Новая правда ротмистра Иванова

Глава 22. Бесы

После разговора с академиком Павел чувствовал себя полностью потерянным, как и в тот злополучный день, когда только попал сюда. С тех пор он жил надеждой вернуться домой, а теперь и надежду отняли – ничего не осталось. Павел смотрел на мир вокруг: неказистые бараки, бедные магазинчики, люди в поношенных пальто, старомодных шляпах и замызганных кепках-восьмиклинках, машины, как из музея – всё это выглядело до безобразия чужим. Даже горожане таращились на него с подозрением, словно чувствовали, что он не из их числа, что его присутствие здесь попирает сами основы мироздания. А может, ему просто так казалось.

На улице захолодало, ветер пробирался под одежду. Пепельные тучи железными бурунами ползли по небу. За те дни, что Павел находился в этой пространственной вариации, он лишь однажды видел солнце, да и то мельком, сквозь драные бреши облаков. Это тоже удручало. Предстояло навсегда остаться в мире, где нет солнца, в мире, где лица пронизаны тяжестью жизненных невзгод, где рты сомкнуты в суровой складке беспросветного быта, где дети давятся голодом, выпрашивая монетку у прохожих. Павел никогда не считал, что хорошо живёт, часто был недоволен своей судьбой и выпавшими на его долю испытаниями, порой чувствовал собственную ненужность, особенно в первые годы после возвращения из горячей точки, когда он познал, насколько плевать окружающим на принесённую им жертву. Но былые тяготы казались ничем по сравнению с тем существованием, что предстояло влачить в грязном, обрюзгшем городке, полном нищеты и жестокости.

– Дядя, дядя, – раздался за спиной тонкий голосок. – Дай копеечку. Кушать хотца. Матушка при смерти, тятю забрали. Дядя, подай, пожааалста!

Павел оглянулся: два чумазых мальчишки в обносках – совсем малышня ещё. У одного гноились глаза.

– Нет, ребят, у самого – ни гроша, – Павел развёл руками, но малолетних попрошаек это не остановило, продолжали клянчить. Павел вздохнул и пошёл дальше. А пацанята бежали за ним некоторое время, а потом пристали к следующему прохожему.

– А ну пшли вон, жульё мелкое, – грубо крикнул тот.

Скоро Павел забыл о сорванцах, его мысли поглотило собственное горе. Болела голова и подташнивало, а в ушах невнятным шёпотом звучали голоса. Слуховые галлюцинации ещё больше портили настроение.

В грязном переулке среди тесных каменных домишек пряталась церковь. Завидев купол над крышами, Павел поспешил к нему. В храмах ему всегда становилось спокойнее, вот и сейчас он надеялся утихомирить разлад в душе, приобщившись к божественному.

Фонарей на улице не было, и Павел, не видя ничего пред собой, шлёпал прямо по лужам, пока не добрался до паперти. Перекрестился, вошёл. В нос ударил запах ладана и свечного парафина, в притворе женщина продавала церковный товар – всё так знакомо и привычно, прям как там.

Народу было под завязку. Богомольцы теснились в зале шумным скопищем, они благоговейно взирали на иерея, что стоял за аналоем спиной к прихожанам одетый в тяжёлую бордовую фелонь с золотым орнаментом. Его голос монотонным распевом возносился к мрачным потолочным сводам, едва освещённым свечами бронзового паникадила.

Павел хотел спросить. Он хотел получить ответы, и не от кого-нибудь – от самого Бога. Как Тот допустил это безумие? Как не уследил за Своим миром, в котором теперь творится чёрт знает что? И какую цель, какое предназначение уготовил Всевышний ему, Павлу, застрявшему тут навсегда? Он обводил взглядом иконы и спрашивал, но деревянные лица опустошённо молчали. У них не было ответа. Казалось, ни у кого в этой Вселенной не было ответа.

Иконы здесь выглядели по-другому. Совсем иная рисовка, иные формы, иные краски. Хотя сюжеты очень походили на те, которые Павел видел в своём храме, куда частенько наведывался. Вот – богородица с младенцем, вот – Спаситель на кресте, вот – апостолы. А вот апостол Павел – грозный мужик с бородой и книгой – косился на тёзку с недовольным прищуром, словно говоря: «Чего непонятного-то? На всё воля Божья. Что ты со своими вопросами дурацкими суёшься?». А может, святой просто не рад был тому, что творилось вокруг, за стенами храма? От здешней жизни даже святые носы воротили.

