Хозяйка медовых угодий

Глава 4.

Вонь ударила в нос, как кулаком. Гнилая солома, сырость, что-то кислое, будто кто-то разлил брагу и забыл убрать. Я закашлялась, и этот кашель — хриплый, рвущий горло — был первым, что вернуло меня к реальности. Глаза щипало, но я заставила их открыться.

Темнота, только тонкая полоска света пробивалась сквозь щель в стене. Я снова лежала на чём-то колючем, впивавшемся в спину, и тело ломило, как после марафона. Только вот марафоны я не бегала.

Да что же со мной?..

Я попыталась сесть, но голова закружилась, и я рухнула обратно, вцепившись в солому руками.

Руки… Я замерла, глядя на них.

Тонкие, с длинными пальцами, в мозолях, но молодые. Не мои. Мои были куда менее изящными, узловатыми, и кожа на них от питерских сквозняков постоянно трескалась. Эти руки точно чужие…

Я коснулась ими лица — скулы острые, кожа гладкая, волосы длинные, липкие от пота, русые с янтарным отливом. Совсем не похожи на седую паклю, в которую превратилась моя шевелюра после той ночи...

Сердце заколотилось. Нет… Это не я. Или я? А… кто я?..

— Ты в порядке? — голос, хрипловатый, но добрый, ворвался в мои мысли. — Хорошо, что ты очнулась, Мариса. Лихорадка тебя чуть не добила, но, к счастью, в этот раз боги были милостивы...

Я повернула голову, морщась от боли. В дверях сарая стояла женщина. Худая, с усталым лицом, седыми прядями в косе, в потрёпанном переднике и старомодном чепце. В руках она держала глиняную миску, от которой шёл пар.

— Кто вы?.. — вырвалось у меня. Господи, и голос-то не мой… Звонкий, молодой, с хрипотцой из-за недавнего кашля.

— Шайна я, — ответила женщина, присаживаясь на корточки рядом и протягивая мне миску. — Ты, видать, ещё не очнулась до конца, да?..

Она обеспокоенно посмотрела мне в глаза. Я не нашлась, что ответить, потому что сейчас полностью была уверена в том, кто я есть — Марина Горохова, сорока пяти лет от роду, библиотекарь из Санкт-Петербурга, вдова и мать, потерявшая своего единственного ребёнка… Но в то же время… я уже ни в чём не была уверена.

— Ничего-ничего, — стала успокаивать меня Шайна. — С Эйлой тоже так было… — она закусила губы, а потом с вымученной улыбкой добавила: — Ты давай поешь, Мариса. Тебе силы нужны.

Я осторожно забрала из её рук в свои ладони миску, но есть пока не стала.

— А Эйла — это кто? — спросила, всё ещё вертя в уме совсем другие размышления.

Женщина вздохнула и печально покачала головой:

— Сестра моя, мать Лины. Умерла от такой же вот лихорадки, Лину круглой сиротой оставила… Да ты и Лину, наверное, не помнишь…

— Помню, — ответила я и задумалась: как же это так — маленькая девочка, плакавшая тут, подле моей кровати с кувшином в руках, мне совсем не пригрезилась? А как же тогда моя прошлая жизнь в Питере?..

Прошлая… Прошлая жизнь…

— Что, не нравится похлёбка? — улыбнулась Шайна, заметив, что я так и сижу, не двигаясь.

— Нет, я… Я пытаюсь понять…

Женщина вновь протяжно выдохнула. В морщинках вокруг её глаз что-то блеснуло, похожее на слёзы. Однако Шайна не расплакалась, а просто сказала, тихо и ласково:

— Главное, что жива ты. С остальным уж как-нибудь разберёшься.

Я осторожно кивнула и несмело поднесла миску к губам, всё ещё не решаясь попробовать.

— Ешь-ешь, — подбодрила Шайна. — Я сама готовила. Овёс, капуста, чуть соли. Мяса нет. Но и это уже роскошь для таких, как мы.

Я попыталась улыбнуться в ответ и аккуратно принюхалась. Пахло съедобно, хоть и не борщом. Отпила глоток — пресное, но тёплое, и желудок, урча, потребовал ещё. Я пила, а Шайна наблюдала за мной и не торопила.

— Я вроде слышала про какого-то барона… — начала я, вытирая рот рукавом, немного утолив голод. Рукав был грубый, пропахший потом. А похлёбка и впрямь сносная, даже вкусная, с учётом того, как на самом деле я проголодалась.

— Барон Гельмут — хозяин этих земель, — объяснила Шайна. — Ты у него в долгу. Как и Лина. Как и я. Как и все мы.

— А… мама?.. — припомнила я слова Хильды.

— Мать твоя умерла, оставив заём, вот барон тебя и держит. Ты на пасеке работала, мёд для него собирала, пока не слегла от хвори.

То есть получается… я уже жила тут? Точнее не я, а некая Мариса… Но сейчас я оказалась Марисой…

Но ведь отчётливо помню, как, ещё будучи сама собой, спускалась в погреб. А потом поскользнулась на ступеньке, ударилась головой и…

Умерла?..

