Хозяйка медовых угодий

Глава 2.

Тьма обволакивала меня, густая, вязкая, словно воск. Ни звука, ни света, только пустота, в которой я растворялась, точно крупинка сахара в тёплой воде. Я не знала, где я, кто я. Может, это и была смерть — холодная, безмолвная, безликая, полностью равнодушная и оттого ещё более жестока.

Но затем что-то изменилось… Тьма дрогнула, и в неё ворвалось первое ощущение жизни. Ею стала боль…

Сначала это было лишь лёгкое жжение в груди, будто кто-то ткнул иглой. Потом боль разлилась по телу, как огонь по сухой траве. Мои кости ломило, кожа горела, а в горле стоял ком, не дающий вдохнуть. Я хотела кричать, но губы не слушались, словно их заклеили намертво.

Где я?.. Это больница?.. Или я всё ещё на даче, лежу в погребе, сломав шею?..

Мысли путались, растворяясь в жаре, который пожирал меня изнутри.

Я металась в этом агонизирующем тумане, не понимая, сколько прошло времени — минуты, часы, дни? Тьма отступала, но вместо неё приходили обрывки звуков, чужих и резких, как скрежет ножа по стеклу.

Голос, грубый, женский, врезался в моё сознание:

— Когда уже очнётся эта гадина? Лишний рот только, а толку от неё ноль!

Я вздрогнула, хотя тело едва шевелилось.

Кто это? Откуда столько злости?..

Я пыталась открыть глаза, но веки были тяжёлыми, как камни.

Боль усиливалась, и я почувствовала, как пот стекает по вискам, липкий и холодный. Моя грудь вздымалась с трудом, каждый вдох был битвой. Я абсолютно не понимала, что со мной. Тело почему-то казалось чужим, слабым, словно изношенная одежда, готовая вот-вот порваться.

Где-то в глубине сознания мелькнула мысль: я больна. Не просто простудой, а чем-то страшным, что вытягивает жизнь. Но как? Я же была на даче, под дождём, затем бродила по дому, потом спустилась в погреб, а теперь…

Голос снова ворвался в моё сознание, ближе, злее:

— Мариса! Ты, ленивая тварь, хватит валяться! Барон не будет кормить дармоедку!

Мариса?.. Кто такая Мариса?..

Я хотела спросить об этом, сказать, что я не Мариса, а Марина, что не знаю, где я, и пусть мне объяснят хоть что-нибудь… Но язык прилип к нёбу. Горло саднило, будто я проглотила песок.

И снова я проваливалась в тьму, но голос не отпускал, как оса, жужжащая над ухом.

— Если сдохнешь, так хоть место освободится! — прошипела женщина, и я услышала звук, похожий на удар по дереву.

Может, она швырнула что-то?.. Или… ударила кого-то?..

В бреду я видела Соню. Она бежала по нашему саду, её косички подпрыгивали, а подсолнухи качались за ней, как стражи.

— Мам, смотри, пчёлка! — смеялась она, протягивая ладошку.

Мне хотелось обнять её, но она растворялась, и сад вдруг потемнел, превращаясь в пустыню. Я плакала, но слёз не было — только жар, сжигающий меня. Антон стоял вдалеке, держа рамку для улья, и смотрел с грустью.

— Мариш, не сдавайся, — шептал он, но его голос тут же потонул в крике той женщины.

— Лина, ты, мелкая дрянь, опять под ногами путаешься? Вон, тащи воду, пока не врезала! — орала она.

Лина?.. А это кто?.. Ребёнок?..

Я чувствовала, как моё сердце, несмотря на слабость, сжалось. Если эта орущая негодяйка бьёт ребёнка…

Я хотела встать, защитить, но тело предало меня. Руки дрожали, ноги были как ватные. Я лежала, беспомощная, в этом словно бы чужом, больном теле, слушая, как мир вокруг рушится.

Спустя какое-то время запахи начали пробиваться сквозь лихорадочный бред. Плесень, сырость, что-то кислое, как прогорклое масло. Я лежала не на мягкой кровати, а на чём-то жёстком, колючем, что царапало кожу. Солома? Мешковина? Я не могла понять. Где-то рядом скрипнула дверь, и холодный сквозняк коснулся моего лица.

— Шайна, ты куда идёшь? Пусть валяется, не до неё! — рявкнула всё та же гадкая женщина.

Ответ был тише, почти шёпот:

— Она же умрёт, Хильда…

Хильда. Вот значит, как звали эту злобную тварь. Я запомнила имя, хотя мысли путались и с трудом укладывались в логические цепочки.

Я снова видела Соню. Она сидела на крыльце дачи, держа банку мёда, и улыбалась.

— Мам, он сладкий, как солнце! — говорила она.

Я тянулась к ней, но тут жар снова накатил, и видение исчезло. Моя голова пылала, словно улей, полный гудящих пчёл. Я слышала, как Хильда что-то брюзжала и вновь ругалась на кого-то, но слов было не разобрать.

Потом — плач, тонкий, детский. Лина?..

Я хотела крикнуть, чтобы её не трогали, но горло издало только хрип. Боль стала невыносимой, будто кто-то выдавливал из меня последние силы.

Так я и плавала между жизнью и смертью, не понимая, где реальность, а где бред. В какой-то момент внезапно почувствовала прохладную ткань на лбу. Кто-то, с лёгкими руками, заботливо прикладывал компресс.

— Держись, Мариса, — шептал голос, мягкий, женский, не похожий на Хильду.

Я хотела открыть глаза, увидеть, кто это, но веки не поддавались. Тьма манила, обещая покой, и я не могла сопротивляться. Последнее, что я услышала, было всхлипывание маленькой девочки где-то рядом. А потом — тишина, глубокая, как ночь без звёзд, поглотила меня, и я снова отключилась, уходя в пустоту.