Новая правда ротмистра Иванова

Глава 11. Непростой выбор

Сегодня, наконец, показалось солнце. Оно осторожно выглядывало в пробоины грязноватой облачной пелены, пытаясь разогнать скопившуюся серость. Но краски в этот мир так и не вернулись – их сожрала осень.

Путь на запад дался с трудом. Ныла старая рана в ноге, мешая идти, и Павел часто останавливался отдохнуть. Желудок пучило, а по телу разливалась слабость: организм никак не мог привыкнуть к новой пище. Да и неспокойно было на душе: хоть руины и казались пустыми, кругом подстерегали опасности – вчера Павел убедился в этом на собственной шкуре. И он ни на миг не выпускал из рук карабин.

Только спустя сутки разум свыкся с новой реальностью, приступы безысходности и фрустрации больше не одолевали его. Павел был спокоен и сосредоточен, не желая вновь, как вчера, попасться в плен какому-нибудь пройдохе. Теперь у него имелась ясная цель, и он пытался определить хотя бы приблизительный план действий. Первым делом следовало разыскать местных жителей и побольше разузнать об этом месте, а потом придумать способ вернуться домой. Как вернуться? Пока ни одной идеи на ум не пришло. Постарался поменьше зацикливаться на непонятном, а тех двух уродцев, что явились ночью, – и вовсе выкинуть из головы: от пустых размышлений толку мало, да и крыша едет быстро.

Западную часть города разрушения почти не затронули – сюда не докатились ни взрывная волна, ни пожары. Тесные улочки с низкорослыми домиками словно сошли с чёрно-белых снимков девятнадцатого века, а останки гужевых повозок и гнилые ретро автомобили, спящие в зарослях, только дополняли картины старины. Но хоть взрывы и не уничтожили эти кварталы, время оказалось беспощадно. Пожухлая трава обильно лезла из трещин в стенах, с полуобвалившихся крыш и меж камней мостовой. Порой приходилось протискиваться сквозь плотные скопления облетевших молодых осинок и берёз, а улица терялась в зарослях сухого бурьяна. Теперь тут безраздельно властвовала дикая природа.

Павел обратил внимание на очередную ржавую машину, лежащую на дороге. Капот был открыт, отсутствовали двигатель и колёса. В салоне – ни кресел, ни приборной панели. Уже третья или четвёртая такая. Это означало одно: люди забрали всё ценное. Может быть, они жили неподалёку, а может, их и след давно простыл. Павел надеялся на первое. Теперь он стал чаще останавливаться, прислушивался к каждому скрипу и стуку.

И вдруг – звук мотора. Долетал с запада. Далёкий, еле различимый. Павел замер. Мотор умолк, но через некоторое время загудел снова. Ночные гости не обманули, в той стороне точно обитали люди. В памяти всплыли слова длинноносого: «если не пристрелят, глядишь, выгорит что-нибудь». Похоже, местные дружелюбием не отличались, да и не удивительно это в таких-то условиях, а потом рискованно было с ними встречаться, но деваться некуда.

Только Павел собрался идти дальше, как позади легонько хлопнула дверь. Обернулся. Подъезд с ржавым железным козырьком – похоже, звук донёсся оттуда. Раздумывая, друг ли прячется в доме или неприятель, или это просто сквозняки гуляют, Павел осторожно, не опуская карабин, подошёл к двери и постучался.

– Есть кто дома? – крикнул он.

– Проваливай, коли жить не надоело, – донёсся в ответ недовольный женский голос.

– Я не причиню вам вреда. Я – не враг. Мне нужна помощь, – слова эти, по мнению Павла, должны были вызвать хоть какое-то доверие.

– Проваливай, говорю. Не уберёшься через пять секунд – стреляю!

Павел попятился.

– Ладно, ладно, ухожу, – проворчал он, с опаской посматривая на облезлую хлипкую дверь. Жильцы идти на контакт не собирались. «Хоть палить не начали без предупреждения, и то ладно. Но если все тут такие злые – плохи дела», – рассудил Павел и побрёл дальше, пристально вглядываясь в каждое окно и в каждую дверь.

Дорога вывела на небольшую площадь. Здесь одно-двухэтажная застройка сменилась более высокими зданиями. Среди зарослей мелькали полусгнившие лавочки, витые ограды и чугунные фонарные столбы. Из-за кирпичного забора напротив торчала труба и длинное сооружение, похожее на цех, а в дальнем конце одной из улиц величаво росла колокольня. Там за домами была церковь, и Павлу стало любопытно взглянуть на неё, посмотреть, в какого Бога тут люди верили.

Но едва он подумал об этом, как со стороны колокольни раздался звонкий хлопок. Решив не раздумывать, по ком стреляют, Павел припустил, что было мочи, к ближайшей подворотне. Вторая пуля чиркнула о камень мостовой, ясно дав понять, кто был на мушке. Достигнув укрытия, Павел отдышался, а потом выглянул из-за угла и осмотрелся. Стрелять больше не стреляли, но и по улице теперь спокойно не погуляешь. Снайпер болтать языком не собирался, палил без предупреждения. Решив долго не мешкать, Павел побрёл через дворы в противоположную сторону. Ему снова стало страшно: из любого окна могли стрельнуть – и поминай, как звали. Даже начал жалеть, что сунулся в западные кварталы: местные определённо не жаловали гостей. Оставалось надеяться только на везение.

