизм, но голос его подрагивал. – Завтра рассветёт, мы утречком-то и выедем куда-нибудь. Ну не может же такое быть, что никуда не выедем? Это же ерунда какая-то, господа!

– Ерунда, – согласился Аркадий, – ещё какая ерунда, и всё же это так. Никто никогда не выбирался из ЗПИ. Дороги обратной нет, мы обречены скитаться, пока не умрём.

– Да ладно вам! – не сдавался Вацуев. – Наверняка же выедем. Вы же сами не знаете, Аркадий Аркадьевич: иначе быть не может. А мало ли чего невежи придумывают? Так ведь?

Вопрос повис в воздухе, Аркадий не ответил, да и был ли смысл отвечать? В спорах не приходит истина, и не приносят пользы глупые попытки обнадёжить себя.

Аркадий вышел на свежий воздух. Осенний ветер трепал полы плаща, заставляя ёжиться от холода. А вокруг всё казалось до тошноты обыденным и в то же время невероятно чужим.

И тишина… Аркадий никогда не слышал такую тишину. Она убивала и возрождала к жизни, она наполняла сознание и растворяла его в себе, она сдавливала голову стальным капканом. Он начал понимать эту тишину, начал мириться с ней, как мирится приговорённый к смерти с собственной участью. Он подставил лицо ветру, желая остудить раскалённые нервы. Страхи теперь были бессмысленны, как и всё, что творилось прежде, что творится сейчас, и что будет твориться потом. Капитан Вацуев тоже вылез из машины, подошёл к Аркадию. Некоторое время они стояли рядом и смотрели на чудом уцелевший фасад рухнувшего здания.

– Есть идеи? – наконец, спросил капитан.

– Идеи. Кому нужны идеи, – Аркадий говорил тихо, будто сам с собой. – Прислушайтесь, какая тишина. После всей этой пальбы – настоящая музыка для ушей. Первозданная, не обременённая человеческим присутствием. Мы уничтожаем этот мир, капитан, а мир уничтожает нас. Когда закончится это жалкое, нелепое противостояние?

– Лучше всё-таки подумать, как выбираться отсюда. Может, оставлять метки на пути? Или найти вышку, осмотреться? Я не верю, что можно вот так в трёх соснах заблудиться. Какая бы бесовщина не творилась, выход должен быть: он есть всегда.

– Самообман. Вся наша жизнь – чёртов самообман. Похоже, пора наконец-то взглянуть правде в глаза.

– Утро вечера мудренее, Аркадий Аркадьевич. Переночуем в машине, а завтра посмотрим.

– Бензина осталось вёрст на пятьдесят. Потом машина заглохнет. Не так много нам отпущено.

Из «Иволги» вылез Кожеедов:

– Господа, позвольте откланяться, я ждать больше не намерен. Иду пешком.

– Постойте, господин Кожеедов… – хотел остановить его Вацуев, но Аркадий прервал его:

– Пусть идёт.

– Но мы слишком сильно углубились в руины. Пешком… далековато, знаете ли.

– Пусть идёт, – повторил Аркадий, – разницы нет. Когда-нибудь нам всем придётся уйти. Днём раньше, днём позже…

До встречи, господа, – Кожеедов развернулся и зашагал в неизвестном направлении, и вскоре его фигура в тёмно-зелёной шинели пропала в вечерней мгле.

Аркадий вернулся в машину, Вацуев, немного постоял на ветру и тоже забрался в пока ещё тёплый салон. Так и сидели в тишине, пока Посвистайло не нарушил молчание. В голосе его больше не чувствовалось того вызова и той надменности, что совсем недавно лезли нескончаемым потоком; теперь управляющий лебезил, и делал он это до ужаса и трусливо и гнусно.

– Я, конечно, извиняюсь… – запинаясь, промямлил он, – но всё же, не соблаговоли те ли… не будете ли так любезны объяснить… где мы вообще находимся? Что это за место? И как мы будем отсюда выбираться? Не хотите ли сказать, что мы заночуем… эту ночь в холодной машине посреди… всего этого… этого безобразия! Я-то ничего… Просто знать хотелось бы, а то мало ли, – он виновато хихикнул. – Домой же всё-таки хорошо бы. Там тепло… Да и случится чего – а мы тут. Меня ж господин Сахаров спрашивать будет, я вот в таком казусе, как говорится… Может, всё-таки попробуем поехать? А, господа?

В ответ – молчание. Аркадий и капитан сидели и смотрели, как ночь набрасывает беспощадный мрак на город, давным-давно раскуроченный мощнейшим взрывом.

***

Сегодня Аркадий не мог уснуть: то ли неудобное автомобильное кресло было тому виной, то ли ситуация, в которой он оказался, свернув по чистой случайности не в ту сторону. Сидел и думал. Думал о разном: о работе, о жизни, о семье… Больше всего он жалел о том, что так и не добрался до жены и детей. Им грозит опасность, а он застрял тут, в каких-то десяти вёрстах от дома, пойманный в чудовищную, непостижимую ловушку. Он был бессилен что-то изменить. Не так часто ротмистру Аркадию Иванову доводилось испытать подобное чувство. Он привык держать всё под контролем, привык побеждать обстоятельства, а не прогибаться под них. Но ЗПИ будто сломала в нём что-то. И не только в нём. В Кожеедове тоже что-то сломалось, и он ушёл во тьму, в управляющем что-то сломалось, и он в миг растерял всю свою чванливость. Вот только в капитане… Да наверняка и у него – тоже, просто он не показывал это, держал в себе.

На заднем сиденье кряхтел и ворочался Посвистайло. Ему не спалось. Да и Вацуев не спал. Хоть и сомкнул глаза, но не спал.

