Новая правда ротмистра Иванова

Глава 24. Новая вера

В оперном театре с самого утра собирался народ. Солдаты, рабочие, горожане, бойцы добровольческой армии – все, кто стремился быть в курсе последних событий – заняли места в партере, ложах, на бельэтаже и галерее. Люди толпились в проходах, в холле, на лестницах и даже на площади перед зданием. Снаружи на стенах висли динамики, через которые каждый мог слышать речь выступающих. Сегодня должен был состояться съезд партийных руководителей, и событие сие ознаменовывало установление новой власти. Позавчера вечером армия СТК взяла губернаторский дворец, а уже сегодня главы всех ключевых партий, поддержавших революцию, собирались, чтобы сделать публичное заявление.

В глазах горожан читались опасения и надежды. Рабочие жаждали перемен, мелкая буржуазия и конторские служащие хотели покоя, порядка, прекращения стрельбы и погромов. Многие были напуганы последними событиями. Хоть среди населения и зрело недовольство имперской властью, большинство не торопилось примыкать к вооружённому сопротивлению, боясь тех потрясений, который пережил город с момент начала восстания, и которые, как все были уверены, ещё не закончились. Но имелись и иные настроения. Часть фабричных рабочих намеревалась действовать решительно, они не собирались прекращать борьбу и были готовы грудью встать на защиту нового справедливого порядка. Они поднялись и смели заплесневелый покой мелких обывателей своими узловатыми, почерневшими от машинного масла руками, наводнили улицы и площади, повылезав с заводов и фабрик, словно демоны из адских глубин, они жаждали справедливость и не просто жаждали – дрались за неё.

Павел сидел в партере среди гудящей толпы вместе с Жекой и другими сержантами. Идти сюда не хотел, долго отнекивался, но Жека настоял. Павел уже не был рядовым бойцом, отныне на рукаве его куртки красовались две полоски. Его назначили взводным сержантом – вот так вот запросто, менее чем через неделю после вступление в вооружённые силы Союза Трудовых Коммун. Людей не хватало, в бою полегло много младшего офицерского состава. Когда капитан Дрынкин, который теперь командовал шестой ротой, узнал, что Павел пять лет отслужил в армии, да ещё и войну прошёл, он сразу решил его повысить. Жека тоже дал положительную рекомендацию, сказал, не кривя душой, что в бою Павел показал себя хорошо. Павел, конечно, недоумевал: как так? Он же никогда не командовал взводом. Но потом вспомнил, что и Жека не командовал. Да и никто тут почти ничем не командовал: кадровых офицеров­­-перебежчиков было мало, большинство – землепашцы, да рабочие. Жека тоже подрос в звании: стал поручиком, и теперь замещал капитана Дрынкина. И поскольку от всего сержантского и офицерского состава требовалось быть в курсе политики партии, Павел не отвертелся – пришлось идти слушать болтовню местных вождей революции.

Огромную залу заливал жёлтый электрический свет множества люстр. Людское море волновалось, напирая на сцену, на которой высилась кафедра с микрофонами. В глубине сцены стоял длинный стол, а за ним расположились шестеро мужчин – партийный лидеры. Одеты были, хоть по-простому, но аккуратно, и смахивали скорее на чиновников, нежели на революционеров. Среди них Павел узнал комиссара Цуркану – тот сидел в своём строгом бежевом кителе, застёгнутом на все пуговицы, и обводил прищуренным взглядом собравшихся. Остальных Павел видел впервые. За спиной партийцев алело красное полотно, на котором белыми буквами было выведено «I-й межпартийный съезд революционного народного движения».

В зале стояла духота. Было тесно, пахло потом. Собравшиеся своими разговорами производили тяжёлый монотонный гул. Но вот за кафедру вышел высокий человек с длинными, стянутыми в хвост волосами, и народ стал затихать.

– Что за перец? – спросил Павел у сидящего рядом Жеки.

– Лидер партии «Новсоц», товарищ Кучерявый, кличка Шахтёр. Он местных рабочих поднял на восстание, – Жека кивнул в сторону стола. – Вон тот с вытянутой мордой – Румын, толстый в очках – Механик, глава левых демократов. Низкий, со шрамом на пол-лица – Святоша, анархист. А тех двоих я и сам не знаю: тоже какие-то партийцы, хрен разберёт.