Немного поплутав по тесным дворикам под прицелом пыльных окон, Павел, наконец, выбрался на ещё одну широкую улицу. Из-за плотной застройки и постоянной тени, отбрасываемой высокими зданиями, растительность так и не смогла полностью завладеть этим местом, и печать разрухи явственно читалась на побитых жизнью и временем витринах магазинов и стенах домов, умирающих в одиноком и величественном опустошении.

Здесь фасады были украшены лепниной, а балкончики нависали над тротуаром, грозя вот-вот обвалиться. Ржавые корпуса машин жались по обочинам или валялись прямо посреди дороги, а на перекрёстке застыл одноглазый трамвай. Павел не знал, откуда ждать очередного выстрела. Он в напряжении озирался по сторонам, изучал каждое окно, каждую подворотню, каждый закуток. Но повсюду царила пустота. Трава кое-где примята: похоже, здесь всё-таки ходили люди, но больше следов никаких. Было тихо, если не считать далёкого рокота моторов, время от времени взмывавшего над покинутым городом.

Очередной перекрёсток. Павел посмотрел во все стороны. Пусто.

– Стоять! Ствол ложи на землю! – раздался окрик за спиной. Голос звучал молодо и дерзко.

– И без фокусов! – добавил второй голос, принадлежавший мужчине явно лет сорока, не меньше.

«Подловили-таки, – Павел вздохнул. – Ладно хоть стрельбу не начали». Он бросил карабин на дорогу и поднял руки.

– Всё вынимай, – настаивал старший.

– Хорошо, мужики, сейчас достану. Я враждовать не собираюсь, просто иду своей дорогой, – проговорил Павел, вытаскивая нож и револьвер и кидая их рядом с карабином.

– Вертайся! – приказал старший, и Павел подчинился.

Эти двое выглядели не многим лучше, чем встреченный ранее бродяга-работорговец: лица землистые, бородатые, одежда грязная, от обоих исходил уже привычный душок немытых тел и махорки, даже с пяти шагов чувствовался. Роста эти тоже были невысокого, на полголовы ниже Павла.

Тот, который постарше, был одет в серо-зелёную шинель, на голове его сидел картуз. Парень помоложе, щуплый и сутулый, щеголял в сильно поношенном пальто и драповой кепке. Старший наставил на Павла тяжеловесную с виду винтовку, а молодой держал в руках изготовленный из штампованных деталей пистолет-пулемёт с торчащим вбок магазином.

– Обыщи его, – приказал старший, и напарник, не выпуская оружия из руки, принялся обшаривать куртку Павла. Ничего, кроме фонарика, кисета и компаса молодой человек не нашёл, зато обнаружил нательный крестик, вытащил его, осмотрел, хмыкнул как будто презрительно.

– Не трожь, – буркнул Павел. Парень вызывающе взглянул на него, но ничего не ответил, оставил крест в покое. Затем велел снять вещмешок и вытряхнул его содержимое прямое на мостовую.

Павел же не знал, то ли печалиться, то ли смеяться над своим положением: двух дней не прошло с тех пор, как он попал сюда, а его уже второй раза взяли в плен – нездоровая тенденция, однако. Парень же тем временем перебирал вещи. Особое внимание его привлёк неясного назначения прибор, который Павел на всякий случай забрал у работорговца вместе с остальным барахлом. Многозначительно хмыкнув, молодой человек предал штуковину напарнику:

– Глянь. Он из этих.

– Ах ты ж сука! – старший подошёл к Павлу и двину прикладом в живот.

– За что, мужики? – прохрипел Павел, скрючившись.

– Может, его тут шмальнуть сразу? – предложил молодой.

– Нет уж. Отведём в расположение и предадим народному суду. Заодно Молот допросит. Собирай шмотьё, пошли, – повернувшись к Павлу, мужчина рявкнул: – А ну пошевеливайся! Начнёшь чудить – пулю получишь. У меня с такими разговор короткий.

Морщась от боли и ругая про себя последними словами двоих бродяг, Павел выпрямился.

– А ещё крестик, сука, напялил, – презрительно фыркнул молодой. – Спастись хочешь? Да хрен тебе! В исподней гнить будешь.

– В преисподней, – поправил старший.

– Да похрен! Гореть же будет, правда?

– Про суд Божий не скажу, а вот от народного не скроется. И вообще, кончай с суевериям, малой. Помнишь, чего комиссар говорил?

«Что ж меня тут все невзлюбили с первого взгляда», – Павел ещё раз вздохнул и покорно побрёл вперёд под дулами винтовки и автомата. За домами снова раздался рык моторов.

