Грибификация: Легенды Ледовласого

Эпилог III

Министр научного атеизма Запобедов слышал о традиционной сарматской методике сабельного боя, но никогда раньше не наблюдал ее вживую. Историки-романтики утверждали, что эту методику сарматы получили в наследство от воинственных амазонок.

Леня не успел выстрелить.

Эль-Джионозов зарычал, стремительным движением вскочил со стула, меньше чем за мгновение оказался рядом с Леонидом и взмахнул саблей. Движение было столь быстрым, что глаз министра едва смог его зафиксировать.

Рука Леонида, державшая пистолет, медленно отделилась от тела и плюхнулась на пол, все еще сжимая оружие.

Эль-Джионозов, продолжая двигаться с невозможной для человека скоростью, отскочил в сторону, так что хлынувшая из обрубка мгновение спустя кровь его не запачкала. Кровь из руки Леонида забила фонтанчиком прямо на стоявший в серванте бюст Сталина, так что тот весь перемазался и стал красным. Закричать Леня тоже не успел, только тупо смотрел на обрубок.

— Мужчина без руки не может быть воином, а значит, не должен жить, — сказал Эль-Джионозов и снес ударом сабли Леониду голову.

Голова пролетела от серванта к столу и упала прямо в оливье, громко всхлюпнув. Она облепилась картошкой и горохом, измазалась майонезом. Глаза головы Леонида удивленно смотрели на Запобедова. В миску с оливье стекала кровь, вскоре миска переполнилась и кровь потекла на белую скатерть.

Запобедов понял, что он вообще ничего не понимает в этой жизни.

Ведь еще полчаса назад они сидели все вместе за праздничным столом — он сам, любимая жена, хорошая кухарка Люба в белом переднике и со своей замечательной косой, верный стеснительный Леня. Им было хорошо и весело.

Все с интересом слушали рассказ министра о его юности, о вечных ценностях, о патриотизме. Не может быть. Того, что происходит, просто не может быть. Это сон. Безумие. Все разрушено. Вообще все.

Запобедову вдруг стало себя жалко, очень жалко. Ему испортили юбилей, а он ведь ждал его, он любил дни рождения с самого детства. Он был стареньким. Он в жизни и мухи не обидел, не сделал ничего плохого. А его обижают, старенького и больного. Запобедов заплакал.

— Наконец-то мы одни, — весело заявил Шах-Ирридиев, попыхивая трубкой, — А твоему тузику я, между прочим, предлагал уйти. Так что не ной. Хочешь утешу? У меня есть для тебя подарок, Запобедов. Вот. С днем рождения!

Шах-Ирридиев вынул из кармана куртки и осторожно положил на стул рядом с министром полосатый галстук.

— Зачем это? Зачем? Зачем? — старческим надтреснутым голосом произнес сквозь слезы Запобедов.

— Как зачем? — удивился Шах-Ирридиев, а потом взглянул на свои наручные часы, — Журналисты уже должны были собраться, в том числе иностранные. Будут присутствовать корреспонденты из практически всех стран мира. Ты должен быть одет по моде, Запобедов. А то в том галстуке, который сейчас на тебе, только на сельсовете выступать. Мы не можем так позорить нашу страну перед иностранцами, так что галстук придется переодеть.

В общем, план простой. Ты едешь к журналистам на большой красивой черной машине, и там зачитываешь эту бумажку. Все тебя внимательно слушают, кто-то падает в обморок от твоих речей, кого-то начинает тошнить.

Танки в город мы уже ввели, от твоего имени, не благодари. Правда стрелять и давить людей танкисты напрочь отказались, но это не беда. Сойдет и так. Так что теперь ты настоящий Тиран СССР. Осталось только поехать к журналистам и объявить об этом на весь мир. Ливия, Саддам Хусейн и КНДР полностью поддержат твой переворот, так что не переживай. Все. Больше от тебя ничего не требуется, Запобедов. Даже пятилетний ребенок справится. Бумага с твоей речью — вот, держи.

Но министр научного атеизма не взял бумагу и галстук не надел, вместо этого он пробормотал:

— А потом?

— А потом приедет Босс на белоснежном танке и свергнет твою тиранию, — терпеливо объяснил Шах-Ирридиев, — Тебя посадят в тюрьму, в самую комфортную камеру. Любая еда и напитки, все за счет государства. Круглосуточный надзор врачей. А через неделю тебя амнистируют, и Босс вышлет тебя к твоим корешам в Северную Корею. Там уже готова комфортабельная трехкомнатная квартира в центре Пхеньяна. Так что зря боялся, деда.

