Хозяйка медовых угодий

Глава 7.

Чтобы отвлечься от тревожных мыслей, я решила спросить о лесничем, о котором Шайна упомянула, когда говорила с Йоханом.

— Шайна, — позвала тихо. — А кто такой этот лесничий? Ты сказала, что везёшь дрова ему…

Шайна не ответила сразу, и я подумала, что она не хочет говорить. Но затем она вздохнула и произнесла:

— Лесничий… Его зовут Ксавье. Странный он человек, Мариса. Угрюмый, нелюдимый, будто тень меж деревьев. Никто толком не знает, откуда он взялся. Пришёл в наши края лет пять назад, поселился в хижине у опушки, и с тех пор живёт там безвылазно. Ни с кем не общается. Барон его терпит, потому что Ксавье знает лес, как свои пять пальцев. Но люди его сторонятся.

— Почему? — спросила я, чувствуя, как любопытство пересиливает усталость.

А ещё мне на ум пришло, что обман Шайны, когда она говорила с Йоханом, выглядел, мягко говоря, неправдоподобным. Ну, зачем лесничему дрова? Он же в лесу живёт… Вот что значит, нести околесицу с полной уверенностью — целое искусство…

— Слухи ходят, — проговорила Шайна задумчиво. — Говорят, у него жена умерла, и после этого он закрылся ото всех. Будто сердце у него окаменело. Кто-то болтает, что он вдовец с тяжёлым прошлым, кто-то — что он скрывается от закона. Но правды никто не знает, Мариса. Он не говорит, а спрашивать у него… — она усмехнулась. — Легче с кустом договориться. У него глаза такие, знаешь… Как будто через тебя смотрит, в самую душу. Не злой, но… холодный.

Я молчала, переваривая её слова. Ксавье. Имя звучало благородно, не как у крестьянина или батрака. Вдовец, скрывающийся в лесу, с тайной в прошлом… Почему-то его образ вызывал у меня не страх, а сочувствие. Я знала, каково это — потерять тех, кого любишь, и носить эту боль, как камень на груди. И я понимала, почему кто-то мог выбрать после тяжёлой утраты одиночество.

— А он… опасный? — спросила Лина, её голос был сонным, но любопытным.

Шайна покачала головой.

— Не думаю, малышка. Но Ксавье живёт своей жизнью, и чужие беды его не касаются.

Я кивнула, но в глубине души почувствовала укол разочарования. Мне хотелось верить, что в этом суровом мире есть кто-то, кто мог бы стать союзником. Но слова Шайны были ясны: рассчитывать придётся только на себя.

— Мариса… — позвала Лина. — А пчёлы спят по ночам?

Я улыбнулась:

— Спят, милая. Они сворачиваются в ульях, как ты под одеялом, и ждут утра, чтобы снова летать за нектаром.

— А если улей сломается? Они улетят?

— Скорее всего, — ответила я. — Но если улей починить и дать им медоносные цветы, они вернутся. Пчёлы любят свой дом.

Лина затихла, и я подумала, что она снова уснула. Но затем она прошептала:

— Я тоже хочу дом… как у пчёл.

Моя грудь сжалась. Я не знала, что ответить. У неё не было дома, как и у меня. Но я хотела дать ей это — место, где она будет в безопасности, где сможет смеяться, как Соня когда-то…

Часы тянулись, и я начала клевать носом, несмотря на холод и страх. Лихорадка отпустила, но слабость всё ещё держала меня в своих когтях. Я прижимала Лину, чувствуя её тепло, и это было единственным, что удерживало меня от отчаяния.

Наконец, небо начало светлеть. Тучи рассеялись, и первые лучи солнца пробились сквозь деревья, окрашивая лес в золотисто-розовый цвет. Телега замедлилась, и Шайна обернулась.

— Мы почти на месте, — сказала она. — Пасека за тем холмом.

Я выпрямилась, осторожно разбудила Лину. Девочка протёрла глаза, глядя на лес с робким любопытством. Наконец, маршрут подошёл к концу. Телега остановилась. Мы спрыгнули на землю. Ноги затекли, но свежий воздух прогонял остатки сна. Лес остался в стороне, и я видела впереди открытое пространство — луг, окружённый старыми дубами.

Пасека раскинулась перед нами. И зрелище это было поистине удручающим. Улья, когда-то, наверное, яркие, теперь стояли покосившиеся, с облупившейся краской и треснувшими досками. Некоторые были разбиты, словно кто-то колотил их топором. Сухая трава хрустела под ногами, ни одного цветка не было видно — только пыль да колючий бурьян. Хижина, о которой говорила Шайна, оказалась ветхой лачугой с провалившейся крышей и выбитыми окнами. Всё кричало о запустении, как мой сад на даче после смерти Антона и Сони.

Лина сжала мою руку, её глаза были полны разочарования.

— Это… пасека? — прошептала она. — Тут же ничего нет…

Я сглотнула, чувствуя, как надежда тает. Но я не могла показать этого. Не перед Линой, не перед Шайной, которая рисковала всем, чтобы привезти нас сюда.

— Это наш новый дом, — сказала я, стараясь говорить уверенно. — Мы его починим. И обустроим. Будет у нас своё уютное гнёздышко. Правда, Лина?

Она посмотрела на меня, и её губы дрогнули в слабой улыбке. Я обняла её, глядя на Шайну.

— Почему всё так… высохло? — спросила я, обводя рукой луг.

Шайна вздохнула. Её лицо было мрачным, но она ответила спокойно:

— В герцогстве беда с водой последний год. Засуха. Говорят, подземные источники мелеют, а реки, что текли с гор, почти пересохли. Герцог Эдмунд велел строить каналы, но они до наших земель не дошли. Барон Гельмут жалуется, что казна пуста, и на орошение денег нет. Крестьяне еле сводят концы с концами, а луга… вот, видишь, во что превратились, — она стихла, а потом добавила уже бодрее: — Я захватила для тебя семена. Они там же — в узелке, под хлебом. Клевер, горчица. Может, всё-таки получится у тебя что-то вырастить.

— Спасибо, Шайна, — сказала я искренне. — Мы справимся.

Она кивнула, но её глаза были полны тревоги.

— Я вернусь, как смогу, — сказала она. — Привезу еды, может, инструменты. Но вы должны быть осторожны.

— Мы будем осторожны, — пообещала я. — А ты… береги себя.

Шайна улыбнулась — устало, но тепло.

— Берегите друг друга, — сказала она, глядя на Лину. — Ты, малышка, слушайся Марису. Она знает, что делает.

Лина кивнула, прижимаясь ко мне. Шайна забралась на телегу, взяла вожжи и посмотрела на нас в последний раз.

— Удачи, Мариса, — сказала она тихо. — И… прости, что не могу больше помочь.

— Ты и так сделала больше, чем могла, — ответила я, чувствуя, как слёзы подступают к глазам.

Шайна цокнула языком, и телега тронулась, исчезая за холмом. Я смотрела ей вслед, пока скрип колёс не затих. Мы с Линой остались одни, посреди высохшего луга, под первыми лучами солнца, окрашивающими небо в алый цвет.

Я повернулась к Лине, взяла её за руку и сказала:

— Пойдём, милая. Пора обживать наш новый дом.

Она кивнула, и мы пошли к хижине, оставляя за собой следы в пыли. Пасека была в руинах, но я видела в ней не только запустение, но и возможность. Возможность начать заново.