Новая правда ротмистра Иванова

Глава 23. Старые разногласия

На следующий день в город вошла народная армия. Сквозь разбитое окно на втором на этаже академии Матвей наблюдал, как колонна машин ползёт по улице. Танки, бронеавтомобили, грузовики с людьми, снарядами и продовольствием, топливные цистерны, тягачи с орудиями на прицепе – все они направлялось к центру. Матвея поразило количество техники. Он недоумевал, откуда её столько у повстанческой армии.

Всё говорило о том, что новая власть надолго укрепится в городе. А у Матвея вариантов оставалось немного. Можно было попробовать вернуться на прежнее место, вот только неизвестно, пустит ли баба Марфа на порог после случившегося, а иного жилья, да и денег снять оное, Матвей не имел. Оставалось одно – идти на поклон к брату, как и планировал изначально.

Матвей отправился к Жеке, который занимал теперь кабинет какого-то начальника, поинтересовался, есть ли известия от Виктора.

– В управу Преображенского района иди, – ответил взводный сержант. – Всё руководство сейчас там.

Взяв мешок с пожитками, «корягу» и пистолет, Матвей отправился в путь. Он шёл по той же дороге, что и два дня назад. Тогда он направлялся к рубежу с намерением пересечь границу, сейчас – обратно в город, и синяк под глазом до сих пор напоминал о постигшей его неудаче. И всё же на душе было радостно, ведь самое страшное осталось позади. Матвей до сих пор не понимал, каким чудом удалось выбраться из западни, да это и не имело значения – теперь он на свободе, и ему больше ничто не угрожает. А мимо проносились грузовики и редкие легковушки, обдавая выхлопами.

В Преображенском больше не стреляли. Вот только спокойнее тут не стало. Район буквально кишел техникой. Танки стояли на улицах. Матвей шёл, а мимо то и дело с лязгом проползали гусеничные машины, от тяжести которых земля гудела под ногами. Звон железа, верещание моторов, крики и болтовня людей наполняли городские кварталы. Бойцы в полувоенной одежде сидели прямо на дороге, разговаривали, смеялись, или просто молча ждали чего-то. Горели костры, на перекрёстках и во дворах дымили полевые кухни, распространяя ароматный запах походной баланды.

Дороги были разбиты, никто их не рассчитывал на такое количество техники. Небо давно не проливалось дождём, но на улицах до сих пор стояли лужи. Грязь чавкала под ногами, Матвей старался выбирать места посуше, но это не всегда удавалось, и пару раз холодная жижа всё же заливала обувь. Ботинок совсем расклеился и теперь таращился беззубой пастью на окружающий мир, требуя есть.

Матвей с интересом рассматривал боевые машины. Почти все они были устаревших моделей: довоенные клёпаные танки с орудиями небольшого калибра, громоздкие угловатые бронеавтомобили, артиллерийские системы прошлого столетия. Новой техники имелось немного, только один современный танк видел Матвей по дороге. На перекрёстке перед управой стоял «Апостол» – приземистая машина с широкой, полукруглой башней и длинноствольным орудием. Комья земли вперемешку с травой облепили гусеницы, на башне виднелись борозды и царапины от снарядов разных калибров – досталось бедолаге, но выстоял, доехал, броня не подвела.

Грядущая встреча с братом заставляла нервничать. Матвей не знал, как Виктор примет его. Прежние разговоры всегда оканчивались ссорами. Когда полгода назад Виктор пришёл и начал уговаривать присоединиться к Союзу, Матвей наотрез отказался. Они опять поругались, и брат на прощанье заявил: «последний раз предлагаю, дальше сам выкручивайся». Тогда Матвей даже не подозревал, что скоро сам побежит к нему за помощью. Так что шёл он с тяжёлым сердцем: стыдно было чего-то просить после сказанных в тот день слов, да и страх грыз: захочет ли брат разговаривать? Но Виктор теперь тут – власть. Деваться некуда. «Да он сам виноват, что я в таком положении оказался, вот пусть и расхлёбывает», – убеждал себя Матвей, но чем ближе он подходил к управе, тем тревожнее становилось не сердце.

