Грибификация: Легенды Ледовласого

Камарильин III

7 мая 1986

Закрытое административно-территориальное образование

«Бухарин-11»

Камарильин сперва решил, что это вернулась за электрофоном управдомша, но, поразмыслив, он понял, что это точно не она. У управдомши был ключ от квартиры, кроме того, управдомша, будучи лицом наделенным властью, не стала бы стучать так осторожно.

Тем временем стук повторился, он теперь стал настойчивее.

Камарильин осторожно подошел к двери. Он сейчас жалел, что закрыл вторую внутреннюю дверь, глазка в этой двери не было, а при открывании деревянная дверь оглушительно скрипела. Таким образом, осторожно посмотреть в глазок, не демаскировав при этом своего присутствия в квартире, Камарильин не мог. А вдруг это из милиции? Камарильин, честно говоря, не знал, имеет ли он сейчас право находиться в квартире покойной.

Стук повторился.

Решившись, Камарильин отважно и быстро распахнул обе двери.

На лестничной клетке стоял Цветметов. Нежданный гость был низок, сутул и тощ. Из-за какого-то дефекта позвоночника его плешивая головка на тонкой шее выпирала вперед, что придавало Цветметову сходство с грифом. Черты лица были как будто смазанными, кашеобразными, их дополняли близорукие крысиные глазки. Серая рожа Цветметова цветом и консистенцией напоминала тряпку, которой протирают доску в школьных классах.

От Цветметова несло перегаром на весь подъезд. Когда Камарильин открыл дверь, Цветметов как раз собирался постучать еще раз, его занесенная для стука тощая рука висела в воздухе еще несколько секунд, и лишь потом медленно и безвольно опустилась вниз. От Камарильина не укрылся тот факт, что руки у гостя дрожали.

— Здрасти, — хрипло произнес Цветметов.

— И тебе не хворать.

— Что же вы мне не сказали? Почему?

Камарильин молчал. Цветметов стыдливо потупился, но несколько секунд спустя неуверенно продолжил:

— Что же вы мне не сказали, что бабка померла? Я вот и похороны пропустил. Узнал случайно, только что...

— Ты зачем приперся, Цветметов?

Цветметов ошарашено посмотрел на Камарильина, потом попытался заглянуть Камарильину за плечо в бабкину квартиру. Однако ничего не вышло, Камарильин был выше Цветметова на целую голову и вдвое шире в плечах, так что полностью закрывал обзор.

— Мы же родня все-таки, — неопределенно заявил Цветметов, — Мы с бабкой. И с тобой тоже. И ты с бабкой тоже.

— Да-да, все мы родня, я в курсе. Ладно, заходи. Но в квартире ничего не трогать, ясно?

Цветметов, воровато озираясь, вошел в квартиру, Камарильин закрыл за ним дверь.

Присутствие Цветметова затрудняло осмотр, теперь придется одним глазом оценивать бабкино имущество, а вторым — следить за Цветметовым, чтобы ничего не спер.

Камарильин и сам не знал, зачем он вообще впустил Цветметова в квартиру. Вероятно, дело было в извечной жалости русской интеллигенции к убогим. Можно конечно было спустить Цветметова с лестницы или просто послать его и не пускать в квартиру, но Достоевский бы не одобрил такого отношения к маргиналам, а Камарильин больше всего на свете любил соотносить свою жизнь и поступки с поучениями классиков русской литературы.

— Пошли на кухню.

Цветметов покорно прошел на кухню и робко уселся на трехногий табурет.

На подоконнике в деревянных кадках росло нечто типа осоки, на протянувшейся через всю кухню веревке сушилось покрытое желтыми пятнами нижнее белье и вязаные чулки бабки вперемешку с головками чеснока и какими-то целебными травами, видимо собранными еще прошлым летом.

Несмотря на сделанную нанятой соседкой уборку, в мойке до сих пор лежали грязные тарелки, свидетели последней трапезы бабки. Над кухонным шкафом в углу висела пластмассовая радиоточка.

— Надо бы помянуть бабку. А то не по-людски, — робко предложил Цветметов.

— Не пью, — сухо ответил Камарильин.

— Да ты добавь пятерку, а, помянем, все как нужно. А то у меня не хватает, — подтверждая свои слова, Цветметов вынул из кармана треников засаленную пятирублевку.

— Я же сказал: не пью.

Цветметов совсем посерел и погрустнел. Камарильин тем временем осмотрел кухонные шкафчики, он достоверно помнил, что у бабки должны были быть серебряные ложки, но в шкафах попадался один алюминий. То ли бабка хорошо спрятала все серебро, то ли ложки достались управдомше или соседке, мывшей здесь полы. В одном из шкафчиков обнаружились холщовые мешки с рисом и несколько банок бычков в томате.

Неожиданно в дверь снова постучали, на этот раз стук был не робким, а мощным и требовательным. Камарильин и Цветметов тупо уставились друг на друга, как будто стучать мог кто-то из них двоих. Стук повторился.

