Новая правда ротмистра Иванова

Глава 17. Никто не хотел умирать

Под аккомпанемент не прекращающейся ни на минуту стрельбы наступил рассвет. Небо прояснилось – уродливое и бесконечное оно бугрилось ватными тучами, ползло куда-то за горизонт. Моросящий дождик замирал на чумазых лицах бойцов, на извазюканной в грязи одежде, на матовой зелени поцарапанных касок, на коричневом паскудстве истерзанной земли.

Шестая рота только что миновала небольшую лесополосу, и теперь рассыпным строем брела по пологому склону холма туда, где маячили домики заброшенного посёлка, и где торчала облезлая колокольня, скребущая тучи своим шпилем. В авангарде полз «Апостол», а левее – угловатый «ящик». За его тяжёлым длинноствольным пулемётом, прикрытым бронещитком, восседала крупная женщина средних лет в телогрейке и солдатской каске – пулемётчица Ерофеевна. Позади за деревьями лежала огромная железная туша – сверхтяжёлый танк «Император» навсегда замолк, убитый и исковерканный прямым попаданием десятидюймового снаряда. Он больше не мог причинить вред наступающим, став грудой бессмысленного металлолома. А ещё дальше, на рубеже, по-прежнему гремели редкие взрывы и гулко перестукивались пулемёты – там по-прежнему шло сражение.

Павел плёлся в гору вместе со своим подразделением. Он устал, хотел спать и есть. Одежда отяжелела от грязи и влаги, штаны и рубашка противно липли к телу. Одно счастье: ноги в берцах остались сухими. Теперь Павел держал в руках не старый трофейный карабин, а винтовку СВ-45. Нашёл в захваченном ДЗОТе и с радостью сменил на неё прежнее оружие. Винтовка хоть и была тяжеловата для своих габаритов, но зато её не требовалось перезаряжать после каждого выстрела, и пятнадцать патронов в магазине вместо пяти – всяко лучше.

Рядом, громыхая коробами с боезапасом, шагал в полной выкладке Емеля Хомут с пулемётом наперевес. Чуть позади плёлся Федька, сдвинув картуз на затылок, и волочил ноги Крот, измученный и подавленный. Белобрысый, вечно ухмыляющийся снайпер, которого, как узнал Павел, звали Юргис, шагал рядом с Кротом и время от времени подбадривал его. Капитан Кавтарадзе и Жека держались непосредственно за танком, мужичок-радист с громоздкой радиостанцией за спиной всё так же не отставал от командира, а вот поручика теперь здесь не было: его ранили во время ночного сражения.

Что ждало наверху, никто не знал. Поступил приказ зачистить посёлок. Командование подозревало, что там прячется вражеская артиллерия. И хоть все устали после ночного боя, были вымотаны физически и морально, но пришлось идти.

***

Когда ночью бронетранспортёр Ерофеевны подъехал к занятому Павлом ДЗОТу, первое, что сделали бойцы, услышали оклик – принялись палить с перепуга. Правда, быстро успокоились и всё-таки решили поинтересоваться, кто кричал. Действовали по принципу: вначале стреляй, потом спрашивай. Павла это ужасно разозлило: мало того, что под вражеский пулемёт попал, а теперь ещё и свои чуть не отправили на тот свет. Обложил он их знатно, трёхэтажными словесными конструкциями, хотя и сам понимал: это война, тут и не такое случается.

Как оказалось, это прорвались два подразделения: взвод Жеки и ещё один, которым командовал взводный сержант Торопыгин – долговязый малый со впалыми щеками, покрытыми жёсткой щетиной, и шрамом на выпирающей скуле. Жеку будто подменили. От прежней весёлости не осталось и следа, он выглядел подавленным и злым, а лицо посерело и осунулось. Другие тоже были угрюмы. Ночное сражение далось тяжело: взвод потерял четырёх убитыми и пятерых ранеными. В отряде Торопыгина же убили троих.

Раненых, перебинтованных на скорую руку, везли в «ящике». Их выгрузили в ложбинку за ближайшим кустарником. Разные были: тяжёлые, лёгкие, кому пуля досталась, кому – осколки. Двое в беспамятстве находились. Девушку одну привезли, из взвода Торопыгина, у неё осколком пальцы отрезало на левой руке, а ещё один застрял в голове. Раненые стонали и кряхтели, нервировали бойцов. К тому же никто толком не понимал, что делать дальше. Судя по всему, атака захлебнулась, другие подразделения не прорвались, и угроза поражения сильно деморализовала людей.