Здание районной управы встретило красными флагами, воткнутыми над дверями вместо прежних с орлами. Окна были побиты, а стены – испещрены следами пуль. Возле входа толпился народ: бойцы, рабочие, а то и простой, безоружный люд. Стояли грузовики, бронированный «Шенберг», исписанный революционными лозунгами, примостился в сквере напротив и как-то недоуменно и опасливо посматривал на это сборища своими выпученными фарами.

На крыльце Матвей столкнулся с охраной: два бойца в шинелях, касках и с ружьями за спиной преграждали дорогу всякому любопытному, кто не по делу решит сунуться к новому правительству.

– Куда? – спросил один.

Матвей спросил, здесь ли Виктор Цуркану.

– Тута, а ты кто таков и по какому вопросу к комиссару?

– По-родственному. Брат я его.

Боец почесал затылок, сказал, чтоб Матвей ждал, и скрылся за дверями, а скоро вернулся, приведя рыжего парня в зелёном военном кителе.

– Сдай оружие и иди за мной, – велел парень.

В управе царила суета. Люди носились из комнаты в комнату с какими-то бумагами. Двое тащили стол по коридору, трое вешали на стену красную простыню с лозунгом. На полу были свалены портреты императора. И всё же, не смотря на суету, дух надежды сквозил в грубых бородатых лицах бойцов, оккупировавших управу.

Сдав оружие мужику, что сидел в парадной возле входа, Матвей проследовал за рыжим на второй этаж. Над входом в большой зал висело ещё одно красное полотно. «Да здравствует победа трудовых коммун!» – гласила надпись на нём. Рыжий скрылся за широкими дверьми, а когда вышел, с ним был Виктор. Статный, с густыми усами, в высоких лакированных сапогах он производил впечатление большого командира, хоть китель носил гражданский. Матвею не нравились замашки брата: слишком уж стойко они ассоциировались с военщиной и имперскими порядками, которые ненавидел всем душой.

Братья поздоровались сухо, будто чужие.

– Не ожидал тебя увидеть, – холодно проговорил Виктор. – Что ж, раз ты здесь, идём, поболтаем.

Зашли в соседнюю комнату. Тут было чисто и тихо. Шкафы, дубовый стол, ковёр, портрет императора на стене – всё говорило о том, что это кабинет крупного чиновника. Матвей прежде никогда не видел такой роскоши. Аж присвистнул, мол, хорошо живут некоторые.

– Так, это что за бардак? – Виктор подошёл к портрету монарха, снял картину и поставил возле шкафа, а затем сел за стол и уставился Матвея, будто желая в голову его залезть. Почти так же несколько дней назад смотрел жандарм на допросе в триста первой. Матвей поморщился.

– Ну, как дела? Что привело тебя сюда? – спросил Виктор.

– Догадайся, – буркнул Матвей, располагаясь на одном из стульев, что в ряд стояли возле стены.

– Хм, некогда в угадайку играть

– Сам знаешь. Ты же записку отправил? Мне теперь деваться некуда. В розыске я. Денег нет, жилья нет. И три трупа на мне висит в придачу.

– Да, я посылал предупреждение. Рад, что успел вовремя. Что за трупы?

Матвей рассказал про расстрел демонстрации, про жандармов у себя в квартире и про безуспешную попытку пересечь рубеж. Говорил долго. Виктор слушал внимательно, время от времени одобрительно угукая.

– Хорошо, – произнёс он, когда Матвей закончил. – Зря ты, конечно, через рубеж попёрся, не зная ничего, на да ладно. Так значит, теперь желаешь примкнуть к нам? – брат говорил без эмоций, спокойно, словно и не было прошлой ссоры.

В комнате повисла тишина. Тикали часы на стене, с улицы доносился людской гомон и рычание моторов. Матвей задумался: «Примкнуть? Легко сказать. Хочу ли я этого?»

– Ну? Чего молчишь, словно воды в рот набрал? – поторопил его Виктор.