Тьма стояла такая, что Аркадий с трудом различал собственные руки. Он подумал о пистолете за пазухой. Ведь что теперь остаётся? Бродить по руинам, пока не закончатся силы? Может, лучше сразу? Отбросил эту мысль. Грех. Жизнь в руках Божьих. И тут он чуть не рассмеялся. Вот это всё, вот это безумное место, из которого нет выхода, где только пустота и смерть – оно тоже в руках Божьих? Оно тоже существует по воле Его, подчиняется Слову Его? «Вначале было слово, – вспомнил Аркадий строчку из Евангелия. – А теперь слов не осталось. Один пиздёжь кругом. Как же так вышло? Как докатились до такой жизни?»

В машине сильно захолодало. Похоже, температура на улице опустилась ниже нуля, и Аркадий чувствовал, как его пробирает до костей. Хотелось включить печку, но работающий мотор сожрёт остатки топлива. Аркадий ухмыльнулся про себя. Забавно было рассуждать о том, как сохранить жалкие литры бензина, чтобы проехать лишнюю версту. Ведь он понимал: сколько бы вёрст ни проедет – хоть десять, а хоть тысячу – смысла в этом и на ломаную копейку не наберётся.

А в это время с неба начала валить белая крупа. Мелкие, едва заметные снежинки кружились в воздухе в беспечном танце и исчезали в глухом мраке вечной осени. Они летели и падали в неизмеримую тоску заиндевевшей земли и там погибали смертью храбрых – передовые отряды забытой зимы, что рвались в бой на штыки и пулемёты. «Красиво», – подумал Аркадий.

Решив немного размяться, он опять вышел из машины. Перед ним разверзлась пустота – кромешная ночь, слепая и огромная. И в этой ночи он уловил движение. Даже не увидел – почувствовал, как кто-то бродит во тьме, среди бесконечности убитого города. Аркадий шагнул вперёд, вытащил револьвер.

– Кто здесь? – негромко проговорил он. – Стрелять буду.

И вдруг – фигура в шинели. Стоит в темноте, лица не видно.

– Кожеедов? – спросил Аркадий. – Вернулся-таки?

– Ты ж пойми, ротмистр, – заговорил человек, и голос его показался знакомым до скрежета в зубах, вот только принадлежал он не Кожеедову, а кому-то другому, – ну не мог я в своих-то стрелять. Это ж товарищи наши. Я и сам из рабочих ведь. Отец на заводе пахал всю жизнь, брат пашет. И как я руку-то подниму? Нет, не могу и всё, хоть режь, хоть вешай.

– Ты-то как здесь оказался, Синичкин? – удивился Аркадий.

– Дык сам не уразумею. Видать, мучить вас послали. Совесть, значит, я ваша.

– Какая, к чёртовой матери, совесть? Ты чего несёшь? Тебя расстрелять завтра должны, как изменника.

– Да вот такая и совесть. Совесть у каждого своя. И от неё не убежишь.

Аркадий пожал плечами:

– Моя совесть чиста. Я служу императору и Отчизне, а всяких предателей и революционеров ловил и буду ловить, и отправлять на суд, ибо вы есть враги для моей Родины, для моего императора, которому я присягнул, и для Господа Бога моего. Вы только рушите всё, вас истреблять надо, как собак бешеных!

Синичкин рассмеялся тихо и добродушно:

– Ты, ротмистр, всё своими формулами вероисповедальными прикрываешься, а ведь себя не обманешь. Ой, не обманешь, ваше высокоблагородие! Ты-то думаешь, что насквозь людей видишь, мысли их читаешь, а ведь, может, и читаешь, а себя самого не видишь, не знаешь того, что в душе твоей творится. Вот и мелешь, мол, государь император, Господь Бог… Но не такой ты человек, ротмистр – совестливый ты в душе, добрый. Семью вон поехал спасать, наплевав на генералов своих. Императоры ваши, генералы, приказы – преходящее это.

– Ох, договоришься ты у меня, Синичкин.

– Договорюсь, ещё как договорюсь, – сказал унтер, да так что Аркадия дрожь проняла до самой глубины души: ведь понял он в этот миг, что не человек перед ним стоял. А кто это такой был – разум не мог постичь сей тайны.

А Синичкин снова тихо засмеялся, сделал шаг назад и пропал из виду. Аркадий долго вглядывался во мрак, но Синичкина тут больше не было. Вот только в руинах по-прежнему кто-то бродил, наблюдая из темноты. Аркадий попятился к машине, залез в салон, повернул ключ зажигания. Двигатель затарахтел.

– Что случилось? – Вацуев встрепенулся.

– Там кто-то есть, – выдавил Аркадий.

Свет фар уже бил во тьму, высвечивая кусок кирпичной стены и груду раскрошенного бетона с железными лохмотьями арматуры. Среди руин стоял человек. Самый обычный, на первый взгляд, ничем не примечательный.

– Что за ерунда, – прошептал Вацуев, доставая пистолет, – кто это?

Приглядевшись, Аркадий рассмотрел лицо незнакомца – то было лицо скорее покойника, нежели живого человека: щёки втянуты, бледная кожа покрыта струпьями, а вместо глаз – два огромных, выпученных бельма.

– Господь всемогущий… Пресвятая Богородица… Святые угодники… Спаси и помилуй мя грешного, – затараторил испуганный управляющий на заднем сиденье.

А странный незнакомец некоторое время таращился своими бельмами на людей в машине, а потом развернулся и медленно поковылял во тьму.

– Что за твари тут обитают, – капитан Вацуев нервно сжимал рукоятку пистолета.

Никто не ответил. И только управляющий срывающимся голосом лепетал о том, что надо убираться прочь подобру-поздорову, и с ним было сложно не согласиться.

А снег – чистый и непорочный – метался в порывах ветра в своём стремительном, холодном вальсе.