Когда же начало светать, подъехал танк «Апостол». С ним шли капитан Кавтарадзе и оставшиеся два взвода. Те тоже понесли потери убитыми и ранеными. Поручика притащили в тяжёлом состоянии с пулей в животе. Бойцы рассказали, что нарвались на ДОТ. Тот хоть и был разрушен прямым попаданием, в нём чудом уцелел небольшой отряд неприятеля, который встретил наступающих плотным пулемётным огнём. Пришлось отползти и вызвать поддержку артиллерии. Как потом выяснилось, от ДОТа шёл подземный бетонированный тоннель – там, видимо, враг и схоронился во время обстрела.

А теперь пожухлый бурьян снова шелестел под ногами бредущих в наступление бойцов, и снова впереди ждала неизвестность. Как же Павлу не хотелось лезть в эту проклятую деревню! Жека почему-то считал, что там никого нет, но Павел не верил: от домиков на холме буквально веяло неприятностями.

Танк и бронетранспортёр остановились. Капитан подозвал взводных и принялся что-то объяснять им, остальные засели в траве и внимательно наблюдали за полуразрушенными домиками. Позади гремели звуки сражения, а тут лишь рокот двух боевых машин нарушал тишину промозглого осеннего утра.

Мало кто обратил внимание на далёкий хлопок со стороны колокольни.

– Ложись! Снайпер! Капитана убили, – крикнул кто-то из сержантов. Павел кинулся на землю, приготовившись к бою. «Опять двадцать пять, – подумал он с грустью. – Надоело». Повсюду беспорядочно затрещали винтовки.

Ещё один хлопок, но мощнее и ближе. Взрыв. Короткая вспышка – танк окутало дымом, а в следующий миг изо всех щелей «Апостола» с рёвом прыснули струи пламени. Люки оторвало и, словно картонку, отбросило в сторону, столб огня поднялся метров на десять над башней, а потом потух, и дым скрыл горящую машину от глаз бойцов.

Тем временем уже вовсю долбил пулемёт Ерофеевны, посылая пунктиры трассеров в сторону кустов и развалин деревянных домиков.

– Кто видел? – орал Жека сквозь пальбу. – Откуда стреляли?

– Второй справа! – ответил кто-то из бойцов. – Около дерева!

– Да нихуя! – орал другой боец. – Рядом с домом из кустов.

Гранатомётчик по кличке Дьяк, встав на колено, вскинул на плечо тяжёлую зелёную трубу, паренёк – второй номер расчёта – засунул в неё снаряд. Грохнул выстрел, взрыв разметал трухлявую стену какой-то завалившейся избушки. Паренёк затолкал в ствол ещё одну ракету – и та полетела к рядом стоящему дому.

– По колокольне бейте! По колокольне! – кричал взводный Торопыгин. – Снайпера снимите, ёбаный в рот! На хуй эти дома!

Ерофеевна направила ствол пулемёта чуть выше, и трассеры полетели в сторону церкви, что торчала над стропилами крыш. Колокольня находилась на самой вершине холма, и отсюда до неё было километра два.

Павел тоже стрелял, как и все. Вёл подавляющий огонь по домикам впереди. Дым, идущий от горящего танка, накрыл поле тяжёлой вонючей поволокой, сквозь которую было сложно разглядеть что-либо. Рядом короткими очередями бил пулемёт Хомута.

Павел отстрелял уже два магазина, когда прозвучала команда «Прекратить огонь!». И стало вдруг удивительно тихо. В этой тишине лишь мерно урчал двигатель «ящика», да шумели языки пламени на корпусе уничтоженного танка, а где-то позади приглушёнными редкими раскатами гудело вялотекущее сражение.

– Рота, за мной! – скомандовал Жека.

Но едва он прокричал это, как в небе что-то мерзко зашипело, и в следующий миг в поле разорвался снаряд. Снова шипение – взрыв рядом с танком. Ещё один снаряд лёг за спиной. Павел уже было поднялся на ноги, но тут же шлёпнулся обратно в траву, мысленно кроя матом всех и вся.

Звук был узнаваемый – миномёты. Прежде Павел не попадал под миномётный огонь, видел лишь на учениях. Сейчас бил довольно крупный калибр, не менее 120 мм, правда, орудий было немного – три, максимум, четыре.

Бойцы занервничали, стали кричать, что надо отступать, но Жека придерживался иного мнения.

– Какой отступать, блядь! – орал он. – За мной, живо, в атаку!