***

Уличная застройка становилась величественнее и монументальнее, а фасады всё сильнее поражали изысканностью и обилием декора. В заброшенном скверике Павел заметил скульптуры животных и людей – те прятались в буйной растительности. Дорога здесь была изъезженной, разбитой, виднелись следы гусениц.

Мимо пронеслись несколько грузовиков – очень старые на вид, с квадратными кабинами и широкими крыльями, а потом за спиной послышалось тяжёлое механическое рычание. Павла обернулся и даже брови вскинул от удивления: по дороге двигалась колонна танков. Они ползли медленно, перетирая лязгом широких гусениц раздробленные камни мостовой, дымили выхлопными трубами. Танки эти смотрелись весьма архаично: имели клёпаную броню, угловатые корпуса с высоким профилем и орудия небольшого калибра – в основном, короткоствольные. По бортам большинства машин высели противокумулятивные экраны. Некоторые танки обладали двумя, а то и тремя башнями – настоящие стальные монстры. Следом тащились пяток гусеничных тягачей с гаубицами на прицепах.

Павла привели к огромной площади, где толпилось множество людей и техники – в основном, военной, и по-прежнему, очень старой – будто из музеев вытащили. Мостовая была разбита десятками колёс и гусениц, бугрилась грязь, блестели лужи. Вблизи дороги стояло несколько танков и бронеавтомобилей, усеянных жирными прыщами-заклёпками. Борта и башни машин украшали лозунги: «Да здравствуют трудовые коммуны!», «Смерть буржуям!» и прочее в таком духе. Рядом увивались испачканные мазутом люди, одни – затаскивали в люки снаряды, другие – копались в моторных отсеках.

Остальные же – кто грузовики разгружал, кто бегал взад-вперёд по каким-то делам, а многие сидели у дороги вокруг костров, болтали и смеялись, ели, чистили оружие или просто дрыхли на мешках. Это были лохматые, небритые мужики, одетые кто во что горазд, хотя преобладали всё те же серо-зелёные шинели, как у старшего конвоира. «Выглядят так, будто от сохи оторвали», – почему-то подумалось Павлу. На армию это разношерстное сборище походило крайне мало.

В нос ударил целый букет запахов: машинное масло, дым, махорка и нестиранная одежда сливались в густую, приторную вонь. Пробивающийся сквозь неё аромат гречки из полевой кухни заставлял желудок требовательно урчать.

Сама же площадь была огромна. Её окружали роскошные многоэтажные дворцы. Несмотря на потрёпанный вид, отколотую штукатурку и частично побитые окна, они до сих пор своими величием и вызывали невольное восхищение и трепет перед некогда богатой и могущественной цивилизацией, оставившей здесь всё это добро. За площадью виднелось длинное здание с колоннадой и высоким, до самого неба, шпилем. Рядом серел могучим пожилым великаном огромный храм. Возле храма стояла огромная гаубица, нацелив в тучи свой длиннющий ствол.

Дом, в который отвели Павла, располагался за небольшим заросшим сквериком, он имел шесть этажей, большие окна, барельеф с цветочным орнаментом, колонны. На широком крыльце гостей встретили мраморные львы ростом с человека, а сумрачный, плохо освещённый холл был уставлен по периметру статуями в античном стиле. А чего стоила лестница с некогда белоснежными узорчатыми перилами! Но сейчас этот дворец, призванный демонстрировать богатство и могущество прежней правящей элиты, находился под властью всё тех же диких небритых мужиков. Они оккупировали огромные залы и коридоры, и теперь здесь слышались не светские, деловые беседы утончённой аристократии, а плебейская болтовня, мат и молодецкий гогот.

Поднялись на четвёртый этаж. Тут народу оказалось значительно меньше. Вошли в одну из многочисленных дверей – высокую, двустворчатую. Приёмная. За столом – рыжий, веснушчатый молодой человек. Он был гладко выбрит, чем резко контрастировал с остальными вояками, и наряжен в опрятный зелёный китель с воротником-стоечкой. На погонах его красовались широкие золотистые полосы – по одной на каждом плече.

– Что угодно, товарищи? – молодой человек пристально поглядел на вошедших.

– Ходока взяли, – заявил старший. – К комиссару, допросить штоб.

Рыжий кивнул и исчез в кабинете, а секунд через десять вернулся.

– Можете пройти, – сказал он, усаживаясь на прежнее место.

Прошли. Свет из трёх огромных окон заливал внушительных размеров помещение холодной пасмурной серостью. В углу потрескивала печка-буржуйка, тепла которой едва хватало для обогрева столь большого кабинета. В другом углу – статуя. Комнату наполняло множество старинной мебели: тумбочки, пара дубовых шкафов стол и комод – всё это давно отсырело и попахивало гнилью. У дальнего окна стоял рослый мужчина с тяжёлым шевроном усов под носом. Он смерил вошедших колючим, чуть прищуренным взглядом, который не сулил Павлу ничего хорошего. Бежевый китель с серебряными пуговицами сидел на комиссаре слегка небрежно, высокий воротник был расстёгнут. На ногах – штаны цвета хаки и высокие сильно поношенные сапоги. А через плечо висела длинная деревянная кобура. Похоже, этот и был тот самый Молот, допрос у которого предстоял Павлу.