– Как тебе сказать. Деваться мне некуда. Но, знаешь, я устал. Не по мне все эти приключения, революции, стрельба. Покоя хочу. Работать по-человечески. Чтоб без всяких жандармов, допросов и прочей ерунды.

– Все хотят, – кивнул Виктор. – Покажи хоть одного, кто бы желал под пулемёты лезть. К сожалению, ситуация требует определённых мер.

– Да плевать! Воевать я не желаю. Знаешь, что говорят? Что СТК раньше был свободным обществом, а ты сделал из него полувоенную организацию с порядками, как на каторге. Что получается? Теперь все должны твоей идее следовать и строем ходить?

Виктор тяжело вздохнул и укоризненно покачал головой.

– Кто говорит? – в голосе его слышались упрёк и негодование. – Говорят… Они говорят! Ты хоть знаешь… Да ни хрена ты не знаешь! Не было никакого СТК до того, как мы с Курочкиным пришли! Была горстка беженцев, которых грабили все, кому не лень. Свободное общество они, выходит, строили, а сами дань бандюкам платили. Об этом не говорят? А знаешь, почему у них ни хрена не получалось никакого свободного общества? Да потому что силы за собой этот неорганизованный сброд с идеалистическими мечтаниями не имел. Да их кто угодно мог вырезать или в рабство угнать. Такого «свободного общества» хочешь? – Виктор помолчал, достал толстую папиросу, чиркнул спичкой, закурил, клубы табачного дыма наполнили комнату. – Только благодаря нам этого не случилось, мы оборону наладили, производство подняли, оружейные склады захватили, технику в строй поставили. Да знаешь ли ты, что за эти пятнадцать лет мы не только из-под кабалы бандитской вышли, нас самих там теперь вся округа боится. Лишь конченные идиоты к нам теперь суются. И если и суются – получают по башке. А почему? Да потому что у нас, как ты выражаешься – каторга! Сколько можно носиться с идеалистическими сказками, Матвей? Все эти мечты о справедливом мире, где не будет ни власти, ни порядков, ни армия, ни войн – бредни сивого мерина. Может, и настанут, конечно, когда-нибудь такие времена – без понятия. Но мы-то живём не в сказке. Есть реальный мир, он задаёт конкретные задачи, и их надо решать. Вокруг – вооружённые банды, которые живут по законам волчьей стаи, и которым срать на ваши радужные мечты. Да вертели они всех вас с вашими мечтами. Понимаешь? А теперь мы их вертим, теперь за нами сила. А тут приходит умник, который кроме четырёх стен, да станка на заводе ни хрена не видел в этой жизни и заявляет, что «кто-то там говорит…» и что мы, оказывается, всё неправильно сделали! Вот ты. Что ты сделал полезного? Только обвиняешь всех вокруг. Отца обвиняешь, меня… Все-то у тебя неправы, и всё-то не так делают. Жить тебе, видите ли, спокойно не дают.

Матвей угрюмо изучал стену напротив, молчал и злился. Если б не безвыходное положение, послал бы братца ко всем чертям, как он делал раньше. Упрёки, разглагольствования, бестолковая уверенность Виктора в собственно правоте – как же дико это раздражало! Только в одном брат оказался прав: реальность диктовала свои условия, и ничего поделать с этим было нельзя, и потом Матвей, вместо того, чтобы возмутиться и уйти, сидел и покорно слушал, сдерживая закипающую злобу.

– И что дальше? – выдавил он, когда Виктор замолчал. – Как теперь жить? Воевать мне за тебя идти? Я – не боец. Тех троих случайно положил. Повезло. В армии три года отпахал и возвращаться не собираюсь. Неужели у вас там рабочие не требуются? У меня пятый разряд – авось сгожусь для чего. А под пулями бегать – уволь. Набегался. Не по мне это, сам знаешь.