— На белом танке...? — с ужасом повторил Запобедов, его почему-то больше всего шокировал именно этот момент.

— Посмотри в окно, — коротко произнес Шах-Ирридиев.

Министр подошел к окну и посмотрел. Смотреть было страшно, но Запобедов боялся совсем не высоты, хотя его квартира располагалась на одиннадцатом этаже дома для партийного руководства. Он боялся увидеть.

Но он увидел.

Танк был там, он был припаркован во дворе здания. Полностью белый, как первый снег. На броне были нарисованы какие-то знаки, над танком развевался флаг, на стволе висел повешенный за шею труп, а вокруг танка стоял десяток мужиков в черном.

Запобедов всмотрелся в флаг и увидел, что это серо-черно-стальной триколор с серебряной эмблемой стоящей на задних лапах рыси.

— Чего там? Флагом любуешься? — осведомился Шах-Ирридиев, — Это флаг Республиканской Ницшеанской Партии, сегодня же он станет государственным. Как видишь, твоего любимого красненького цвета «Хванчкары» и крови на нем совсем нет.

Зато там есть лед, ночь и сталь. Любимые цвета Босса, он сам нарисовал эскиз этого флага. А рысь — древний знак Рюриковичей, бывших конунгами Биармии. Видишь ли, наш Босс равно презирает коммунизм, фашизм, монархию и классическую демократию. Он тяготеет к эпохе отважных ярлов, к походам на драккарах и к старым сагам о героях. Он предлагает вернуться к тем истинным истокам, с которых началась история нашей страны.

— А... Там человек, на стволе. Вы убили его? — всхлипнул Запобедов.

— Что? — удивился Шах-Ирридиев и тоже подошел к окну, — А, ну да. Совсем забыл. Да это полковник Коневищин висит, из двадцать седьмого управления КГБ. Он возглавлял следственную группу по расследованию нашего заговора. И чтобы он не расследовал, мы ему платили каждый месяц по десять тысяч долларов.

А сегодня утром, когда мы уже начали действовать, и обратного хода не было, этот мудак заявился ко мне и потребовал себе должность главы госбезопасности в правительстве Босса. Предложение было настолько несоблазнительным, что я решил даже не докладывать Боссу, а просто продемонстрировал полковнику, что есть и другие способы обеспечить его молчание.

А на ствол его повесить приказал Босс. Он у нас такой, иногда делает довольно странные вещи. Что, естественно, не умаляет его величия.

А мужики в черном — это Штурмовики-Ницшеанцы, но теперь они называются Президентские Штурмовики. Но ты не переживай. Как я уже сказал, ты на этом танке не поедешь. А полковника Коневищина мы естественно снимем, когда Босс поедет тебя свергать.

Но только ты не пугайся. Босс въедет в зал прямо на танке, пробив стену, когда ты будешь заканчивать свою речь. Бить не будет, не ссы. Просто скажет пару пафосных слов, как он это любит делать, возможно процитирует Ницше, а потом арестует тебя. Мы все рассчитали, так что при въезде танка в зал никто пострадать не должен.

А теперь возьми вот эту бумагу с твоей речью и пробегись глазами, чтобы не накосячить перед мировой общественностью. Как ты можешь заметить, там есть цитаты из Ницше, и как ты можешь догадаться по этим цитатам, эту твою речь написал сегодня утром лично Босс. Так что помни, чью речь ты читаешь. Это большая честь для тебя, Запобедов, что твои речи пишет сам Босс.

— Но ведь Ницше — буржуазный фашистский философ-идеалист! — заорал Запобедов, — Не буду! За что? Почему? Зачем вообще все это? Зачем вы обрекаете меня на такой позор? Я ведь хотел только тихонько дожить до пенсии! Зачем?

— Затем, что наша страна уже перешла на карточную систему и сейчас стоит на грани голода и гражданской войны, — ответил на этот раз Эль-Джионозов, — Сталинисты вроде тебя видят решение в сохранении командно-административной плановой экономики и насильственном подавлении сепаратистов. Фактически, вы предлагаете развязать гражданскую войну и обречь миллионы людей на голодную смерть.

В КНДР пошли этим путем, и там уже начинается полномасштабный голод, и в стране не функционирует ни одно предприятие. И это при том, что у них там мононациональная страна и нет сепаратистов вообще. В наших условиях попытки сохранить целостность Союза немедленно приведут к гражданской войне.

А спокойно смотреть на гражданскую войну в ядерной державе никто не будет. Таким образом, к голоду и гражданской войне добавится еще и прямая военная оккупация иностранными державами. Вот что предлагаете вы...