– Кто таков? – сурово спросил комиссар.

– Ходока вот взяли, товарищ Цуркану, – повторил старший из конвоиров. – В шести кварталах к востоку отсюда шарился. У него датчик с собой.

Комиссар уселся за большой дубовый стол у дальней стены комнаты, и Молодой боец, который нёс вещи Павла, подошёл и, не церемонясь, бухнул рюкзак прямо перед его носом, а рядом сложил карабин и револьвер.

– Ещё на голову мне поставь, – грозно взглянул на него усатый.

– Извините, товарищ Цуркану, я это… думал… – молодой хотел убрать, но комиссар жестом остановил его:

– Оставь. Разберёмся. Посмотрим, что за гусь. Можете быть свободны. А ты, – он испытывающе взглянул на Павла, – стой, где стоишь и без шуточек у меня!

Наблюдая, как комиссар выкладывает один за другим предметы из рюкзака, Павел гадал, что его тут ждёт. Этот усатый, хоть и выглядел грозно, но казался вполне неглупым и адекватным человеком – может, и договориться получится. А с другой стороны – чёрт знает, какие у них тут порядки. Слова старшего о народном суде, которому непонятно за что собирались предать Павла, настораживали. Может, ошибка какая? Мир этот с каждым часом преподносил всё больше загадок.

Наконец, комиссар добрался до злополучного прибора, повертел его в руках и, прошибив в очередной раз Павла своим острым взором, строго спросил:

– Как звать, кто таков, с какой целью ходишь в руинах?

– Павлом звать, – ответил Павел. – А цели нет никакой. Случайно забрёл. Шёл куда глаза глядят, никому ничего плохого не делал, а тут – эти молодцы. Может ты, командир, хоть объяснишь, в чём дело?

– Тут я вопросы задаю, – отрезал комиссар. – По каким делам здесь?

– Да нет у меня никаких дел! Не отсюда я, неместный, говорю же. Случайно забрёл. Людей искал.

– А на кой ляд тебе люди?

– Дык как же? – пожал плечами Павел. – Разузнать, куда попал, что за место.

– Хорош вилять, – слова прозвучали угрожающе. – Знаем же, кто ты. Торгуешь, гад?

– Чем торгую?

– Людьми!

– Людьми? Торгую? Командир, ты чего? Ты меня с кем-то путаешь. В мыслях не было. Я ж тут второй день только.

– Да неужели? А на кой ляд тебе датчик тогда?

– Этот, что ли? – тут Павел понял, за кого его приняли те двое, и от сердца отлегло: точно, ошибочка вышла. – Так у одного хмыря отобрал. И вещи, и оружие, и еду тоже. Этот мудак меня в плен взял там в руинах, куда-то повёл, говорил, чеченам и туркам продаст. Ну я его того… Вещи забрал. Да я даже не знаю, как эта хреновина работает, выбросить хотел. Вроде, на счётчик Гейгера похожа.

– Кого? – не понял комиссар.

– Ну… радиацию мерить.

– Радиацию меряют шкалой Фабиуса.

Павел пожал плечами:

– Не знаю, как у вас, у нас – счётчиком Гейгера.

– У кого у нас?

– Как тебе объяснить, командир. Я вроде как не с вашего… э… города. Издалека, – Павел решил не углубляться в подробности. Ещё сочтут за психа. Надо ли оно?

– И откуда же ты? – во взгляде комиссара мелькнула ирония.

– Из Воронежа.

– Из какого Воронежа? Хватит мне мозги пудрить. Говори прямо, откуда пришёл, когда пришёл, сколько с тобой человек?

– Командир, я тебе русским языком объясняю: один я, вчера ночью тут оказался. Ходил, не знал чего делать, того утырка встретил… – Павел вкратце рассказал о событиях минувшего дня, умолчав, впрочем, о ночных гостях. – Слышал я, что на западе люди живут, я и пошёл, – завершил он своё повествование.

Комиссар с задумчивым видом потеребил ус, отложил «датчик» в сторону:

– Как попал в руины?

– Не знаю, – пожал плечами Павел. – Был там, у себя, вышел вечером из квартиры – оказался тут. Ни людей, нихрена – развалины только. Такие пироги. Можешь психом считать, а больше сказать нечего, сам ответы ищу.

Повисло молчание, комиссар продолжал пытливо таращиться на Павла, будто желая прочитать его мысли, а потом крикнул: – Сидоров, поди сюда!

Дверь за спиной скрипнул, на пороге кабинета возник уже знакомый веснушчатый боец.

– Вызови мне Сивого из шестой роты, – приказал он. – Скажи, дело срочное, чтоб бегом.

Рыжий удалился.

– Садись, – кивнул комиссар на стул у стены, Павел с радостью подчинился. После целого дня ходьбы ныли ноги, да и старая рана не давала покоя.