В это время товарищ Кучерявый призвал собравшихся к тишине, и когда толпа успокоились, начал говорить:

– Товарищи, сегодня знаменательный день. Сегодня мы провозглашаем становление народной власти и начало новой эпохи – эпохи торжества эгалитарных ценностей и свободы. Позавчера объединёнными силами народной армии СТК и местных рабочих бригад город был освобождён от ненавистных нам эксплуататоров и имперских чиновников. Позавчера мы с вами на деле доказал, что нам не нужно старое правительство, которое действует только в собственных интересах, мы продемонстрировали, что императорская власть слаба, что она – пустое место пред народным гневом. Мы показали зарвавшейся эксплуататорской аристократии, на что способен рабочий человек!

Мужчина говорил решительно и горячо, активно жестикулировал, и Павел невольно заслушался его пламенной речью, да и остальные присутствующие глазели, открыв рты. От оратора веяло такой необузданной энергией, что в душе сами собой рождались великие порывы. Кто-то поддерживал товарища Кучерявого одобрительными выкриками: «Да! Надрали им задницы! Долой императора!»

– Это пример того, – продолжал товарищ Кучерявый, – на что способен народ, доведённый до отчаяния, загнанный в угол хищниками-эксплуататорами, народ униженный, задавленный невыносимыми поборами, стонущий под каблуком заводчиков, генералов, помещиков и императорских чиновников. Мы сбросили ярмо со своих шей, мы показали, на что способны!

Зал бешено зааплодировал.

– Отдельно хочу отметить заслугу товарищей из городского гарнизона, – оратор слегка понизил голос, – которые в этот решающий час встали не на сторону бесчеловечного режима, не на сторону генералов, защищающих интересы крупного капитала и помещичьей собственности, а будучи верны чести и совести, поддержали собственный народ. Ваша помощь неоценима, товарищи!

Снова аплодисменты и одобрительные выкрики.

– Но это лишь первый шаг к победе. Нам, товарищи, предстоит серьёзная борьба – борьба, которая потребует жертвенной самоотдачи и мобилизации всех сил. Борьба на фронте и в тылу, борьба за построение новой экономики, основанной на социалистических принципах, и нового эгалитарного общества. Нам многое предстоит сделать, товарищи. По последним данным император со своими приспешниками собирают силы, чтобы разрушить наши начинания, чтобы вогнать народ, обретший свободу и независимость, обратно в кандалы. И перед лицом этой угрозы мы, товарищи, должны оставить прежние разногласия и сплотиться. Необходимо образовать единый кулак, которым мы разобьём неприятеля. Необходимо наладить прочную связь между партиями, между рабочими и крестьянством, между мелкой буржуазией, интеллигенцией и пролетариатом.

От слов выступающего в душе разгоралась надежда. Павел устал от мрака царящей вокруг беспросветной действительности. А тут будто луч солнца проник в тёмный тоннель. Подумалось, что не всё потеряно, что даже этот мир можно изменить к лучшему. А с другой стороны, новости пугали. Павел знал, что императорская армия на подходе – известно об этом стало ещё позавчера. Понимал, что город ожидаю новые перипетии, но сейчас размышлять о плохом не хотелось, хотелось с надеждой идти вперёд, не смотря ни на какие преграды.

– Я официально заявляю, – продолжал вещать выступающий, – что с сегодняшнего партия «новсоц» присоединяется к Союзу Трудовых Коммун и на время кризисной ситуации признаёт главенство совета комиссаров Союза. К этому же призываю остальных: анархистов, левых демократов, народных социалистов и всех тех, кто не желает возвращаться в рабство. У нас одна цель, товарищи! И путь, которым предстоит идти – один.

По залу пронёсся ропот: не все были согласны с такой политикой. Однако подавляющая часть собравшихся поддержала идею. «Верно говоришь! – кричали люди. – Всем вместе надо!»

Павел плохо разбирался в различиях между местными партий, да и не сильно-то хотелось. Знал только, что одни за революцию, другие вроде как – нет. Но оказалось, что всё гораздо сложнее.

– Сейчас к городу направляются части императорской армии, – говорил товарищ Кучерявый. – Если мы будем действовать разрозненно, нам ни за что не одолеть столь сильного противника. Только вместе, только единой силой, единым фронтом, товарищи, встанем на защиту наших идеалов и нашего великого будущего!