— Но, постойте, я ведь не принимаю никаких решений, я маленький старый министр! — заспорил Запобедов.

— Еще бы тебе дали принимать решения, — вставил Шах-Ирридиев, попыхивая трубкой, — Но ты много болтаешь, Запобедов. А КГБ тебя слушало, так что твои речи тщательно записаны.

— Позволь, я закончу мысль, — сказал Эль-Джионозов, — Итак, вы предлагаете голод, смерть миллионов, оккупацию иностранцами и гражданскую войну. Мы предлагаем иное. Но у обеих сторон есть проблема — Генеральный секретарь. Он придерживается строго центристской позиции, так что обе стороны боятся его трогать. Запад не трогает его, потому что с ним можно говорить и иметь дело. Кроме того, в рамках советского законодательства генсек абсолютно легитимен. Ввиду всего вышеперечисленного его свергнуть нельзя. И при этом ситуация ежедневно ухудшается, тянуть дальше просто опасно. А вот тебя, Запобедов, свергнуть вполне можно...

— Даже нужно, — поддакнул Шах-Ирридиев, — Ну посуди сам, товарищ Тиран. Граждане тебя вообще не знают. Рожа у тебя омерзительная, ты похож на старую подгнившую черепаху, особенно в этих очках. А на Западе откроют твое досье, купленное у нашей госбезопасности, вспомнят, что ты два года назад на фуршете предлагал бомбить США ядерными боеголовками и начнут метаться.

Да даже самые упертые сталинисты и консерваторы поддержат свержение такого мудака, как ты. Мир будет в ужасе от одного появления твой физиономии на экране, а когда ты зачитаешь эту бумагу — начнется планетарная паника. Но тут придет Герой на Белом танке и спасет человечество от ужаснейшей в истории Тирании. План придуман лично Боссом, так что не сомневайся.

— Но как же... — задохнулся Запобедов, — Партия, заветы Ленина...

— Так для этого все и делается, — вздохнул уставший объяснять Шах-Ирридиев, — Не будет больше ни партии, ни коммунизма. И разного рода Запобедовы больше не смогут устраивать геноциды под видом переселений. Улавливаешь, товарищ Тиран?

Повисло молчание, наконец Запобедов произнес слабым голосом:

— Мне нужно позвонить. Можно?

Шах-Ирридиев пожал плечами:

— Вот на что ты надеешься, а? Зачем отсрочивать свою судьбу? Раньше сядешь — раньше выйдешь. Еще и поправишь крупнейшей страной мира пару часов. Разве плохо? Чего ты резину тянешь, а? Хрен с тобой. Звони кому хочешь.

Министр научного атеизма благодарно кивнул и прошел к телефону, дрожащей рукой он стал набирать номер.

Скучающе наблюдавший за ним Шах-Ирридиев вдруг вынул изо рта трубку и побледнел:

— Эй... Он лондонский номер набирает. Эй!

Сабля метнулась в сантиметре от лица министра, разрубленный телефонный провод жалко повис.

Все. Конец.

Отчаяние накатило на Запобедова, растерзало его. Отчаяние пропитало все его органы — мозг, сердце, печень, оно текло в крови министра и горчило во рту.

Он вдруг впервые по-настоящему осознал, что он уже старый, что скоро умрет, что весь его организм истрепан. Вся его жизнь была разрушена, и ничего не осталось, кроме бюста Сталина на полке, который теперь был просто лишенным смысла куском гипса в форме усатого грузина.

Труп телохранителя Леонида, последнего советского человека, помнившего о совести и чести, лежал на полу без головы, рядом валялась рука Леонида, все еще сжимавшая пистолет, кровь из обрубленных шеи и руки все еще текла, она пропитала персидский ковер министра, так что его можно было выжимать.

И министр научного атеизма Запобедов рассвирепел, и закричал в отчаянной сжигающей ярости:

— Да как вы можете? Сволочи! Фашисты! Я не понимаю! Самое страшное не то, что вы издеваетесь над больным стариком, а то, что я не понимаю! Может быть, у вас и было тяжелое детство, но у кого оно было легким во время войны, а?

Но ведь вы оба учились в советской школе, потом в институте! Мы, я, советская власть учили вас, кормили и воспитывали! И вы совсем не уголовники, нет, один из вас глава советской республики, крупный партиец, а второй вообще офицер, полковник ВВС!

Я не минуты своей жизни не потратил на себя самого, я всего себя отдал будущим поколениям. Я отдал себя всего лишь бы вы, потомки, жили в мире и благополучии! Я построил для вас школы, заводы, одел вас и накормил! Я воспитывал вас в духе разума, логики, материализма, общественной пользы. Мы, я, наша страна вас воспитывали. Ежечасно и ежеминутно.