Но Павел всё равно спрашивал, и беспокойство усилилось. Никак не удавалось утихомирить душевный раздрай.

Иерей взошёл на амвон, повернулся к прихожанам. Был он уже не молод, но весьма статен, лицо его с короткой бородкой светилось добротой и смирением.

– Братья и сестры, – воззвал он зычным голосом, – в это смутное и тяжёлое время все мы должны сплотиться пред лицом Господа и укрепиться в вере нашей, которую хотят попрать нечестивцы, пришедшие в город наш и в дома наши с оружием в руках…

Павел усмехнулся. Речь шла о нём и его новых товарищах. Именно он был тем нечестивцем, что угрожал вере этих несчастных, которые сбились покорным стадом, найдя здесь убежище от нескончаемых горестей и бед.

И тут холодная волна ужаса накрыла Павла с головой. Он не мог поверить своим глазам. Священник продолжал говорить, но изо рта его вместо слова рвалась наружу чернота. Вязкая, плотная она струилась из очей его и из ноздрей. «Что за хрень!» – Павел перекрестился. А иерей продолжал проповедь, а чернота расплывалась по храму, устремлялась ввысь, нависая грозовой тучей над прихожанами. Павел в ужасе смотрел на богомольцев: глаза их были словно адская бездна; глазницы икон тоже почернели, побледнели рисованные лики. Они шептали древние заклинания, от которых бросало то в жар, то в холод, и шёпот этот заглушил прочие звуки, шёпот громом стоял в ушах.

Павел видел, как открылись царские врата, и из них вырвалось пламя. Оно бушевало за спиной проповедника, а тот не обращал внимания, говорил, как ни в чём не бывало. Пламя плясало рыжим демоном, оно перекинулось на иконостас, и святые возопили. Пламя охватило аналой и священника, побежало к толпе прихожан. А икона Спасителя, что висела выше всех остальных, вдруг засмеялась, обнажив острые зубы. И смех тот походил на залпы пушек, на взрывы и лязг гусениц. Железный хор вознёсся к куполу, железный хор заглушил бешеное биение сердца.

И вышел из огня человек. Был он в мундире с огромными эполетами, весь увешан орденами и медалями. Пурпурная лента перетягивала по диагонали его молодецкую грудь, а усы срастались с роскошными бакенбардами. На голове его блестела корона, а в глазах обитала тьма. И тогда тысячи глоток в едином порыве воскликнули: «Да здравствует император!» И от рёва этого посыпались стёкла и треснули стены.

Павел попятился. Не помня себя от ужаса, он вылетел из храма. Оказавшись на паперти, опустился на ступени и схватился за голову. Демонический шёпот преследовал его, стоял в ушах плотной стеной звука. «Уйдите, прошу, уйдите», – повторял он. Голова раскалывалась. Казалось, сейчас расколется и разлетится на мириады осколков, и вырвется оттуда тьма. Это было невозможно больше терпеть.

И вдруг наступила тишина. Она обрушилась как гром среди ясного неба. Голоса стихли, и только из храма монотонным неразборчивым бубнежом по-прежнему доносилась проповедь.

А когда служба закончилась, прихожане мрачной, монотонно гудящей очередь повалили наружу. Где-то до сих пор звучали выстрелы, и люди торопились по домам прочь от опасности жестоких вечерних улиц.

– Что случилось, сын мой? – раздался позади голос. Павел вздрогнул и обернулся: перед ним стоял священник в бордовой фелони. В спокойном взоре иерея чувствовалась доброта.

– Не знаю, наваждение какое-то, – вздохнул Павел. – Голова разболелась. Контузия. Страшно что-то стало.

– Что поделать, всем страшно, – рассудил батюшка. – А как не бояться-то? В такое время живём! Бесы вошли в этот мир, и мир скоро погрузится в хаос. Брат пойдёт на брата, а сын на отца, святыни будут попирать, праведников истреблять – многое будет, что в писании предсказано. Пришёл он – предначертанный час. Только в Господе спасение искать осталось.

«Если бесы и вторглись в этот мир, – подумал Павел, – то очень и очень давно. И, похоже, Бог тут оказался бессилен. Всё. Я, видать, с ума схожу…»

– Не хочу здесь находить,– проговорил Павел. – Зачем я здесь? Меня сюда Бог отправил или Диавол? Или это просто дурацкая случайность, злая шутка нелепых обстоятельств? У тебя есть ответы?