Под пристальным взором маленьких колючих глаз комиссара ожидание тянулось тягостно, и Павел вздохнул с облегчением, когда дверь скрипнула вновь. В комнату ввалился запыхавшийся боец в шинели:

– Вызывали, Виктор Миронович? Чего стряслось-то?

Этот с первого взгляда показался Павлу рубаха-парнем: круглолицый, улыбчивый, все эмоции наружу.

– Вот, Жека, ребятки ходока привели, – сообщил товарищ Цуркану новоприбывшему бойцу. – Послушай ка и скажи, насколько правдивы его россказни.

Круглолицый изобразил крайнее удивление:

– А мне-то почём знать? Первый раз вижу!

– Да ты послушай вначале, – настоял комиссар и обратился к Павлу: – Итак, говоришь, ты не отсюда прибыл? Откуда?

– Из Воронежа я, – повторил Павел.

– Хорошо. А теперь расскажи как нам с товарищем, да в подробностях, где жил, кем работал, как так получилось, что оттуда – и прямо к нам в руины? А мы послушаем.

– Ну как хотите, – пожал плечами Павел, слегка озадаченный такой постановкой вопроса, и принялся рассказывать о жизни в своём мире, а потом повторил про вчерашние приключения, естественно, умолчав о ночной встрече. Ну и о супруге тоже не стал говорить: не касалось это никого. А когда закончил, комиссар поглядел на круглолицего и спросил:

– Ну что, Жека, правдоподобным рассказа находишь?

– Всё верно, Виктор Миронович, воронежский он, – простодушно ответил Жека. – Как есть, говорит. И одёжка наша.

А Павел аж рот раскрыл от удивления:

– Так ты это… тоже того...

– И того и этого, – посмеялся Жека. – Верно, тоже не местный, лет пять уже здесь кручусь-верчусь. А ты, значит, только прибыл, и уже какого-то ходока умудрился отоварить? Молодчик!

– Ну что ж, товарищ, – тон комиссара смягчился, став неожиданно дружелюбным. – Ежели правду сказал, приношу, значит, свои извинения. Такие приборы, – комиссар поднял злополучную коробочку с циферблатом, – используют работорговцы для нахождения своих жертв. Вот мы тебя и приняли за одного из них. Следовало убедиться, сам понимаешь.

А Павел буквально ликовал в душе. Как здорово, ведь, вышло: и комиссар разобрался, что к чему, да ещё земляк встретился – свой, воронежский, и не где-нибудь, а в другом мире! Похоже, жизнь начинала налаживаться.

– Не представился, – комиссар встал из-за стола и, подойдя, протянул Павлу руку, – Виктор Цуркану. Комиссар добровольческой народной армии. Не держишь обиды?

Павел ответил крепким рукопожатием:

– А чего обижаться? На обиженных воду возят.

Подошёл Жека и тоже сунул свою мозолистую широкую ладонь.

– Рад встрече, земляк!

– А я-то как рад! – Павел потряс ему руку. – Так мне, наконец, объяснит кто-нибудь, что тут вообще творится? Что за чертовщина? И как домой обратно попасть? Второй день ведь хожу маюсь.

– Да тут и рассказывать нечего, – поморщился Жека. – Сколько живу, сам нихрена не понимаю. Если в двух словах, это вроде как параллельный мир. Слышал такое понятие? Вот. И как-то так получилось, что между мирами этими открываются порталы. Как, почему, зачем – никто тут не знает, разве что учёные какие-нибудь, только у нас их нет.

– А что за учёные? Где их искать?

– А это тебе, товарищ, в академию надобно, – подумав, произнёс комиссар. – Академия по исследованию пространственных искажений. Только там и можно узнать. У них наверняка есть нужная информация, а мы таковой, увы, не обладаем.

– Ясненько, – Павел аж замер от радости. – Ну а как туда попасть-то, в эту вашу академию?

– А она не наша, – сказал Жека. – В городе она.

– Верно, – подтвердил комиссар. – А город сейчас под контролем императорской армии, и пути туда нет: между руинами и городом пролегает оборонительная линия с ДОТами и колючей проволокой. Кого попало не пускают.

– И что делать? – Павел переводил взгляд то на одного, то на другого собеседника.

– Прорываться с боем, – товарищ Цуркану вернулся за стол, – чем мы сейчас и намерены заняться. – Тут добродушные нотки снова исчезли, и на Павла устремился прежний колючий взгляд. – Вот что скажи, товарищ: в армии служил? Оружие умеешь держать в руках?

– Умею. Служил. Два – срочка и три – по контракту. Вон, ранение даже боевое имеется.

– Опытный значит, это хорошо, – кивнул комиссар. – В таком случае предлагаю вот что. Можешь присоединиться к добровольческой армии и помогать нам с прорывом обороны противника. На данный момент это – единственная возможность попасть в город, а значит – и в академию.

– Воевать что ли? – Павел в недоумении глядел на комиссара, а тот, увидев замешательство гостя, снова сменил тон на дружелюбный.

– Скажем так, небольшое пограничное столкновение. К тому же за правое дело предлагаю тебе сражаться: за трудовые коммуны и за великую социалистическую революцию.