И побежал. Бойцы ринулись за командиром, только пятки засверкали. Не отставал и Павел. Втянув голову в плечи, он продирался сквозь густую растительность, да сквозь едкий дым. С трудом понимал, куда бежит, главное – вперёд. Шипение и грохот наполняли воздух, земля то тут, то там взлетала клочьями вверх. Павла настиг страх. Настоящий ужас – панический, душераздирающий. Смерть сыпалась с неба, и никто не знал, куда упадёт следующая мина. Кто-то кричал: «Санитара сюда!» Отчаянно газовал «ящик», ломясь к поваленным изгородям. А Павел бежал, и с каждым шагом в ноге отдавала острой резью старая травма, будто туда стреляли снова и снова. Сжал зубы, хромал, спотыкался, но не останавливался ни на миг – страх был сильнее боли.

Грохнуло практически перед самым носом, метрах в десяти. Бегущего бойца взрывной волной откинуло в сторону. Павел споткнулся, упал, но кто-то схватил и поднял на ноги – это Хомут пробегал мимо. Домики уже рядом. Ближе, ближе... В голове: «только бы добраться». А что в этом проку, Павел и сам не знал. Снаряды-то сверху летят! На пути тело – фельфебель валялся в траве. Возможно, живой. Или уже нет. Проверять времени не было.

Смяв кустарник и остатки гнилой изгороди, «ящик» скрылся за постройками, и вскоре за домами опять начал бубнить крупнокалиберный пулемёт. Павел ринулся за машиной и очутился в запустелом дворе. Следы гусениц вели напрямик сквозь заросли.

Как оказалось, «ящик» стоял на перекрёстке, высунувшись из-за угла дома, и стрелял по колокольне, Здесь уже собрались бойцы, они нервничали, озирались, вздрагивали и пригибались при каждом взрыве. Принесли двоих раненых и уложили на траву, один держался за окровавленное лицо и повторял, как в бреду:

– Не вижу ничего, братцы, не вижу…

У другого – плечо и нога в крови. Но этот молчал сквозь стиснутые зубы.

– Санитар где? – закричал Жека. – Где санитар, ебать его в корыто! Год что ли ждать? Два трёхсотых у нас.

Подбежал молодой, лопоухий парень с жидкой бородёнкой, достал из сумки бинты, принялся трясущимися руками наспех заматывать пострадавших.

Жека был на взводе. Ходил из стороны в сторону, шевелил губами. Павел присел у забора, лёгкие драло от долгого бега, ноги подкашивались.

– Что, Жека, чего мельтешишь? – спросил он. – Чего делать будем?

Жека не ответил, только недовольно засопел.

– Колокольню бы занять. Там корректировщик, – предложил Павел

– Да знаю я! Не трещи под ухом. Думаю я!

Мина разметала стену одного из ближайших домов. Бойцы припали к земле, Жека смачно выругался.

Подбежал взводный сержант Торопыгин:

– Миномёт один взяли. Пидарасы во дворе прятались.

– Сколько их?

– Не знаю. Убежали, а миномёт оставили. Но у них ещё расчёты есть поблизости. Вон суки как хуячат.

Будто в подтверждении его слов, во дворе напротив разорвалась мина.

– Надо найти, – сказал Жека, – или отходить к ебене матери! Нас тут даже роты не наберётся. И танк потеряли.

– Ну, народу-то у противника тоже немного, – заметил Павел. – Иначе хрен бы они нас подпустили. Так что отступать нельзя. Колокольню, главное, давить и наступление не прекращать. Ну или на крайняк – занять позиции и держаться, пока наши не подоспеют.

– Дело говорит, – отметил Торопыгин, – бросили миномёт, зассали с нами драться. Небось, полторы калеки тут сидят в какой-нибудь дыре. Дворы прочешем, найдём.

– А ну как засаду устроили? – предположил Жека.

– И хрена ли с того? Укрепиться тут надо, хоть обосрись. А то они нас же самих выебут, если обратно пойдём. Некуда отступать, понимаешь? Куда ты собрался? На ДОТы опять?

Нехотя, со скрипом, но всё же Жека согласился, и рота поплелась через дворы вглубь посёлка. «Ящик» теперь держался в арьергарде. Машину решили беречь.

Вскоре обстрел прекратился: лишившись корректировщика на колокольне (похоже, Ерофеевна своей стрельбой всё же вынудил противника оставить наблюдательный пункт), миномётные расчёты «ослепли» и теперь не знали, куда бить, а бойцы народной армии рассредоточились по дворам, обшаривая каждую дыру в поисках неприятеля.

Два взвода, которыми теперь командовал Жека, выбрались к двухэтажным многоквартирным домикам. Подошли со двора, проверили – никого. Осмотрели подъезды. Везде – гнилая мебель, потрескавшиеся стены под облезшими обоями, пустые оконные проёмы. Ничего необычного, Павел уже привык к подобным картинам.