Виктор задумался, а потом заговорил снова, но теперь уже спокойнее и без упрёка в голосе:

– Скажу тебе, Матвей, всё, как есть. Ты знаешь о ситуации, в которой мы находимся? Нет? Так вот, объясняю. В настоящий момент, пока мы сидим и языком треплем, к городу стягиваются крупные силы противника. Как минимум, пехотная дивизия, десяток гаубичных батарей, тяжёлые и сверхтяжёлые танки. В Карпово, в двухстах верстах отсюда – военный аэродром. Это значит, помимо артиллерийского удара следует ожидать так же авиационный. А у нас здесь – от силы пара тысяч бойцов. За прошедшие двое суток мы понесли большие потери в технике и в личном составе. Техника почти вся устаревшая, довоенная, с консервации. Современных машин мало. Ещё рабочие бригады. Какова их численность? Тысяч пять? Это в лучшем случае. Нас будут уничтожать. Понимаешь? Уничтожение полное и бескомпромиссное – вот что грозит нам всем. А мы должны любой ценой отстоять дело революции. Город потерять просто не имеем права. Чтобы свободное общество построить, о котором ты болтать любишь, требуются заводы, фабрики, техника, оружие, патроны, жратва, в конце концов, – Виктор затушил папиросу, на лице его была написана усталость. – Верно говоришь, нам нужны рабочие руки. Понадобятся, когда угроза минует. А сейчас надо защищаться. Иначе – бессмысленно всё. Все труды, все жертвы кобелю под хвост. А ты, в отличие от многих, между прочим, три года в армии отслужил. Имеешь кое-какое понимание, что да как.

– А зачем тебе город? – поинтересовался Матвей. – У вас же есть своё государство, или как вы там это называете, есть Союз. Зачем идти войной на империю? На что рассчитываете? Освободить рабочий класс? Ты всерьёз в это веришь?

Виктор снова покачал головой:

– Да, брат, не умеешь ты стратегически мыслить. Понимаешь, в чём проблема. Я бы, может, и рад был сидеть на жопе ровно и ни на кого войной не ходить, но оказались мы в щекотливом положении. Ничьи земли ведь не будут вечно ничьими. Почти сорок лет прошло, государства поднимаются после удара, набираются сил. Ещё год-два-три, и территория к югу отсюда либо окажется под пятой турецкого султана, который сейчас активно расширяет границы, либо под чеченским имамом, что везде свой шариат хочет насадить, или под императором, который, наконец, дотянет свои лапы до прежних земель империи. Так перед кем пресмыкаться хочешь? Выбирай, Матвей. Я тебя принуждать не хочу. Но лично меня такая перспектива не устраивает. И никто из наших не желает такой судьбы. Натерпелись в своё время. А потому приходится брать инициативу в свои руки, действовать решительно, наносить упреждающий удар. Выбор прост: или обратно к императору на каторгу, или – за народной властью в светлое будущее. Так куда хочешь?

От разговора этого у Матвея на душе стало очень тяжело. Будущее сгущалось безрадостным мраком. Тень имперской армии нависала над городом. Будут бомбить – весть эта порождала отчаяние и внутреннее опустошение. Нет, война не закончилась ни для Виктора, ни для Матвея. Наоборот, она только начиналась. Самое страшное было впереди, и Матвей ощущал себя сломанной тростинкой под неумолимым сапогом судьбы.

– Ты же знаешь, мне некуда податься, – произнёс он тихо. – Я не вояка. Я боюсь. Я просто обычный рабочий.

– Все мы боимся, – сказал Виктор. – Нормально это. Я вообще сельским хозяйством мечтал заниматься, на поле своём работать – ты же знаешь. Во только сопли распускать мы с тобой не имеем права. На меня народ надеется. Нельзя давать слабину. Ты с какой ротой пришёл?

***

Павел очнулся. Гул человеческих голосов наполняли уши, душный лекарственный запах, смешанный с вонью немытых тел бил в нос. На секунду Павлу показалось, что он вернулся на двадцать лет назад в тот полевой госпиталь, в который его доставили, вытащив с поля боя.