– Во-во, за правое дело! – подключился Жека. – Давай к нам. И накормим, и коллектив у нас дружный, и цели великие. Ну и в город попадёшь быстро.

– Э нет, погодите, мужики, – растерянно пробормотал Павел. – Я, понимаете ли, не в курсах, что тут творится. Не знаю, кто вы такие и за что воюете. Да и навоевался я уже, хватило. Зачем мне в ваших разборках участвовать?

– Не знаешь? Это поправимо, – невозмутимо произнёс товарищ Цуркану. – Мы – добровольческая армия Союза Трудовых Коммун, боремся против буржуазии, помещиков и императорской власти. Цель наша – свергнуть самодержавный строй, ликвидировать институт дворянства и создать новое общество, основанное на принципах эгалитаризма, социализма и солидарности трудового народа. Ну так что, устраивает тебя такое, али чего против имеешь?

Павел задумчиво почесал затылок. Лишь пару часов назад его притащили сюда под дулом автомата, а теперь местные коммунисты, или кто они там есть, звали воевать против какого-то императора, которого Павел и в глаза не видел, и знать не знал.

– Да хорош ломаться, – добавил Жека. – Я сам пять лет с Союзом. Душой и сердцем прикипел. Есть за что бороться, скажу тебе. Коли поможешь, Союз в долгу не останется. Так ведь, Виктор Миронович?

– Верно, – подтвердил комиссар. – Поможешь нам, мы поможем тебе.

– Да, но… – Павел хотел сказать, что против подобных идей, а тем более – революций, и не горит желанием свергать никаких императоров, но осёкся. Решил: лучше промолчать и просто свалить подобру-поздорову. С этими ребятам ему было явно не по пути.

– Знаете, товарищи, – твёрдо заявил Павел. – Война – штука серьёзная. А тут такое дело, что мир этот не мой, и разборки, что вы устраиваете, не мои. Домой надо попасть – верно, но сражаться за ваши идеалы в вашем мире – это совсем другое. Может быть, для вас это и не лишено смысла, для меня же происходящее – пока что какой-то чёртов сон! Не могу так. В общем, извиняйте.

– Понимаю, понимаю, – закивал товарищ Цуркану. – Серьёзное дело, никто и не спорит. Мы тоже не шутки шутить приехали. Вот только на данный момент это твой единственный шанс вернуться. Даже если тебе повезёт, и ты в одиночку пробьёшься в академию – что дальше? Думаешь, имперское правительство тебя просто так возьмёт и домой отпустит? Нет, товарищ, таких, как ты… – комиссар сделал паузу и отрицательно покачал головой, – не отпускают. Так что думай. Времени у тебя до завтрашнего утра.

***

Площадь, обременённая монументальностью покинутых дворцов, медленно и неотступно тонула в вечерних сумерках. Люди затушили костры и разошлись, улицы опустели, и лишь старинные бронированные монстры таились во мраке, молча ожидая своего часа. Огромная гаубица смотрела в темнеющее небо.

Павел сидел на ступенях и думал, а над ним возвышался мраморный лев с отбитым носом – никому теперь не нужное произведение искусства. Вещмешок и карабин снова висели за спиной, а в кобуре лежал револьвер: имущество вернули всё, даже тот «датчик», из-за которого возникло столько проблем. Хотелось поскорее уйти отсюда, но что-то держало. Да и главный вопрос оставался открыт: как попасть в академию? Ведь там учёные, а уж они-то точно знают, что делать. Крутились в голове слова комиссара: «имперское правительство не отпустит». Павла ни в коей мере не устраивала та авантюра, в которую его втягивал этот безумный мир, но был ли выбор?

Война. Она осталась шрамами на душе, бессмысленностью погибших друзей, грязью, болью и старой травмой, которая до сих пор жалобно скулила, требуя тепла и покоя. Именно ранение положило конец его военной карьере. Пуля угодила в бедро и таких дел натворила, что хирург несколько часов кость собирал. А потом был длительный период реабилитации. Конечно, по выздоровлении Павел мог вернуться в родную часть, но не стал – испугался, а может, просто понял, когда лежал в госпитале, что такая жизнь не для него. «Не должно человеку корячиться в грязи под пулями и снарядами, – рассуждал он. – Ради чего? Чтобы однажды помереть от кусочка свинца и шального осколка или инвалидом остаться по гроб жизни?» Так и уволился, ушёл на гражданку, стал там искать себе применение. И чем старше становился, тем абсурднее и бессмысленнее ему казалась война – глупость человеческая по сути своей. Он надеялся, что никогда больше не вернётся на поле боя. Но сейчас, сидя у подножья мраморной статуи, он понял, что жизнь вновь вынуждает браться за старое. Да, разумеется, был вариант уйти, попытаться выжить самому и в одиночку проникнуть в город, вот только последние два дня наглядно показали, что одному здесь расстаться с жизнью легче и проще, нежели имея поддержку в виде группы вооружённых людей. Один в поле не воин, а в руинах, где стреляют из-за каждого угла, – и подавно.