Выглянув осторожно из окна, он обнаружил довольно широкую улицу, испещрённую бороздами и рытвинами со стоячими лужами и свежими следами шин. На другой стороне вытянулось кирпичное двухэтажное здание, напоминавшее фабричный цех, окон на первом этаже оно не имело. Колокольня находилась дальше по улице.

Жека собрал во дворе у подъездов своих бойцов, стали решать, что делать.

– Тут осторожнее надо быть, – объяснил Павел. – Многоэтажная застройка, плотная. Да и вообще, жопой чую, где-то близко противник засел

– Я уже, блядь, с ночи это чую, – Жека сплюнул.

– Поищу позицию, чтоб улица простреливалась, – сказал Юргис.

– Ладно… – Жека приказал двоим идти со снайпером. Он сжимал губы, потирал виски – определённо, взводный не знал, что делать в сложившейся ситуации. Было понятно, что нет у него боевого опыта.

– Пусть Емеля и ещё пара человек прикроют, – предложил Павел, – остальные – к заводу. Группа – с того края, где забор развалился, группа – с этого, в ворота. Сможем? Плохо, на первом этаже окон нет, придётся обходить с заду. И «ящик» бы сюда.

Броневик гудел за домами, двигаясь с отрядом Торопыгина.

– Сюда бы артиллерию, и расхуячить всё в пизду, – выругался Жека. Он сильно нервничал, оглядывался по сторонам. Павел понимал, что взводный в растерянности. А что было делать? Поддерживал командира, как мог.

А вокруг – заросли да заборы. Враг мог поджидать за каждой кочкой. Павел и сам был взвинчен, и поводов к этому у него имелось гораздо больше, чем у Жеки, который добровольно сюда пошёл, вот только понимал он, что нервы сейчас делу не помогут, а потом затолкал эмоции поглубже и постарался рассуждать трезво, как в молодые годы, когда сам командовал отделением.

– Погнали, – согласился Жека и отдал соответствующие приказы.

Бойцы выдвинулись по направлению к цеху. Ноги зачавкали по склизкой дорожной жиже. Впереди шёл какой-то сержант, имя которого Павел не помнил, и Федька, позади – Крот, Зафар и остальные. Двигались к воротам. Павел держал на мушке окна второго этажа, готовясь в любой момент вступить в бой или бежать обратно к укрытию.

Добрались до ворот, за ними находилась небольшая территория, на противоположной стороне которой пристроились гараж и пакгауз, а за поваленным дощатым забором чернели частные домики со сломанными рёбрами развалившихся от старости стропил. Противника видно не было.

Постояли, осмотрелись и осторожно двинулись вперёд. Теперь следовало проверить сам цех.

– Движение у гаража! – крикнул сержант.

Со стороны завалившегося забора раздался звонкий хлопок. Павел только собрался посмотреть, что там происходит, как вдруг ощутил удар в грудь и в голову, а потом – полёт. Всё завертелось перед глазами, небо смешалось с землёй.

Пришёл в себя уже возле ворот. Или почти пришёл. По крайней мере, понимал он теперь мало что. Поднялся на четвереньки. Было тихо. Где-то кричали люди, стреляли, но всё это происходило за толстым слоем ваты, набившейся в уши. Впереди дымилась воронка, возле неё неподвижно лежало тело. Ещё одно шевелилось в траве. Было чувство, будто снаряд угодил прямо в голову – так дико она болела. И всё вокруг плыло.

Мимо медленно проплывала винтовка, Павел протянул руку и кое-как поймал её. Навёл ствол на кустарник, что рос на другом краю территории возле рухнувшего забора. Над ними поднималось облачко пороховых газов. И забор, и кустарник тоже плыли, никак не могли остановиться. Павел хотел выстрелить, но вдруг ощутил, как кто-то его тащит назад, упираться не стал – пусть тащат.

– Жив, брат? – тряс его Зафар. – Слышишь меня?

Павел поднялся и сел на землю, кивнул, огляделся. Изъезженная колея, кирпичный цех, кусты. Несколько бойцов отстреливались из-за угла. Рядом – Зафар и Крот. Другие стояли у стены, ждали чего-то. Хомут пристроился в ложбинке за дорогой и с сошек лупил прямо в ворота.

– Что стряслось? – выдавил Павел, морщась от головной боли.

– Ракета, – сказал Зафар. – Рядом жахнула! Сержанта и Федьку убило. Думали, тебя тоже. Прямо под ногами ведь! У, Шайтан! В дальних кустах засели. Ранен?