Он лежал в тесном неосвещённом коридоре на каком-то матрасе. Вокруг – другие раненые, кто на кроватях, кто на полу. Бредили, ворочались, разговаривали. Из приоткрытой двери пробивался лучик электрического света. За стеной кто-то плакал, кто-то вопил от боли, кто-то звал на помощь, а в одной из палат, словно назло всем страданиям, звучал дружный хохот какой-то компании. Мимо пробежали две медсестры в белых окровавленных халатах. Им навстречу – врач. Медперсонал суетился. Из холла доносилась ругань.

– Да куда прёшь-то! Мест нет! – громко возмущалась женщина. – Все в третий! В третий корпус! Нет хирурга, занят… А я что могу сделать? Друг на друга их что ли складывать?

Приподнявшись, Павел осмотрел себя. Вроде, цел. Пальто свёрнуто под головой, на голове повязка. Одежда на месте, даже ботинки не сняли, а вот кобуры не было. «Спёрли, гады», – подумал первым делом. Голова болела несильно, тошнота пропала. Слабость вот только навалилась, хотелось есть. Стал вспоминать вчерашние события. Случившееся казалось невразумительным бредом. Что произошло наяву, а что во сне, Павел не понимал – всё смешалось в куче беспорядочных образов. Вот он зашёл в церковь, там священник проповедовал. А потом что? Какие-то демоны, огонь… Не, это, похоже, приснилось… «Так. Сколько сейчас времени? Сколько я провалялся? Где я? Что тут вообще происходит?»

Павел встал, накинул пальто.

– Что, всё? – прохрипел с соседней кровати человек с забинтованным лицом. – Домой?

– Да, а чего лежать-то?

– Ну давай, удачи. А я вот поваляюсь ещё чутка.

Количество раненых поражало. Больница буквально ломилась от народа. В холле, освещённом тусклым светом высоких окон, было не протолкнуться. Тут тоже располагались раненые – те, которые полегче. Они оккупировали все лавки, стулья и три кровати, которые сюда кто-то вытащил. Болтали, как ни в чём не бывало. Кого-то перевязывали прямо здесь же. Медсестра ругалась с двумя мужиками, державшими третьего на носилках.

– Говорю, в третий корпус! – орала она.

– Так там тоже мест нет! – возражали ей.

– А я что сделаю?

В суете на Павла никто даже внимания не обратил. Он вышел на улицу и оказался на небольшом каменном крыльце, на ступенях которого сидел мужичок в роговых очках и смолил самокрутку.

Перед взглядом Павла раскинулась больничная территория. Тут было не менее шумно и суматошно, чем в здании. Все куда-то бежали, тащили носилки с людьми или без. Между корпусами развернулась палатка полевого госпиталя. А у палатки… Павел поморщился: возле входа лежала окровавленная куча ампутированных конечностей.

– Здорова, товарищ, – окликнул сидящий на ступенях мужичок. – Поправился что ли уже?

– Типа того, – сказал Павел. – Контузило немного, сознание потерял. Ерунда, одним словом.

– И у меня ерунда, – мужчина показал забинтованную руку. – Пуля. Болит, только, зараза! В первый день подбили. У машзавода. Троих ребят из моей бригады положили, суки жандармские. Ты-то сам откуда? Союз?

– Ага, с ними.

– Слухай, а чего там творится-то? Есть успехи?

В двух словах Павел поведал о сражении, в котором участвовал, и о том, как народная армия вошла-таки в город и захватила академию.

– Что сейчас происходит, не знаю, – подытожил он. – Я, видишь, в отключке провалялся полдня. Надо к своим попасть. В Академии они. И ствол у меня, кажись, свистнули.

– Пробились-таки, – довольно улыбнулся мужчина. – Молодцы! Эх, жаль, я тут сижу, хернёй маюсь, когда товарищи кровь проливают. Неудачно вышло. Если тебе в академию надо попасть, то отсюда добраться несложно. Мы в губернской больнице. До Академического вёрст пять. Вот выйдешь сейчас… – мужчина подробно объяснил маршрут. – Если повезёт, попутку поймаешь. Автобусы-то вряд ли нынче ходят. А оружие своё в главном корпусе спроси, вон в том, трёхэтажном. Там хранилище, может, туда отнесли.

