Хозяйка медовых угодий

Глава 11.

Теперь нужно было осмотреть угодья. Потушив огонь, я встала, отряхнула руки и пошла к ульям, которые стояли в нескольких шагах от хижины. Их было около десятка, но большинство выглядели так, будто их не трогали годами, хотя ещё недавно я, то есть Мариса, ухаживала за ними. Но буквально несколько месяцев бездействия уничтожили всё то немногое, что ещё оставалось. Ветер и засуха добили всё. Доски потрескались, краска облупилась, а некоторые улья были перевёрнуты, словно кто-то в ярости бил по ним. Я подошла к ближайшему, осторожно приподняв крышку. Внутри было пусто — только несколько мёртвых пчёл, застывших в углу, да обломки старых сот, покрытых пылью. Запах воска, слабый и горьковатый, всё ещё витал внутри, и я почувствовала укол ностальгии. Это было так похоже на наш сад в Петербурге, на те дни, когда я с Антоном проверяла улья, а Соня бегала рядом, напевая песенки.

Я перешла к следующему улью, затем к третьему. В одном из них я услышала слабое гудение — пчёлы. Живые. Немного, но они были. Я закрыла крышку, боясь потревожить их, и сердце моё забилось быстрее. Если пчёлы ещё живы, значит, есть надежда. Но им нужны цветы, нектар, а для этого — вода.

Я отошла от ульев и прошлась по лугу, внимательно осматривая землю. Она была твёрдой, как камень, с глубокими трещинами, из которых торчали сухие корни. Я присела, взяла горсть земли и растерла её между пальцами. Пыль, песок, почти ничего живого. Но я знала, что клевер и горчица, которые дала Шайна, могут расти даже на бедной почве, если дать им воду. А с цветами вернутся пчёлы, с пчёлами — мёд. А мёд — это не только еда, но и деньги. Деньги, которые могут освободить нас с Линой от барона.

Я достала из узелка мешочек с семенами и прикинула, где лучше начать. Участок ближе к хижине был чуть менее сухим — там, где тень от дубов защищала землю от палящего солнца. Решила, что начну с небольшого клочка, чтобы проверить, приживутся ли семена. Но без воды это было бесполезно. Шайна упоминала, что источники пересохли, но я не могла поверить, что в таком густом лесу, который начинался за лугом, нет ни одного ручья. Пчёлы ведь как-то выживают, значит, вода где-то есть.

Я вернулась в хижину, чтобы взять что-то для воды. В углу, среди мусора, я нашла старое ведро — ржавое, с погнутой ручкой, но целое. Оно было лёгким и вместительным. Я также взяла с собой корзинку, найденную тут же, — вдруг удастся найти что-то съедобное в лесу. Лина всё ещё спала, и я решила не будить её. Я нацарапала угольком на куске коры: «Ушла в лес, скоро вернусь. Не бойся», и положила кору рядом с ней.

Вышла из хижины, держа ведро в одной руке и корзинку в другой. Луг был тихим, только слабое гудение пчёл доносилось из одного улья. Я вдохнула прохладный утренний воздух, пахнущий пылью и хвоей, и направилась к лесу. Его тёмная кромка казалась пугающей и манящей, как дверь в неизвестность.

Лес встретил меня прохладой и тишиной, нарушаемой шорохом листвы и пением птиц. Деревья, старые и высокие, с мшистыми стволами, стояли плотно, и солнечный свет едва пробивался сквозь кроны. Земля была усыпана иголками и шишками, которые хрустели под башмаками. Я шла осторожно, прислушиваясь, боясь, что кто-то следит за мной.

Мои знания о травах, накопленные за годы ухода за садом, начали пробуждаться, смешиваясь с памятью Марисы. Я остановилась у куста с красными ягодами, похожими на бруснику. Сорвала одну, растерла между пальцами — запах терпкий, знакомый. Попробовала: кислая, но съедобная. Я собрала горсть и положила в корзину, решив, что это добавит вкуса нашей еде.