Зал грянул аплодисментами и не смолкал минут десять. Люди горели решимостью отстоять свою свободу. Огонь революции пылал в их сердцах, и Павел почувствовал, что в его сердце тоже разгорается пламя. Он не помнил, испытывал ли хоть раз такое воодушевление. Оратор явно умел поднять народ на свершения, вселить оптимизм и поднять боевой дух. Люди, хоть и знали об угрозе, но верили, что «отобьются как-нибудь, авось сдюжат, покажут извергам». И Павел тоже начал верить в это. А чего б не отбиться? Армия есть, техника есть. В городе, если с умом подойти, можно хорошо окопаться. Пусть попробуют сунуться!

Потом выступали остальные ораторы. Двое поддержали идею товарища Кучерявого и выразили согласие встать под знамёна Союза, а вот анархист Святоша и второй неизвестный партиец оказались против и, хоть заявили о готовности сражаться с императорской армией, но подчиняться комиссарам из СТК не захотели. Одним словом, в городе теперь были несколько боевых революционных групп, которые вроде как за одно, и в то же время – каждая сама по себе.

Выступление Кучерявого Павлу понравилось, позицию этого партийца он разделял целиком и полностью: как иначе сопротивляться врагу, если будет сто командиров, каждый себе на уме? А вообще, Павел чувствовал, что всё больше и больше загорается идеей справедливого общества, и сам того не замечая, всё глубже погружается в здешнюю жизнь и проблемы этого мира.

– Теперь я всё понял, – сказал он Жеке, когда они по завершении собрания выбрались на улицу вместе с бурлящим народным потоком. – Людям нужны вера и надежда. Мы все хотим верить, что впереди ждёт нечто хорошее: рай, царство небесное, справедливое общество. Нужен стимул, чтобы жить, особенно, когда вокруг – нищета и беды. Вот и ищем каждый своё. Я, между прочим, уверовал-то в армии, когда грязь месил сапогами и под пулями сидел. Хотелось ведь надеяться, что есть в этом мире какое-то добро и справедливость, что всё не закончится окопной сыростью, а тебя ждёт нечто большее, чем собачья смерть. Надо же хоть за что-то ухватиться? Молодой был, боялся. Вот и убеждал себя, что, типа, там, – Павел поднял палец в небо, – вечная жизнь ждёт, там страдания закончатся. Убедил – и вроде легче стало. Поначалу я не понимал вас, революционеров, зачем всё ломать, зачем рушить старые порядки, а сейчас понял. И знаешь что? Ваша вера лучше. Она не оправдывает страдания и несправедливость божественными замыслами, не призывает терпеть и смиряться, наоборот, она говорит, что надо идти вперёд, бороться за лучшую долю, что мы, типа, сами сможем построить такой мир, который хотим. Мне нравится ваша вера.

– Всё так, – ответил Жека, пробираясь сквозь толпу туда, где народу поменьше. – Я в ваших богов не верил никогда. Уж не знаю, есть там кто, нет ли… Да без разницы. Просто жизнь надо посвятить тому, что считаешь достойным. Вот и вся вера. Я, как узнал, за что эти ребята борются, примкнул, не задумываясь. В прошлой жизни-то я ни рыба, ни мясо был. Подумал, хоть в этой есть шанс исправиться. Так значит, ты теперь с нами, как говорится, и телом и душой?

– Похоже на то. Что остаётся-то? По руинам бегать? Знаешь, я верю, что однажды попаду домой. Не знаю когда, но это произойдёт. Ну а до тех пор что? Надо жить, бороться, типа, за всё хорошее. Предназначение моё, видать, такое.

Толпа растекалась в разных направлениях, красные флаги реяли над головами. Выстрелы больше не грохотали – в городе после нескольких дней уличных боёв, наконец, наступили мир и покой. Даже тучи слегка рассеялись, и сквозь их бреши на землю упали долгожданные лучи солнца, освещая площадь с людьми, огромный театр с колоннадой, дома вокруг – монументальные каменные строения. Природа ликовала, природа праздновала окончание войны.

***

– Здорова, не ожидал тебя здесь увидеть, – Баян пожал Матвею руку своей могучей лапой. – Ты обычно всё в сторонке где-то. Что, интересно стало, кто власть взял? То-то. Наша теперь власть. Завод тоже наш. Вот утихомирится всё, будем восстанавливать производство. Ты с нами? Токарь ты вроде неплохой, хоть и себе на уме.

Только что закончилось собрание партийных лидеров, народ был воодушевлён. Флаги красными полотнами полыхали в лучах солнца – столь редкого и долгожданного гостя на этой бренной земле.