Мы же все продумали, мы действовали в соответствии с учением Маркса и великого Ленина. Почему не вышло? Почему? Почему все так закончилось? Вся ваша жизнь была с самого детства выстроена по заветам Ленина — детский садик, семья, быт, школа, институт, служба в армии, работа, пенсия наконец, как у меня скоро...

Но вы отняли мой день рождения и мою пенсию! И я не понимаю! Как вы могли стать такими? Где мы допустили ошибку? Как после Гегеля, Канта, Маркса, Толстого, Достоевского могут быть в мире такие люди, как вы? Как вы можете так издеваться надо мной, над стариком, который хотел просто тихонько гулять, пить чай с любимой женой, а на день рождения — покушать щучьих котлеток?

Вы же советские люди, а мы потратили почти восемьдесят лет, чтобы вырастить наконец советского человека — разумного, рационального, доброго, гуманистичного. Мы трудились день и ночь, мы заботливо делали вас, как мастер ваяет статую! Мы с детства закладывали в вас понимание того факта, что человек должен жить ради общества, ради будущего. Мы все делали правильно! Все!

Коммунизм — неизбежен, это неотвратимая стадия развития человеческого общества, это доказано Марксом. Коммунизм — это гуманизм в высшей степени проявления! И я всю жизнь верил в это — в общество, людей, разум и логику, в то, что люди способны все-таки подняться над обезьяной, обуздать свои пороки и построить лучший мир, без угнетения, боли и страданий. Я верил и платил за свою веру собственной кровью и потом!

И вот спустя семьдесят три года после того, как было дано начало самому разумному и правильному в истории обществу — вы... Я просто не могу осознать, вместить себе это в голову! Вы машете саблями, как дикари, вы планируете заговор против собственной Родины, вы читаете фашистского Ницше, изуверски мучаете старика и вешаете людей на стволах танков.

Вы все разрушили. Мою семью и мою жизнь. И ведь вы даже не покраснели, когда запугивали сейчас до смерти мою жену или когда убивали честного Леню. Хотя вы должны были расплакаться от одного осознания того факта, что вы творите. Где ваша жалость? Где вы потеряли свою человечность? Но вы не победите, нет! Никогда...

Министр научного атеизма вдруг замолчал. Он смотрел в черный дверной проем квартиры, в пустое отверстие, образовавшееся после подрыва двери, в прямоугольную бездну, напоминавшую, что уют жилища министра разрушен теперь навсегда.

И он видел, что свет в подъезде больше не горит. Кто-то его выключил или просто вывернул лампочку. Там, в темноте подъезда, двигалось нечто большое, черное и страшное.

— ... никогда, — продолжил Запобедов, срываясь на визг, — Вы не можете. Ведь мы все делали правильно, мы должны уничтожить вас, ведь мы хорошие! Нужно было убить всех сарматов тогда, в сорок третьем! Мы правильные и хорошие, поэтому мы победим...

Но вдруг из подъезда зазвучал голос. Голос шел прямо из темноты, и эхо подъезда усиливало его, делало громовым.

— Good guys only win in movies*, — процитировал зловещий голос столь ненавистную Запобедову западную певицу Си Си Кэтч.

Министр замолчал, сделал шаг назад, отступив подальше от черного дверного проема.

— Все, аллес, — обреченно сказал Шах-Ирридиев, попыхивая трубкой, — Босс пришел за тобой лично. А ведь тебя предупреждали, министр. Надо было реще собираться. Хана тебе теперь, Запобедов.

Министр научного атеизма в ужасе заметался по комнате, но бежать было некуда.

Страшная чернота подъезда, окровавленный труп на ковре, сарматские рожи. Нигде не скрыться.

И Запобедов повалился на колени, а потом заполз под стол, под укрытие белоснежной праздничной скатерти.

— Я плюю на все, что тебе дорого, министр — продолжил громовой голос из тьмы подъезда, — Я полностью игнорирую разум и логику. Я просто в них не нуждаюсь. Коммунизм и общественная польза отменяются навсегда. Я прохожу сквозь все твои планы и надежды, как меч через тело поверженного врага.

Я подпираю ножку стола Гегелем, придавливаю банку квашеной капусты Кантом, и заворачиваю воблу в Маркса. Полное собрание сочинений Толстого и Достоевского я сдаю в макулатуру, чтобы получить талон на один тонкий томик Ницше.