– Без понятия. Башка трещит.

Из-за дома напротив гранатомёт звонко выплюнул ракету – то Дьяк со вторым номером делали свою работу. В глубине посёлка бил крупнокалиберный пулемёт.

Как чёрт из табакерки выскочил пред Павлом лопоухий санитар.

– Контузия, – констатировал он после короткого осмотра. – Лежи здесь, не двигайся.

«Да и не собирался особо», – думал Павел, наблюдая, как санитар бежит к другому концу цеха – там тоже что-то случилось.

Неподалёку Жека спорил с Торопыгиным. Грянули ещё пара гранатомётных выстрелов, потом пальба немного успокоилась. Наступило затишье. Дождик тоже перестал моросить. Жека и ещё человек двадцать убежали вдаль по улице и свернули во дворы. Десятеро засели у ворот. Хомут подобрался поближе, сменил короб. Подтащили ещё одного раненого – этот был тяжёлый, что-то бормотал в бреду.

А потом перестрелка возобновилась с новой силой. Те, кто собрался у ворот, ринулись на территорию, снова заработали пулемёты. Что-то взорвалось. Два бойца привели мужика со стопой, замотанной окровавленной тряпкой. Посадили рядом в траву.

– Чо как? – спросил Павел.

– Да так, – мужик кивком указал на ногу. – Вон, видишь.

– А там как? – Павел кивнул в сторону, где стреляли.

– Да херня. Хотели через дворы пройти, а нас встретили. Двоих того. Меня – вот, – он опять покосился на ранение.

Павел достал кисет с табаком, принялся делать самокрутку.

***

Долго он смотрел на незнакомого сержанта, что лежал на боку, а потом перевёл взгляд на Федьку. Тот, выпучив неподвижные глаза и раскинув руки, раскорячился в траве. Обе ноги отсутствовали, а грязное пальто всё порвалось и перепачкалось. Лицо Федьки уже посинело. Затвердели пальцы, почернели вены, рот раскрыт был настежь, торчали из него жёлтые зубы. Покойник покойником – ничего особенного. И как так вышло? Двоих убило, а Павел с какой-то стати остался жив. Выбросил окурок, прокашлялся, задумался.

Тишина наступила внезапно. Временами казалось, перестрелка никогда не прекратиться, а вот взяла и прекратилась. И довольно быстро – часу не прошло с начала атаки. Раненых (всего их было человек пятнадцать) перетащили в заброшенный цех. Павла тоже хотели отвести туда же, но он отмахнулся: на ногах уже и сам мог стоять. Тошнило, правда, шатало и голова разрывалась на части, а мир до сих пор плыл перед глазами, норовя удрать из поля зрения, но уже не столь стремительно.

Бронетранспортёр стоял на заводской территории, отдыхал. Сюда же приволокли четыре миномёта – здоровые, на колёсах. И машина ещё тут оказалась – трёхосный зелёный грузовик с будкой, над которой торчали антенны. Бойцы толклись возле трофейных орудий, обсуждали чего-то, курили.

– Что было-то хоть? – подойдя, спросил Павел у Зафара.

– Да окружили мы их. Они сдались. Потерь, правда, много, – вздохнул Зафар. – Как сам-то?

– Получше, кажись.

Привели группу солдат – человек тридцать. Молодые безбородые юнцы пугливо таращились на лохматых, небритых бойцов народной армии. С трудом верилось, что ещё час назад вот эти самые ребятишки были грозным противником, что они сожгли танк, стреляли и убивали людей. Уж очень они выглядели жалко и потерянно. Не как убийцы, не как солдаты, а как напуганные овцы, отбившиеся от стада.

Несколько бойцов народной армии сопровождали их, держа под прицелом. Жека и долговязый Торопыгин шли следом. Жека был мрачнее грозовой тучи, желваки ходили на скулах.

Солдатиков выстроили в ряд. Жека вытащил пистолет.

– Офицеры, ракетомётчики, миномётчики – шаг вперёд! – гаркнул он.

Никто не двинулся с места.

– Я сказал, шаг вперёд! – процедил Жека. – По одному буду стрелять, пока не выйдут все.

– Нету офицеров, – покачали головой ребята. – Убиты.

– Как ни одного офицера? Унтеры есть?

Молчание.

Жека вытянул за шиворот рослого парня с нашивкой на вороте шинели.

– Вот ты, сука, унтер, хули молчишь? Ты по нашим стрелял?

Тот замотал головой:

– Н-не-недо, пожалуйста, – заикаясь проговорил парень. – Я просто расчётом командую. Приказали мне. Да я даже не видел, в кого!