Решив послушать выступление, Матвей тоже явился на Театральную площадь. Внутрь он не попал, стоял на улице. Хотелось знать, что происходит, надежды хотелось и хоть какой-то уверенности в завтрашнем дне, но ничего этого он не находил даже здесь. Новости вызывали тревогу: императорская армия шла в наступление, скоро предстоит новая война. И потому Матвей не разделял непонятного ему ликования, охватившего по какой-то неведомой причине город.

Тут-то, после окончания съезда, Матвей и повстречал коллег по цеху. Несколько тысяч человек собрались на площади, а он практически лоб в лоб столкнулся с Баяном. Сам недоумевал, как так получилось. Вместе с Баяном шли Вася Прыщ, Данила с тройкой парней из ремонтной бригады, и Жора Семёнов, освободившийся из лап жандармов. Видок, правда, у него был не очень: на физиономии красовались следы побоев. Впрочем, у Матвея самого под левым глазом до сих пор не рассосался фингал – напоминание о недавнем плене.

– Да я только за, – ответил Матвей. – Но, как сложится, не понятно. Видишь, регулярные войска наступают, а я… – тут он даже некоторую гордость почувствовал и слегка усмехнулся, предвкушая изумлённые взгляды товарищей, – в добровольческой армии Союза Коммун.

– Ну ты даёшь, Матюха! – удивился Баян. – Вот бы никогда не подумал! Прежде ты за революцию не сильно радел.

– Прежде… А теперь многое изменилось. Сам знаешь, я с братом.

– Да, изменилось многое, – согласился Баян. – Правильно говоришь, не понятно, как получится. Император, собака такая, на нас войска послал. Придётся ещё чутка повоевать.

– Да что вы, мужики, такие поникшие? – влез в разговор Васька Прыщ. – Умирать, что ли, собрались? Кто в войске-то? Те же рабочие, да крестьяне. Думаете, будут стрелять по нам? Да они, как подойдут, тут же на нашу сторону переметнутся, ещё и генералов своих приволокут за шкирку. И всё! Останется император у разбитого корыта.

– Не торопи, Васька, – осадил его Баян. – Ещё неизвестно, что, да как получится. Готовиться к худшему надо. А потому и говорю: подождём, пока утихомирится, а там и производственные вопросы будем решать. А пока бок о бок мы с вами биться будем, Матюха. Правильно Шахтёр сказал: вместе надо. Жаль, некоторые товарищи этого не понимают.

Поболтали ещё немного о том, о сём, вспомнили Ефима, который не дожил до сегодняшнего дня, а потом Матвей, сославшись на то, что пора к себе в часть, распрощался и пошёл. Все вокруг радовались, а у него на душе кошки скреблись. Мучили тревожные предчувствия. Хотелось побыстрее покинуть это шумное место и остаться, наконец, наедине с собой.

Но не успел он выбраться с площади, как окликнул нагнавший его Данила.

– Слушай, Матюх, – сказал он, подходя. –Ты это… Извини, что тогда набросились на тебя. Ты, вроде, мужик нормальный, за правое дело стоишь, как и все мы. Ну не знали мы. Думали, сам понимаешь, чего. Ещё и Кондрашка этот шуму наделал, чтоб его....

– Ладно, – Матвей поморщился. – Всякое бывает. Чего старое поминать? А где, кстати, друг твой?

Тут Данила потупился:

– Да не друг – так, родственник, седьмая вода на киселе. Нашли его в квартире своей, в петле. Руки на себя наложил.

– Что это он так?

– Без понятия, разное соседи поговаривают… Допился, может, или испугался чего… Слушай, да хрен с ним, пошли, лучше, победу отпразднуем всем рабочим коллективом. Сегодня великий день! Отметить надо в обязательном порядке. Заодно расскажешь поподробнее, что да как у вас там.

Матвей задумался. Он смотрел мимо Данилы на людей, что шли взбудораженной толпой кто куда, взглянул на небо. «Вот так вот, – размышлял он. – То нос воротили, а теперь на тебе…»

– Да не, извиняй, конечно, но мне, правда, в расположение надо, – соврал Матвей. – Командир велел явиться. Приказ, сам понимаешь.

– Да, конечно. Приказ есть приказ. Армия – дело сурьёзное, – одобрительно закивал Данила. – А жаль. Ну ничего, свидимся ещё. Хрена ли, последний день что ли?

– Конечно, свидимся, – Матвей пожал на прощанье руку своему бывшему недругу и зашагал прочь.