– Не понимаю, о чём ты. На всё есть воля и промысел Божии. Волос с головы не упадёт без воли Его. Молись, сын мой, молись! «Просите, и дано вам будет; ищите, и найдёте». Он ответит, обязательно ответит – вот увидишь. Он всегда отвечает.

Павел поднялся:

– Только мне что-то не торопится отвечать.

– Терпение, сын мой, терпение… Смирение должны мы в сердце своём хранит. Как иначе-то? – иерей улыбнулся добродушно, по-отечески.

Павел закивал. «Естественно, они всегда так говорят. Что ещё могут сказать? Ничего ведь не знают. Никто ничего не знает: ни учёные, ни священники. Что за гиблое место?»

– Пойду, – сказал Павел, – пора мне.

Он спустился по ступеням, и тут перед глазами всё поплыло. Мозг, перегруженный событиями последних дней, отключился.

***

Матвей проснулся. Была ночь. В тёмной комнате – хоть глаз выколи. Только окно серело во мраке мутным прямоугольником. Из него знатно задувало: стёкла вылетели ещё днём во время обстрела. Матвей долго лежал на полу, потом поднялся, на ощупь подошёл к оконному проёму, по пути запнувшись о стол. Смотрел на улицу. Одиночество. Сейчас он ощущал его сильнее, чем когда бы то ни было. По-прежнему болела скула, болел живот, но пронзительнее всего нарывала душа.

Вокруг – никого. Небольшая пустая лаборатория на третьем этаже при обстреле не пострадала, если не считать разбитого окна. Тут было спокойно. Тут Матвей и уснул. Отряд под командованием Жеки – круглолицего коротко стриженного взводного сержанта – расположился на втором этаже. Там же засела одна из революционных бригад. Весь вчерашний день бойцы суетились, обустраивали свои новый позиции.

Жека сказал Матвею, что тот может остаться.

– Скоро брательник твой приедет, – заявил он. – Завтра или послезавтра, когда армия в город войдёт. Жди, короче.

Матвей решил, что это хорошая идея.

Его накормили и предоставили самому себе. Он нашёл уединённую комнатушку и устроился в углу за лабораторной тумбой – тут не так сильно дуло. Помещение загромождали шкафы с бумагами и столы со всевозможными приборами, о назначении которых Матвей даже не догадывался. Он постелили пальто на ободранный паркет, под голову положил свою сумку с вещами, рядом – пистолет пулемёт, и уснул. Устал как собака. А посреди ночи ни с того, ни с сего проснулся.

Электричества в городе не было, фонари не горели, кромешный мрак затянул улицы. Лишь подрагивало пламя одинокого костра во дворе какого-то дома. Вдали по-прежнему глухо гремели орудия, но в Академическом районе теперь царила тишина.

Тоска снедала Матвея, грызла голодным зверем. Вспомнилась Тамара, вспомнились события последних дней. Сколько раз за дни эти он оказывался в шаге от бездны, сколько раз смерть стояла рядом! Но он держался. Чудо, везение – кто знает, почему. А другие срывались с края и исчезали в небытие. Подлая судьба, будто назло, забирала тех, кто дорог.

Решив развеяться, Матвей вышел в коридор. Разбитые окна смотрели на дорогу, по которой вчера прибыла народная армия. Сейчас улица тонула во мраке. Сквозняк заставлял скрипеть и хлопать двери кабинетов и лабораторий. Словно кто-то невидимый бродил по ним беспокойным призраком.

Стало как-то не по себе от этих звуков, и Матвей уже хотел вернуться и заново попробовать уснуть, но вдруг услышал голоса. Доносились они из кабинета неподалёку. Это было странно и довольно пугающе – кто мог разговаривать ночь в тёмной лаборатории? Впрочем, Матвей быстро взял себя в руки, подумал, что это наверняка кто-то из своих. А если посторонние – в кармане лежал пистолет. Влекомый любопытством, Матвей подкрался поближе.

За дверью общались двое.

– Да нет же, – говорил хриплый, довольно неприятный голос, – расчёты показывают, что это недопустимо.

– Но возможно же? – прогудел бас.

– Друг мой, Амазерак, – сказал хриплый, – нет ничего невозможного. Есть то, что делать не рекомендуется, что чревато крупными или мелкими неприятностями. Так вот сейчас мы имеем как раз такой случай. Если произвести правильные расчёты, из ЗПИ можно вернуться назад в свой мир, вот только стоит этому случиться, как оба мира схлопнутся. Произойдёт то, что здешние учёные называют «коллапс».