Павел поблагодарил за информацию и попрощался.

– Ну давай, – мужик поднял здоровую руку и сжал кулак. – Да здравствует революция!

Оружие нашлось. В хранилище дежурный долго искал, но всё-таки откопал среди кучи одежды и вещевых мешков кобуру с массивным переломным револьвером. Забрав его, Павел покинул больницу. С радостью оставил за спиной ворота этого места, кишащего человеческими страданиями, которые концентрировалась здесь в невероятном количестве. Он снял бинты. На затылке бугрилась солидная шишка – должно быть, ударился, когда сознание потерял.

На улицах было много техники и людей.

– Взяли город? – спросил Павел у танкистов, обедающих возле своей громоздкой неказистой машины. Чумазые, в кожанках и комбинезонах, перепачканных газойлем, они сидели на моторном отсеке и гремели ложками, поедая какую-то баланду из котелков.

– За рекой бой идёт, – сказал один. – Там, мать их, солдаты у дворца засели. Ща выбивать поедем нах. К вечеру, поди, возьмём.

Кроме как вернуться в академию, Павел больше не знал, куда податься. Да и что теперь делать, тоже не знал. Но сегодня Павел уже не чувствовал себя столь потерянным и обречённым, как вчера. Он вновь с надеждой смотрел в будущее. Да, грустно немного, что домой не попасть, но надо дальше жить – так он рассудил и успокоился на этом.

«Вот наладится жизнь, наведаюсь ещё раз к этим учёным, – решил он. – Глядишь, и правда, сообразят что-нибудь». Пока же следовало подумать о том, как эту самую жизнь наладить. И путь он виделся только одни: держаться с добровольческой армией. С этими ребятами он уже огонь и воду прошёл, с ними, видать, и дальше оставаться. Лишь глубоко внутри таилась досада на то, что приходится против своих убеждений идти. «А, к чёрту их, – мысленно махнул рукой Павел. – Сейчас не до праздных философствований».

Пройдя через бедняцкие кварталы, он выбрался на дорогу, которая вела в Академический район. Мимо промчался грузовичок на газогенераторе (Павел ещё вчера заметил, что машины на дровах применялись тут довольно широко), затормозил, дал задний ход.

– Э, мужик, подбросить? – водитель распахнул пассажирскую дверь. – Я в депо через Академический. Залазь.

***

Рабочие из ревбригады и бойцы добровольческой армии устроились на втором этаже академии. Занимались разным: кто-то готовил еду на печке-буржуйке, кто-то латал одежду, кто-то языками чесал. Стираные вещи были развешаны по всему коридору. У пулемётчика Хомута неизвестно откуда появилась гармонь, и богатырь этот теперь лихо раздвигал меха, сидя в кругу товарищей, которые сгрудились вокруг и слушали музыку, затаив дыхание.

Жека сидел в прокуренном кабинете за столом, чистил винтовку. Рядом стояла переносная радиостанция, из динамика которой сквозь помехи доносились голоса. Жека был сосредоточен и лишь мельком взглянул на Павла, когда тот вошёл.

– Узнал, что хотел? – спросил он без особого участия, не отрываясь о дела.

– Узнал. Без вариантов, – махнул рукой Павел

– Понятно.

– Наврали, значит, вы мне, что в академии знают, как домой попасть.

– Никто тебе не врал. Учёные вроде как всё должны знать. А если не знают – мы-то при чём?

– Да это я так. – Павел взял стул уселся напротив. – Я вот думаю, как жить-то дальше. Не попасть, выходит, мне домой. Сейчас, по крайней мере. Надо здесь как-то устраиваться. Многое я в жизни терял, но потерять собственный мир – это, я скажу тебе, фигня полная.

– Да знаю я, – поморщился Жека, загоняя на место затвор. – Кому рассказываешь-то?

– Точно, ты же и сам из наших... А что такой мрачный? Не рад, что ли? Город почти взяли. Вон парни веселятся. Пулемётчик откуда-то гармонь надыбал, развлекает народ. А ты тут сидишь в одиночестве.