— Это кто? — испуганно спросил Цветметов

— Без понятия.

Камарильину уже надоели нежданные визитеры, он быстро прошел к дверям и открыл их.

И тут же пожалел об этом. Гость на этот раз выглядел гораздо внушительнее Цветметова. Стоявший на лестничной клетке мужик был в красных трениках, спортивном в тон треникам джемпере и явно заграничных кроссовках. Под джемпером была майка с надписью «Олимпиада — 1980», с объемного пуза посетителя Камарильину улыбался изображенный на майке мишка-атлет. На бычьей шее гостя болталась просверленная гильза на серебряной цепочке. Эта гильза была явным подражанием злодеям-американцам из прошлогоднего фильма «Координаты смерти» о вьетнамской войне, и подобный мрачный символизм совсем не понравился Камарильину.

Жирные пальцы гостя украшали синие татуировки, свидетельствовавшие о пребывании визитера в местах лишения свободы. Стоявший на лестничной клетке мужик был совершенно лыс и выше Камарильина на голову.

Посетитель улыбнулся Камарильину, продемонстрировав золотые зубы:

— Не узнаешь?

— Если честно, нет.

Мужик расхохотался:

— Ну ты, блин, даешь, зема. С тобой вместе на великах гоняли по этим вот дворам, лет десять назад. Я тебе еще как-то колеса проткнул, а ты мамке жаловаться побежал, как последняя крыса.

— Славик? — внутри у Камарильина все похолодело. Узнать в этом жирном мужике худосочного друга детства было затруднительно. Славик тогда был ниже Камарильина, но уже состоял на учете в детской комнате милиции. Самым же паршивым было то, что Славик был ближайшим родственником бабки — он приходился покойной племянником.

— Узнал, сучара, — развеселился племянник Славик, — А ты, я слыхал, теперь большой человек, журналист!

— Я писатель, — обиделся Камарильин.

— Да знаю я, в газеты хуячишь, да?

— А откуда ты знаешь?

— Обижаешь, братан. Я справки о тебе навел. Усек?

Не дожидаясь ответа, Славик бросился жать Камарильину руку. Лапа у Славика была потной, а рукопожатие крепким. Больше всего Камарильина насторожило то, что Славик по его словам «навел справки». Славик дружески похлопал Камарильина по плечу, в процессе этого действия отодвинул его в сторону с дороги и по-хозяйски прошел в квартиру. Однако уже в коридоре он столкнулся с Цветметовым:

— Оппаньки. А это что за кент?

— Здрасте, — неопределенно поприветствовал гостя Цветметов.

Но Славик уже жал Цветметову руку.

— Я Славик, племянник покойной. А ты че за хер с горы?

— Я Цветметов. Послушайте, Владислав...

— Я вообще-то Вячеслав, братан.

— Вячеслав, я очень рад знакомству. Послушайте, вы же племянник, вы должны понять, надо бы помянуть усопшую, по-русски, как положено...

— Да о чем базар, братка? Держи, только давай быстрее, одна нога здесь — другая там, а мы пока с корешем перетрем, — Славик деловито вынул из кошелька две пятирублевки и протянул их Цветметову. Цветметов жадно схватил деньги и тут же выбежал из квартиры.

«Перетирать с корешем» Камарильину совсем не хотелось, но и уйти, бросив на растерзание родни бабкину квартиру, он не мог.

Славик, оставив входную дверь открытой, прошел в комнату и по-деловому осмотрелся. Взгляд племянника упал на прямоугольное пятно среди пыли на тумбочке.

— Ебать мой хуй, а где же телик?

— Управдом забрала.

— Ну ты даешь, зема. У тебя под носом крысятничают, а ты стоишь еблом щелкаешь. Где сейчас эта сука?

— Дома она, наверное. Дверь напротив.

— Погнали. Ща предъяву киданем. — Славик решительно вышел из квартиры на лестницу и застучал в дверь управдомши. Камарильин поплелся за ним.

В квартире управдомши залился лаем Суслов, через несколько секунд хозяйка опасливо приоткрыла дверь. Первое что сделал Славик — всунул в щель приоткрытой двери ногу, отрезав таким образом управдому путь к отступлению. Управдомша попыталась закрыться, но было уже поздно.

— День добрый, мать. Где телик? — сразу же перешел к делу Славик.

Управдомша, шокированная подобной наглостью, не нашлась что ответить, она просто тянула на себя дверь, как будто не замечая мешавшей ноги Славика. За спиной управдома бесновался, заходясь лаем, Суслов.

— Славный песик. Карбай, место, — назидательно произнес Славик, а затем спросил Камарильина:

— Она глухонемая что ли? Ебать у вас управдомы.

Управдомша наконец пришла в себя и завизжала, пытаясь перекричать лай Суслова-Героя-Карбая:

— Телевизор не отдам, он мой, понятно? Мне его покойная завещала с условием заботиться о собаке, я сейчас милицию вызову...