Жека приставил к его голове пистолет, солдат зажмурился.

– Кто парней в танке поджарил? Где ракетомётчик, сука? Говори!

Тот замотал головой:

– Н-н-не знаю ничего.

Павел вздрогнул, когда пистолетный выстрел одиноким хлопком пронёсся эхом над территорией завода. Молодой унтер-офицер свалился, как подкошенный, с дыркой в голове. А Жека схватил второго – какого-то уж совсем юного солдатика, которому на вид и восемнадцати нельзя было дать, – поставил на колени.

– Я ж просто водила, – залепетал тот, – не убивал я ни в кого. Не стрелял даже.

Пуля пробила затылок парня, разнеся на выходе поллица.

– Думали, отделаетесь так просто? – в ярости повторял Жека. – Сдались, значит, и что? Думали, с рук всё сойдёт? А за пацанов моих кто ответит?

Ещё одно тело замертво упало на землю – ещё один солдат расстался жизнью в отместку за павших.

А бойцы Союза молчали. То ли не хотели под горячую руку взводного попасть, то ли и сами не чувствовали никакой жалости. Лишь пара мужиков робко попросили: «Может, хватит?» Но их, как будто, никто не услышал.

Солдатики лепетали, что не хотели никого убивать, что им приказали. «Понятное дело, – думал Павел, – а кто хочет-то?» И умирать тоже не хотел никто, но таковы были правила дурацкой игры. Приказали – надо выполнять. А вот когда друзья и товарищи дохли и калечились, когда люди думали об участи, которая ждёт их самих, да о том, кто стал виной сему кошмару – вот тогда-то в сердцах и рождалась ненависть, а человечность, жалость, сочувствие выгорали, будто танк от детонации боекомплекта. Так приходила в души звериная жестокость, так в горниле боли и страданий твердела сталь на том месте, где прежде бились живые сердца.

Жека уже тормошил следующего пацана, приставив тому к виску ствол:

– Говори, сука, убью.

А Павлу надоело. Противно стало на это смотреть до тошноты. Он до сих пор не желал ничьей смерти. Он не видел перед собой врагов – только жертв дурацкого стечения обстоятельств. И бойцы народной армии, и солдаты, и он сам – все оказались игрушками в руках судьбы. Судьбы абсурдной и нелепой. И за это ли уплачивать столь страшную цену?

Поднялся, подошёл к Жеке:

– Хватит. Убери ствол. Они сдались. Они – военнопленные, – говорил он спокойно, глядя взводному в глаза, в которых ничего не осталось, кроме бестолковой, иррациональной ярости. Павлу вдруг показалось, что Жека сейчас и его пристрелит, но этого не случилось. Жека убрал пистолет, оттолкнул солдата и ушёл. Просто ушёл, не сказав ни слова.

– Всё, хорош лапти сушить, – крикнул Торопыги, – некогда рассиживаться, работы дохрена ещё.

***

Матвей почти не спал эту ночь, с тревогой ждал утра в сыром подвале. Живот болел, ныла распухшая скула, а в ночи печальным громом ухали далёкие орудия.

А потом выстрелы зазвучали совсем близко. Продолжалось это час или два, а может быть, даже – все три. Матвей точно не знал. Наверху шёл бой, и в душе загорелась тусклая надежда. А вдруг свои? А вдруг освободят?

Пальба смолкла, снаружи воцарилась тишина, но вызволять Матвея из заточения никто так и не явился, и надежда стала гаснуть. Он несколько раз подходил к люку в потолке, прислушивался. На улице звучали голоса, но слов было не разобрать. Тогда Матвей садился на свой ящик, но будучи не в состоянии вынести вынужденное бездействие, вскоре снова шёл к люку и, навострив уши, замирал в тягостном ожидании. А вдруг? Сквозь щели в досках просачивались тоненькие полоски блеклого света – значит, наступило утро. Значит, солдаты должны уже придти. Но они не приходили.

Вот и голоса стихли. Потом выстрел где-то далеко. Затем ещё раз, и ещё… Матвей подумал, что наверняка в этот миг там наверху оборвалась чья-то жизнь. А скоро, похоже, оборвётся и его собственная.

Матвей принялся ходить из стороны в сторону по тесному погребу. Так проще было отогнать тревогу, которая колючей рукой сжимала сердце. Время шло. «Нет, что-то там явно не так», – решил Матвей, и надежда опять затеплилась в груди. Он принялся стучаться в люк и кричать:

– Есть кто живой?