Жека посмотрел на Павла печальным взглядом и покачал головой:

– Не до веселья. Устал что-то. Как-то всё… он не закончил фразу.

– Случилось, может, чего?

– Случилось… – передразнил Жека. – Война случилась. Блядство всё это. Не понимаю…

– Да говори уже, не темни.

– Да что говорить-то? Что на меня тогда нашло, не понимаю. Когда тех пацанов стрелял. Будто в голове помутилось. И ведь все стояли смотрели… Никто и не сказал ничего. Хрень какая-то.

– Да уж, – Павел задумался. – Ну а что делать? Всякое бывает. Ну психанул, да. И что? Жалко? А кого не жалко? Война же, ебись она в рот. Мы, вон, с Хомутом троих в ДЗОТе положили, в упор расстреляли. Я когда подполз, разговор слышал: один рассказывал своим, что дембельнутся скоро должен. А мы их всех завалили. Ну а куда деваться? Такое вот дерьмо.

– То другое. А может, ты и прав. Знаешь, был бы верующим, как ты, точно сходил бы исповедовался. Тяжело на душе, тянет что-то. Сорвался. После того, как танк сожгли. А потом минами нас закидали, а ещё Федьку с тем сержантом подорвали ракетой из кустов. И ведь кто? Вот эти вот сопляки! Сколько наших товарищей ухайдохали! Пиздец, настоящий пиздец! И ведь, сам понимаю, они и не виноваты, с одной стороны. Приказали же им офицеры ихние. А с другой – всё равно злость берёт.

– Ладно, Жека, – Павел поднялся со стула. – Ни в чём ты не виноват. Так что хорош себе мозг ебать. А если и виноват, то в той же степени, что и я, и остальные пацаны, и те ребята, которых мы в плен взяли. Всем мы не без греха, все в этом дерьме замараны. А ты боевой офицер, так что соберись.

– Да какой офицер? Это ты, может, и офицер, а я так – два года в части траву красил, да снег на плацу ковырял ломом. Войны-то до сегодняшнего дня и не видел, считай.

– Не ты первый, каждый через такое проходит. Тут главное, не зассать. А ты не зассал, вроде. Нормально держался. Командовать – опыт нужен, как и во всяком деле. А он, как известно, со временем приходит. Так что прекращай самокопанием заниматься. Раз уж взялся, так чего на попятную идти?

– Да я-то чо? Я ни чо. Сам понимаю – не дурак.

С улицы донеслись голоса. Павел подошёл к окну. Оно было наполовину заколочено фанерой, чтоб сильно не дуло. Стекло валялось осколками на полу. За окном находился небольшой огороженный двор. В задней его части рядом с гаражами стояли пара грузовиков, в углу громоздились бетонные блоки и какая-то непонятная железная конструкция, а прямо под стенами академии толпились люди. Павел принялся наблюдать за ними. У восьмерых были связаны руки, остальные держали наготове винтовки.

– Что там такое происходит? – спросил Павел.

Жека подошёл, выглянул.

В это время связанных поставили в ряд. Напротив них выстроились люди с винтовками. Грянул залп. Где-то зазвенели остатки стекла, что ещё держались в окнах. Все восемь человек обмякли и завалились, кто-то сдавленно застонал. Один из расстрельной команды подошёл к убитым с пистолетом в руке и каждому произвёл контрольный в голову.

– За что их? – нахмурился Павел.

– Да это так… – Жека поморщился. – Уголовники местные. Утром в Преображенском какую-то банду взяли. У Молота с бандитами разговор короткий: к стенке – и дело с концом. У нас здесь что-то вроде тюрьмы теперь. Вот и свозят всех, кого не лень. Не на улице ж стрелять?

Дверь открылась, и в комнату вошёл Матвей. Был он по обыкновению своему угрюм. «Что ж вы все такие смурные сегодня?» – подивился про себя Павел.

– А, Цуркану-младший! – воскликнул Жека. – И что, как оно? Нашёл брательника?

– Нашёл, – ответил Матвей. – Поговорили. В общем, принимай в свои ряды, товарищ взводный сержант.