Дальше я заметила пучок дикого лука, его зелёные перья торчали из-под корней дуба. Я выдернула несколько стеблей, чувствуя, как их резкий запах щиплет глаза. Это было лучше, чем ничего. Добавила лук в корзину, радуясь, что ужин станет менее пресным.

Пройдя ещё немного, я наткнулась на грибы у подножия сосны — маленькие, с коричневыми шляпками, похожие на подберёзовики. Я присела, осмотрела их: запах грибной, без горечи, осторожно сорвала и проверила — срез не темнел. Значит, съедобные. Сорвала несколько, стараясь не повредить грибницу, и положила в корзину. Ещё я нашла пару корней пастернака — их белые корешки торчали из земли, и я выкопала их палкой. Это было негусто, но для первого дня — удача.

Я продолжала идти, оглядывая землю и деревья. Где-то должен быть ручей. Пчёлы не живут без воды, а их гудение я слышала утром. Я прислушивалась, но лес молчал, только ветер шелестел в кронах, да ворона каркала вдалеке.

Через полчаса, когда ноги уже начали ныть, я остановилась у валуна, покрытого мхом. За ним, в низине, я заметила тропинку, ведущую вниз. Сердце забилось быстрее — такие тропы часто ведут к воде. Я ускорила шаг, чувствуя, как надежда разгорается.

И вот я услышала его — слабое журчание. Побежала, не обращая внимания на ветки, цепляющиеся за платье, и остановилась у маленького ручья, текущего между камней. Вода была прозрачной, холодной, с запахом мха. Я опустилась на колени, зачерпнула ладонью и попробовала — чистая, чуть сладковатая. Это было спасением.

Поставила ведро и начала набирать воду, чувствуя, как брызги оседают на руках. Ручей был небольшим, но его хватит для полива, если таскать воду каждый день. Это будет тяжело, но я справлюсь. Обязательно справлюсь.

Я наполнила ведро до половины, понимая, что полное будет слишком тяжёлым. Корзинка с ягодами, луком, грибами и корнями лежала рядом, и я уже прикидывала, как сварю их на костре, когда услышала шорох за спиной. Не ветер, не птица — шаги. Тяжёлые, уверенные, с хрустом веток.

Я замерла, сердце ухнуло в пятки.

Медленно-медленно обернулась.

Передо мной стоял мужчина. Высокий, выше меня на голову, с широкими плечами и мускулистыми руками, выпирающими из-под закатанных рукавов льняной рубахи. Его лицо было угрюмым, суровым: резкие скулы, прямой нос, тёмные брови, нахмуренные так, что между ними залегла складка. Глаза — тёмные, почти чёрные, с холодным, пронизывающим взглядом. Волосы, тёмно-русые, с сединой на висках, были стянуты в короткий хвост, но пряди выбились, падая на лоб, что лишь усиливало его суровый вид. Щетина покрывала подбородок, а на шее тянулся шрам, тонкий и белёсый, словно след от ножа. Его одежда — потёртая кожаная куртка, тёмные штаны, заправленные в сапоги, покрытые грязью, — говорила о жизни в лесу, а за поясом висел нож с костяной рукоятью, поблёскивающий в лучах солнца.

Он стоял неподвижно и смотрел на меня, не говоря ни слова. Его присутствие было подавляющим, как будто лес воплотился в этом человеке — молчаливый, дикий, полный скрытой силы. Я почувствовала, как страх сковывает горло, но в его облике — в этой сдержанной мощи, в глазах, где за холодом пряталась тень боли, — было что-то притягательное.

Ксавье. Лесничий. Я узнала его, хотя никогда не видела. Шайна описывала его так: угрюмый, нелюдимый, с взглядом, что смотрит в душу. Но она не сказала, что он… красив. Не как принц из сказок, а как буря или старый дуб, что стоит веками, не сгибаясь под ветром.