Не докричался и не достучался – никто не пришёл. Может, забыли все про него? Куда-то ушли? Если бы это было так! Смутная надежда крепла, набиралась сил. Тогда Матвей попытался выбить люк. Нашёл доску покрепче и принялся колотить со всей силы. Аж взмок весь – так старательно лупил по старому люку, а тот не поддавался. И вместо надежды пришёл страх. Ведь что выходило: люди пропали и оставили его тут взаперти подыхать от голода и жажды! Он же умрёт здесь! А умирать-то не хотелось, особенно сейчас, когда призрак свободы забрезжил сквозь щели в потолке. «Так, без паники, – взял себя в руки Матвей, – отдохнём, попытаемся ещё раз».

Но только он присел вновь, как над головой заскрипели половиц.

– Глянь, Крот, люк в полу, – проговорил человек с восточным акцентом.

– Где? – голос юношеский, звонкий, ещё полностью не сломавшийся. – Не вижу ничего.

– Да вон он, под комодом.

– И правда. И чо?

– Чо-чо… Солдаты, может, там прячутся.

– Чо, правда?

– Я-то почём знаю? Проверить надо. Давай берись с того края.

Что-то тяжёлое заскользило по доскам, а потом люк открылся. Матвей поднял перед лицом руку, защищаясь от света, что ворвался в тёмный погреб.

– Это кто ещё? – спросил молодой. – Солдат?

– Не похож, – озадаченно произнёс второй и обратился к Матвею:

– Ты как, брат?

Наверху стояли двое. Молоденький парнишка с тощей физиономией таращился на Матвея, раскрыв рот. Кепка и пальто ему были великоваты, и от этого молодой человек имел несколько комичный вид. Второй, постарше, со среднеазиатскими чертами лица, был одет тоже в пальто и военную каску старого образца, с козырьком. Мужчина держал в руках турецкую «семёрку», а у молодого за спиной висел довоенный «бердыш». Оба незнакомца были грязны и чумазы – кто угодно, но точно, не солдаты. У Матвея от сердца отлегло.

– Да вроде, нормально, почти цел, – ответил он. – А вы-то кто?

– Союз Трудовых Коммун, – объявил азиат. – Сам чей будешь? И за что тебя? Да ты выходи, не боись, не съедим.

– Военнопленный, – Матвей поднялся, отряхнулся, вылез из погреба и оказался в просторной избе с потрескавшейся печью и выбитыми окнами. – Ночью хотел рубеж перейти, из империи бежал.

– Неудачное время выбрал, – покачал головой азиат. – Стреляют ведь!

– Да я слышу, – усмехнулся Матвей. – Только надо оченно. Ты, говоришь, из Союза? Это хорошо. Вас-то я и искал. Где твои командиры? Поболтать надо.

– Командиры? Да тут только взводные у нас. Иди за нами.

При свете дня Матвей смог лучше рассмотреть посёлок, в который забрёл ночью. Дворы, заросшие улочки, полные всякой рухляди, развалившиеся амбары, избы, заборы. Неподалёку торчали двухэтажные домики, за ними – колокольня. У дома, где держали Матвея, притаился зелёный, армейский внедорожник с тентовым верхом.

Отвели на территорию небольшой фабрики, покинутой и пустой. Упавший деревянный забор давно зарос. Возле длинного кирпичного цеха стоял зелёный «Шенберг» с антеннами на будке – машина связи. А рядом – четыре возимых миномёта и старенький гусеничный бронетранспортёр БМТ-22. Их в армии прозвали «ящиками» за угловатый корпус, похожий на большую коробку. Крупнокалиберный пулемёт «ящика» своим длинным стволом грозно смотрел на Матвея.

На территории находились люди. Несколько человек рыли канаву в дальнем углу, там же лежали тела убитых. Ещё одна группа сидела у костра – бородатые, чумазые мужики обедали. Их одежда выглядела так, словно они в луже искупались, что, похоже, было недалеко от истины. Подойдя ближе , Матвей заметил среди копании двух женщин.

На втором этаже цеха в просторном помещении, бывшем прежде либо раздевалкой, либо кабинетом, находилось что-то вроде штаба. Посреди комнаты стояла старый, облезлый стол, за ним сидели люди. На столе – громоздкая радиостанция, офицерский планшет и пара замызганных серо-зелёных касок. Плотная завеса табачного дыма висела в воздухе. Бойцы, курили и что-то обсуждали, матерясь и кашляя.

Среди них выделялся здоровенный детина лет сорока в плащ-палатке и необычной униформе, какую Матвей прежде ни разу не видел: ботинки с высоким голенищем, штаны с карманами на бёдрах – должно быть, иностранная.