– И что это значит? Что именно случится?

– Ха, кто бы мог сказать! Вот на этом графике, – хриплый зашелестел бумагами, – ясно видно, что едва один и тот же объект дважды пересечёт сверхпространство между двумя фазами искажения, как произойдёт наложение атомарных проекций, а это приведёт к скачку амплитуд колебания обоих вариаций, что вызовет необратимые смещения по одиннадцатой координате. Проще говоря, наступит всеобщий пиздец.

– И кто это всё придумал? – недовольно пробубнил бас.

– Никто, как ты знаешь. Это всё одна большая и нелепая случайность.

– Ну и хрень... И вот ради этих графиков мы тут сидим третьи сутки?

– Именно! А самое интересное, знаешь что? – в голосе хриплого чувствовался азарт. – Постоянные перемещения, даже односторонние, понемногу расшатывают структуру волновых связей в сверхпространстве, а это значит, что чем больше происходит перемещений, тем шире зоны нестабильности, и тем ближе тот день и час, когда мир просто рухнет, как карточный домик. Этот процесс был запущен, когда взорвались бомбы, и теперь его не остановить. Можно сказать, Вселенная обречена при любом раскладе.

– И что это значит? Куда всё денется?

– Свернётся обратно в точку, из которой Вселенная когда-то возникла.

– Все миры?

– Сложно сказать, в какой степени это затронет остальные пространственные вариации – их великое множество, и для каждого надо производить свои расчёты. Но этим двум точно не поздоровится.

– Угораздило же нас сюда забраться.

– Проблема в том, что не только нас. Сюда попадает всё больше людей. Не все они подыхают или пропадают в ЗПИ. Так или иначе, кто-то примется искать обратный путь. И может быть, кто-то даже найдёт…

– Не думаю, что в этой хреномутии так просто разобраться. Даже их учёные ни хрена не знают.

– А с другой стороны, и не очень сложно. У них ведь сейчас все данные имеются в наличии. Думаешь, зря я ждал столько лет, пока учёные корпели над своими вычислениями? Всё просто. Если кто-то этим всерьёз заинтересуется, он получит точно такие же результаты.

– Послушай, Семъяза, – оживился бас. – А помнишь того, которого на вокзале встретили? Он же тоже хотел вернуться. Что если он сообразит чего?

– Тот? – хмыкнул хриплый. – Вряд ли. Хотя, всякое может быть.

– Может их всех… того? Кто попадает сюда. Ну, чтоб делов не наделали. А?

– Что за манеры, друг мой! Не знаю, как тебе, а мне претит смертоубийство – есть в этом что-то дикое, древнее, животное что ли. Неприятно, знаешь ли. Давай лучше оставим это на волю случая. Зачем перечить судьбе, ведь мир рано или поздно должен придти к своему финалу, не находишь? И скажу честно, я уже заждался.

– А я бы хотел вернуться обратно, – мечтательно произнёс бас. – В саду том хорошо и спокойно.

– Только не нам. Старик создавал его для себя, а мы – лишь прислуга. Гнусная судьба. Уж лучше в этом гадюшнике мыкаться. Зато на свободе.

– Ладно, пошли отсюда. Мозг кипит от твоей науки. Раз всем пиздец – значит пиздец. Ну и гори оно всё.

– Правильно рассуждаешь. И расчёты с графиками прихвати. Не будем оставлять зацепок.

Снова зашуршали бумаги, а потом Матвей увидел сквозь щель под дверью ярко-зелёную вспышку. И наступила тишина.

Матвей долго стоял в недоумении. Половину из того, о чём говорили две эти загадочные личности, он не понял. Понял только то, что миру грозит гибель. Конечно, разговоры про ЗПИ и конец света велись уже давно. Особенно у священников это была излюбленная тема: они чуть ли не на каждой проповеди провозглашали близость Страшного Суда. В каждом чихе его знамения видели. Но вот чтоб так рассуждали учёные… «Погоди, – остановили себя Матвей. – Какие, на хрен, учёные? Это кто вообще был? Учёные среди ночи в академию забрались, чтоб про конец света потрындеть? Бред!»

Вопреки любопытству Матвей так и не решился заглянуть в тот кабинет. Вернулся к себе, лёг, поворочался какое-то время на жёстком полу, но усталость взяла своё, и вскоре он уснул.