Неужели я… переместилась в какое-то другое тело после… смерти?..

Я сжала миску так, что пальцы побелели.

— Что это за заём? — спросила я, чувствуя, как во мне разливается какое-то новое чувство, совершенно необъяснимое — смесь отчаяния и принятия, одновременно. — И почему я должна за него расплачиваться?

— Потому что таков закон, — Шайна пожала плечами. — Барон долги не прощает. Не выплатишь — продаст. И тебя, и Лину. Лину, может, в бордель, а тебя… не знаю, куда. Ты девка крепкая, но после лихорадки теперь уж слабовата…

Я уставилась на неё, пытаясь осмыслить. Барон, долг, пасека, бордель? Это что, Средневековье какое-то? Я вспомнила книги из библиотеки: мне иногда попадались в руки таки — фэнтези, где героини попадали в другие миры. Но там были драконы, маги, принцы… А тут — сарай, вонь и похлёбка из овса. Я что, умерла и попала в кошмар?

— А этот мир… — начала я осторожно, — Эти земли…

— Герцогство, — подсказала Шайна. — Правит у нас герцог Эдмунд Рейхольд.

— Рейнхольд… — повторила я эхом. А затем спросила: — А тут есть… магия? Драконы?..

— Драконы? — Шайна вскинула брови, а затем тихонько рассмеялась. — Драконы — это ж сказки для детишек. Магия? Может, и есть, у жрецов в храмах, но нам, простым, её не видать. А наша жизнь суровая. Бароны правят, как хотят. Гельмут ещё не худший, но Хильда, его экономка, та ещё змея. Лину тиранит, да и всех, кто под руку попадёт. И никто ей не указ…

Я сглотнула, чувствуя, как страх сжимает горло.

Хильда… Лина…

Память Марисы вспыхнула у меня в голове (или правильнее сказать — в голове Марисы?..): Хильда — эта ведь так грубая толстая женщина с гневным лицом, не умеющая разговаривать никак иначе, кроме ора.

Я стиснула зубы. Если эта Хильда обижает Лину, я ей покажу, где пчёлы зимуют…

— Мне надо к Лине, — твёрдо заявила я, пытаясь встать. Ноги дрожали, но злость гнала вперёд. — Где она?

— Лежи, дурёха! — Шайна схватила меня за плечи. — Ты ведь еле жива! Хильда Лину в имении держит, но пока всё спокойно. А тебе пока о себе подумать надо. Иначе как вам с Линой сбежать удастся?

— Сбежать? — я посмотрела этой женщине прямо в глаза, уверенная, что ослышалась.

Однако Шайна, кажется, была абсолютно серьёзна. Сжав губы в тонкую линию, она некоторое время молчала, а затем начала говорить, спокойно и вкрадчиво:

— Я сердцем чую, что Хельда недоброе замыслила. Изведёт она и тебя, и девочку. А у меня уже никаких сил нет давать этой старой гадюке отпор.

— Тогда почему сама не сбежишь, если есть способ?

Шайна отрицательно качнула головой:

— Кому-то надо остаться, да и стара я для беготни. А вот вы с Линой ещё молодые. Вам ещё жить и жить. Лина тебя почти как сестрой почитает, больше меня любит, хотя я ей — родная тётка. Да только к тебе она сильнее привязана. И ты здоровая. Вон как с лихорадкой справилась. Ты ей надёжней опорой будешь. Сестру мою, Эйлу, эта жизнь доконала совсем. Не хочу, чтоб с тобой так же было. Да и с Линой тоже.

Я молчала, переваривая. Доброта Шайны была настоящей, искренней, подкреплённой горечью невосполнимой утраты. Я слишком хорошо знала эту горечь и могла прочесть в глазах других. Я сжала руку Шайны, чувствуя, как тепло её пальцев прогоняет последние крупицы страха и хвори.

— Спасибо, Шайна, — прошептала я.

— Наберись сил, — ответила она, вставая. — Я принесу еды завтра. А пока лежи. Если Хильда узнает, что ты очнулась, хуже будет.

Она ушла, оставив миску и кувшин с водой. Дверь скрипнула, и я осталась одна. Тишина давила, только мышь шуршала в углу. Я легла, глядя в щель между досок на потолке, где мерцала звезда.

Я умерла… И воскресла. Я была Мариной, но теперь стала Марисой. Этот мир — не мой, и бедная девочка Лина — не моя. Но я чувствовала, что непременно должна помочь этой девочке и себе выстоять наперекор всем обстоятельствам. Я вспомнила Соню, её смех, её косички. Я не спасла её, но Лину спасу. Должна спасти.

Я закрыла глаза, чувствуя, как память Марисы оживает. Улья, запах мёда, пчёлы, гудящие над лугами. Это было будто бы моё, но чужое. Воспоминания складывались одно за другим, как фрагменты причудливой мозаики. Это утомляло и это… восхищало.

Разве такое возможно?..

Впрочем, какая разница? Я уже здесь, и это не сон. Нам с Линой нужно убежать отсюда. А потом… потом разберусь, как жить дальше.

Я справлюсь. Ради Лины. Ради Сони. Ради себя.