Я гашу своей четырехпалой дланью светлое солнышко материализма и атеизма, и наступает ночь, мир вновь становится волшебным и загадочным, как в древние времена. И эта ночь будет вечной. Разве ты не чувствуешь ее аромата, министр? Принюхайся.

В темноте возносятся к небесам старые башни Сарматской державы. Сектанты выходят из лесов, где они скрывались пять столетий, и несут людям Истину. В соснах вновь бродят гномы и поют свои песни. Древние сущности выползают из пещер и, более не таясь, смотрят прямо в глаза. В твои глаза.

Я вижу твою боль и страх, министр, как опытный рентгенолог видит застарелый перелом. Ты объят ресентиментом, жалостью к себе, жаждой мести. Они терзают твою душу.

Но не так у меня. Жалость и месть мне неизвестны. Да будет человек избавлен от мести: вот мост, ведущий к высшей надежде.**

Знаешь, ведь некоторые сарматы, не те, что сейчас гостят у тебя, а другие, предлагали мне предать тебя смерти за то, что ты сделал в сорок третьем, министр. Я отказал им в этой просьбе. Но почему они желали твоей смерти? Из жалости к убитым тобой женщинам, старикам и детям. Жалость привела их к жажде твоей крови. Но на твое счастье, я не ведаю жалости, поэтому я запретил лишать тебя жизни. Я отпущу тебя, как только ты сделаешь то, о чем я прошу.

Но твое горе понятно, твой жалкий мирок растоптан, твоя щучья котлетка прилипла к подошве моего ботинка. Твой уютный мирок был хрустальным, прямо как украденный у тебя сервиз, и теперь от него остались лишь осколки. Ты никогда не ведал Любви и Воли, и откровение Подвига неизвестно тебе. Только жалость и злоба.

Но я буду учить тебя. Я сделаю это из Любви, поскольку люблю каждого своего врага, даже столь жалкого, как ты. Что бы я делал без врагов? Как бы познал радость битвы? Поэтому, я помогу тебе. Я возвышу тебя, и это будет час твоего Торжества, ты станешь правителем величайшей страны мира, а потом будешь низвергнут в бездну забвения. Но ты познаешь Подвиг, впервые в жизни вкусишь безумства за пределами госплана, разума и логики.

Ты изменишься.

Наступает ночь, и все дорогое тебе растворяется в ней, твоя любимая гнусная материя гниет под ледяными звездами Моей Воли и Власти. И в ненастной ночи остается лишь последняя истина — человеческие решения. Нет ничего выше решения, и каждое из них Подвиг.

И тебе придется принять решение, прямо сейчас. И варианта сидеть под столом нет, поскольку я не желаю этого. Но ты можешь вылезти из-под белой скатерти, застилающей твой жалкий разум, и принять Час своего Торжества.

Или можешь принять смерть от сарматской сабли. Выбор за тобой, но я заставлю тебя сделать выбор, первый действительный выбор в твой жизни.

Вот такая вот загогулина, министр.

В комнате загремели тяжелые шаги, говоривший человек наконец вошел. Руки у Запобедова дрожали, в штанах вдруг стало тепло, а по ноге что-то полилось. Министр приподнял скатерть и выглянул наружу.

От тяжелых шагов вошедшего сервант задрожал, стоявший на полке гипсовый Сталин, весь запачканный кровью телохранителя Леонида, зашатался, а потом упал и разбился вдребезги.

Вошедший был страшен. Его голова почти касалась потолка, его плечи едва втискивались в дверь. Лицо казалось вырубленным из старого дуба, в волосах был лед, а в глазах — сталь. На руке у человека не хватало пальца.

— Я пойду! Хорошо! Я пойду, пойду... — закричал Запобедов, — Но дайте мне сперва сказать, прошу... Я обязан... Раз уж вы все равно захватите власть... Вы должны знать! Никто не знает, кроме сотрудников... И они должны были уничтожить все документы в случае опасности... Но мой умерший в прошлом году брат был генералом КГБ, поэтому я знаю... Есть секретная программа... Вы должны знать, или будет беда...

— Что это он несет? Под дурку косит? — спросил Шах-Ирридиев.

— Говори! У тебя минута, — приказал Ледовласый.

— Послушайте... У нас в стране действует секретная программа... Она связана с детьми и субстанцией, закодированной под названием Гриб...

* «Good guys only win in movies» — песня С.С. Саtch, выпущенная в 1989 году. Автор слов и музыки — Дитер Болен.

** Фридрих Ницше, «Так говорил Заратустра. Книга для всех и ни для кого».

Цитируется в переводе В.В.Рынкевича под редакцией И.В.Розовой, М.: «Интербук», 1990