– Военнопленного привели, – проговорил азиат, заходя в помещение. – Солдаты поймали, когда рубеж хотел перейти и в погребе заперли.

Матвей встретился глазами с круглолицым коротко стриженым мужиком, что сидел со всеми за столом. Стало не по себе от этой бандитской на вид рожи и мутного взгляда. Не вынимая сигареты изо рта, круглолицый произнёс:

– Кто таков?

Матвей представился.

– Чего? Цуркану? – переспросил круглолицый. – Как у комиссара фамилия, надо же.

– Я брат Виктора, – признался Матвей.

Сидящие за столом переглянулись.

– Не шибко похож, – сощурился долговязый мужик со шрамом на худощавой небритой физиономии.

– И что? – Матвей вызывающе уставился на него. – Позови Виктора, он скажет, похож я или нет. Только вначале мои вещи верните и документы.

– Да ладно, ладно, не кипешуй, – осадил его круглолицый. – Что за вещи?

Матвей рассказал, какое имущество имел при себе до того, как солдаты его поймали.

Бойцы аж присвистнули, узнав об арсенале, что Матвей с собой тащил.

– Торговец оружием, что ли? – ехидно оскалился долговязый.

– Всё моё, добыто в бою, – буркнул Матвей.

Круглолицый ухмыльнулся, а потом серьёзно проговорил:

– Послушай, мужик. Мне, честно, нет дела до того, где ты что взял, но и разыскивать мне твоё шмотьё тоже некогда. Сам ищи. А сейчас ты мне лучше скажи вот что. Ты же городской, так? Когда в городе последний раз был?

– Вчера вечером.

Круглолицый извлёк из офицерского планшета карту, развернул на столе.

– Короче, приятель, – сказал он. – Нам надо знать, какова обстановка в городе. Что там происходит вообще. Понял? Восстали ли рабочие, много ли полиции, солдат и прочее.

Матвей подошёл к столу, развернул к себе карту:

– Где мы?

Долговязый ткнул пальцем:

– Старые Липки. Вот эта улица.

Изучив подробный топографический план, начерченный на большом мятом, порванном в нескольких местах листе бумаги, Матвей принялся объяснять ситуацию.

– Всё верно, – сказал он, – вчера в городе случилось восстание, рабочие захватили улицы и предприятия, но подробностей не знаю. Стреляют повсюду, по крайней мере, на левом берегу. На правом – без понятия. Вот эта дорога, – он провёл пальцем вдоль кривой линии, тянущейся вверх от Липок, – ведёт в Академический район. На въезде, говорят, блокпост революционеров. Но академия сама своре всего занята «златой хоругвью». А тут, – Матвей ткнул в правее, – Преображенский район. Тут жопа полная: стреляют везде и всюду: и бандиты, и анархисты, и рабочие. А Мост вчера был перекрыт военным. Южнее, вот здесь – машзавод и металлургический комбинат. Они заняты жандармами. Больше ничего не знаю.

– Подожди ка, – прервал Матвея бугай в плащ-палатке. – Академия, ты говорил? Где она?

Матвей ткнул пальцем в карту:

– Тут.

– Так это ж совсем близко.

– Да, в общем-то, недалеко. Вёрст пять отсюда.

– Послушай, Жека, – обратился бугай к круглолицему. – Отпустишь? Надо мне туда, сам знаешь.

– Да погодь, академик, блин, – отмахнулся тот, – не гони лошадей, Пашка. Куда ты пойдёшь сейчас? Знаешь, что там творится? Я тоже не знаю. Захвачена вон твоя академия. Подожди немного: подтянутся остальные – отправимся все вместе, как полагается.

Здоровяк вздохнул:

– Ладно, ты прав. Подожду ещё немного.

Зашипел динамик рации, и чей-то голос затараторил:

– Приём, это «берёза три», «берёза три», вызываю «ветер».

Круглолицый Жека торопливо схватил микрофон:

– Да, да, слушаю, говори.

Внимание сидящих за столом мужиков мгновенно переключилось на рацию.

– Перешли рубеж. Направляемся к тебе, направляемся к тебе. Где находишься? Уточни. Приём.

– Ну наконец-то! – воскликнул круглолицый. – Заждались вас. В Липках мы, на фабрике какой-то, недалеко от колокольни. Только что миномётную батарею накрыли. Давай к нам, вышлю людей навстречу. Сколько вас? Приём.

– Высылай, я хер знает, что у тебя там за фабрика, со стороны рубежа еду, со стороны рубежа, по большой дороге. Со мной рота. Конец связи.

– Ну что пацаны, – круглолицый аж засиял. – Подкрепление, мать его. Прорвались!