– Чего нос повесил? – раздался за спиной знакомый насмешливый голос. Павел обернулся: рядом стоял Жека, кривя в ухмылке свой широкий рот. – Будешь? – земляк протянул пачку сигарет. – Местные. Не сравнить с нашей гадостью. Наверное, единственное, что тут лучше, чем у нас.

– Спасибо, – Павел вытащил длинную, тонкую папироску, Жека чиркнул спичкой. Дым наполнил лёгкие, успокаивая расшатанные нервы.

Жека уселся на ступеньку и тоже затянулся.

– А ты-то как сюда попал? – спросил Павел.

– Да так… Домой возвращался, ужратый в стельку, да под кустом уснул. Просыпаюсь, вижу: половина города в руинах. Думал, мерещится – всякое бывает по пьяни. Любопытно стало, вот полез, дурак, – Жека хмыкнул. – И теперь я здесь. Мне ещё повезло: к группе искателей прибился. Они по пустошам бродят, разный хлам полезный тащат. С ними потусил немного. Потом узнал про Трудовые Коммуны, решил глянуть, кто такие, ну и остался. Что сказать: жаловаться – не жалуюсь. Не сравнить с тем, что у нас, конечно, но жить можно.

– А домой никогда не хотел вернуться?

– Знаешь, поначалу хотел. А потом… Да ну его на хрен! Кто я там? Сантехник, у которого жена – дура набитая и за душой ни копейки? Дети остались – их да, жалко. По-первой скучал, да и сейчас нет-нет – взгрустнется. Ну а что поделать? Другая теперь жизнь у меня, семьёй обзавёлся, сынишка родился недавно. Троих воспитываю. Работы много, сидеть без дела некогда. Прикинь, главным поставили на очистном предприятии. Я даже пить почти бросил! – Жека рассмеялся. – Вот так бывает. А тут еще и сержантом назначили, взводом командую. Тоже, знаешь, опыт армейский кое-какой имеется. Многие же мужики местные в автоматическом оружии не в зуб ногой – реально тебе говорю! А я разбираюсь, служил, как-никак. Под Омском в ракетных войсках. Там воевать не пришлось, зато тут пострелять случалось. Нет-нет, да какая-нибудь сволочь полезет. Бандитов в округе полно. И эти, которые людьми торгуют – цветочки, скажу тебе. Короче, свой я теперь тут. Хоть жизнь тяжёлая, а коллектив, как говорится, дружный, всё сообща решаем. Так что, теперь мой дом – здесь, и назад хоть пинками загонять будут – не пойду! В общем... В общем, советую тебе хорошо подумать над предложением комиссара, не отказывайся так сразу.

– Не знаю, ой не знаю…. Кто вообще такие-то? Коммуняки? Анархисты? Революционеры? Понять всё не могу, – Павел решил говорить напрямую. – Что за война? Зачем? Против кого? Не нравится мне эта затея. Не разделяю я ваших убеждений. И верю в другое. Так зачем мне на вашу сторону становиться?

– А чьи ж идеи разделяешь? За кого воевать хочешь? За императора что ли? За угнетателей? – Жека кинул на Павла насмешливо-укоризненный взгляд.

– Да ни за кого, пойми ты! Не мой это мир – не моя война. Сами разбирайтесь.

– А представь, что ты здесь навсегда. Не, не, ты просто представь. Допустим, тут – твой мир. За кого бы пошёл?

Молчание затянулось надолго. Сигарета догорела, Павел бросил окурок на ступеньку и раздавил ботинком. С такого ракурса он ещё не рассматривал сложившуюся ситуацию, даже представлять не хотелось: противилось всё внутри.

– Понимаешь, Пашка, в чём дело, – продолжил Жека, докурив. – В том мире, где мы выросли, всё устроено немножечко иначе: там порядки другие, нравы другие, жизнь другая. Пока тут не очутился, я многое не понимал. Там хоть и жалуются все напропалую, но на баррикады никто не идёт, правда? А знаешь, почему? У всех всё есть: жильё, машины, айфоны ихние. А если нет? Так тебе скажут, что сам виноват: работать надо больше. Поэтому все боятся. Потрясений боятся, катаклизмов, революций, войн. Никто не хочет сытую, комфортную жизнь проебать, понимаешь? Трясутся, как бы хуже не стало. Оно-то и понятно: зачем? Я и сам не хотел. Там тоже много говна хлебали: законы дебильные, взяточничество, произвол, много чего... Но это всё так – повозмущаться меж собой, да и хер забить. А тут иначе. Ты в курсе, каково людям в империи живётся? Да я, пока был здесь, таких страстей наслушался! У любого спроси: все тут – кто рабочие, кто крестьяне, кто солдаты бывшие. Каждый расскажет, как он пахал без выходных по пятнадцать часов, как его помещики да заводчики до нитки обирали, да как офицерьё нагайками стегало. Вот такая, Пашка, бодяга. Куда им деваться? Кто посмелее, бегут в ничейные земли – сюда, то бишь. Тут, конечно, тоже жизнь – не сахар. Опасно, бандиты имеются в наличии всех мастей и рангов, но зато полицай с жандармом над душой не стоят. Многие дошли до отчаяния, Пашка, и теперь им выход один – оружие в руки и драться. Драться либо до смерти, либо до победы. За свободу, да за лучшую жизнь. Нет тут ни гуманизма, ни прав, ни свобод – ожесточение одно. Сам скоро увидишь. А кто доводит-то людей? Эксплуататоры поганые: императоры ихние, чиновники, барья, заводчики. Вот за то и бьёмся: чтоб справедливость восторжествовала, равенство и братство.

Павел ничего не ответил, снова промолчал. На душе стало погано. «Не правильно это, – думал он, – должен же быть и другой путь».

– А хочешь в стороне остаться – продолжил Жека, закуривая вторую сигарету, – да пожалуйста! Иди вон на юг – там ни закона, ни порядка, нихера! Только сгинешь в два счёта. Одному тут не выжить – сразу тебе говорю. Одиночки, конечно, есть, знающие, прошаренные, да и то долго не живут.

– Как-то это всё… – Павел почесал затылок под шапкой, – непривычно. Смириться никак не могу, понимаешь?

– А со мной так же было. Уж кому и понимать-то, как не мне? Поверишь ли, поначалу, когда просыпался, думал: сейчас на работу в ЖЭУ идти, а эта дура орать будет, что шкаф не починил и что опять бухал с друзьями. А потом поднимаюсь с постели, смотрю вокруг – и понять ничего не могу!

Павел рассмеялся:

– Ну даёшь! Видать, конкретно тебя там припекло.

– Ага. Только потом тоска наваливается. Такая жуткая, аж жить не хочется. Но со временем прошло. А у тебя, небось, тоже семья осталась?

Павел с трудом подавил тяжёлый вздох:

– Не осталась. Жена умерла, детей нет. Родственники – им без меня хорошо, а мне – без них.

– Соболезную. Легче, зато, отвыкнуть от прежней жизни. Я-то по детям скучал вначале. А тебя, видишь, ничто не держит.

«Эх, кабы действительно так… – подумал Павел, поправляя полу плащ-палатки, – не легче. Больнее только». Вслух же сказал:

– Ладно, допустим. Объясни в двух словах, какая задача. Хочу знать, во что втягиваете.

– Вот, совсем другой разговор! – воскликнул Жека. – Короче, верстах в пяти отсюда пролегает оборонительная линия. Там всё, как положено: ДОТы, пушки, пулемёты, окопы. Но ты не переживай. Вначале наша артиллерия прошерстит, а потом подойдём мы под прикрытием бронетехники и займём, что останется. А там до города – рукой подать.

– Вражеские силы каковы?

– Да какие силы? Техники у противника нет, народу – может, пара батальонов на десять вёрст фронта. Да и не ждут нас в таком количестве. Основные огневые точки срыть – и готово. Артиллерия за денёк управится.

– А город этот ваш никто не защищает что ли?

– Да как… Есть там гарнизончик небольшой. Вот только он на нашу сторону перейдёт скоро, и местные рабочие со дня на день восстание поднимут. Так что за город не переживай: всё схвачено.

Павел почесал подбородок. Мероприятие казалось сомнительным, да и продолжал мучить вопрос: правильно ли он поступит, ввязавшись в местные разборки. Война – есть война. И жизнью придётся рисковать, и самому стрелять по другим придётся. «Только для того, чтобы домой вернуться», – напомнил он себе.

– Ну, мне к своему взводу пора, – Жека поднялся, отряхнул шинель. – А ты решай давай. Или что, религия не позволяет? – рассмеялся он. Сказано было в шутку, вот только для Павла вопрос этот казался весьма серьёзным: его Бог не одобрял подобные затеи. «Да и безбожники, походу, все, – думал с досадой Павел. – За безбожные их идеи воевать – такое себе занятие».

Жека попрощался и ушёл, оставив Павла в душевных метаниях.

«А может, ерунда всё, что священники говорят? – думал Павел, продолжая сидеть на холодных мраморных ступенях. – Если б была за ними правда какая, так, может, и Юлька жива была, и не кидало бы меня по неведомым мирам. А так – слова одни. Или это, типа, опять испытание?»

Внутренний голос шептал, что не о том Павел размышляет. Не богословскими изысками следовало заниматься, а подумать, как не сгинуть среди ужаса, что вокруг творился, и как домой попасть. А для этого, прежде всего, надо было с людьми держаться. С какими? А какие есть. Не бандиты – и то ладно.

– Ну извиняй, если что не так, – тихо сказал Павел, подняв глаза к небу. – Мне тут выживать надо, а от Тебя, как всегда – ни слуху, ни духу».

Павел не любил подолгу раздумывать, привык быстро принимать решения. Работала солдатская выучка: под пулями много не порассуждаешь. Вот и сейчас канителиться не стал. «Надо – так надо», – он поднялся, поправил ремень карабина и отправился обратно к комиссару записываться в добровольческую армию Союза Трудовых Коммун.