— Ого, мусорнуться решила, мать, — перебил управдома племянник Славик, — Только это ты поздно. Я ментов еще пять минут назад вызвал.

— Вы? — опешила управдом.

— Ну я, а хули? Прихожу, значит, проведать любимую покойную бабку. Смотрю — телик спиздили. Так ментам и рассказал, ща приедут, срок тебе будут шить, маман.

Повисло тяжелое молчание, прерываемое лишь сполохами лая Суслова. Через минуту управдомша молча сунула Славику в руки телевизор и тотчас же захлопнула больше не удерживаемую дверь собственной квартиры.

— А собачку себе оставь, мать. Мне твой Карбай нахуй не нужен, — заверил через закрытую дверь Славик управдомшу.

Славик и Камарильин вернулись в бабкину квартиру, и Славик гордо водрузил «Рассвет-307» на законное место.

— Учись пока я жив, братка. Еще че пропало?

Камарильин хотел рассказать о серебряных ложках, но в этот момент через открытую дверь в квартиру ввалился запыхавшийся Цветметов. В руках Цветметов сжимал поллитру «Тминной».

— Ты че, братан, совсем припух? Хули водки не купил? — удивился племянник Славик.

— Водка кончилась... — задыхаясь, попытался объяснить Цветметов.

— Бля, зема, а вот если бы ты, скажем, помер — тебе бы было приятно, что тебя поминают «Тминной», в натуре? И какого хуя ты взял одну?

— Так денег... Она девять рублей стоит. Еще постановление ЦК КПСС... В одни руки не больше одной...

— Ебанись, нахуй. Ты красножопый что ли сука? Еще раз услышу от тебя про всякие Цэ-Ка — я тебя прирежу, братка, без обид. У тебя вроде рот на месте, блядь. Вот зачем тебе рот, зема, м? Чтобы водяру в него вливать? Есть рот — так общайся с людьми, ну. С продавщицей общайся, чтобы она тебе нормальной водки отпустила, две бутылки, со мной общайся, чтобы я тебе больше бабла на поход за алкотой отсыпал. Хули молчишь? Ебать, у вас тут детский сад, младшая группа.

Закончив поучительную речь, Славик зачем-то взял с тумбочки «Справочник хозяйки-колхозницы: 500 блюд из крапивы» и с книгой в руке прошел на кухню.

— Значит так. Излагаю диспозицию. Ты рожай нам стаканы, — Славик ткнул жирным пальцем в Камарильина, — А ты тем временем пошерсти по хате в поисках закуси, — эта задача досталась Цветметову, — Даю подсказку: закусь у бабок обычно храниться на балконах.

Камарильин заглянул в мойку, где все еще стояла грязная посуда, потом в посудный шкафчик. Рюмок или стаканов у бабки не нашлось, так что Камарильин поставил на стол две чистые чайные фарфоровые чашки из шкафчика. Цветметов гремел чем-то на балконе, судя по звукам, на него упали лыжи.

— Кого пидором считаешь, братан?

— Не понял.

Племянник Славик кивнул на поставленные на стол чашки:

— Алкотары две достал, а нас трое. Как известно, не пьют только с пидорами и коммунистами. В КПСС никто из нас не состоит, стало быть, одного из нас ты считаешь пидором. Я и интересуюсь аккуратно — кого именно ты счел пидаром, меня или моего кореша, на которого только что ебнулись лыжи?

— Никого, — замотал головой Камарильин, — Я не пью. Я член Всесоюзного Общества Трезвости.

— Ну как хочешь, член, — Славик пожал плечами, потом вскрыл ножом пластиковую пробку бутылки и наполнил чашки тминной.

На кухне наконец появился Цветметов, в руках он нес три стеклянные банки с балкона. Под весом банок Цветметова шатало, Славик и Камарильин помогли ему расположить банки на столе.

В самой большой пятилитровой банке были соленые огурцы, в другой поменьше — капуста, в третьей самой маленькой литровой банке плескалась какая-то черная жижа, напоминавшая нефть. Все банки были снабжены самодельными этикетками, на приклеенной к банке огурцов бумажке крупным размашистым почерком бабки было написано «СЕНТЯБРЬ 1968», на капусте — «АВГУСТ 1962». На самой маленькой банке с черной жижей внутри бумажка совсем пожелтела, на ней не было никаких дат, а только напечатанный на машинке номер «389116».

Цветметов схватил из кухонного ящика открывашку и бросился к банкам, но Славик остановил его:

— Братан, тебе жить надоело? На даты глянь, если вскроешь эту хуйню — мы все тут поляжем, как японцы под Хиросимой.

Камарильин достал из шкафа банку бычков в томате. Прежде чем открыть ее Славик брезгливо ознакомился с датой производства.

— Вот это сойдет. Олл-райт. Ну что ребята...

Славик неторопливо поднял фарфоровую чашку с тминной. Цветметов вцепился в собственную чашку, его всего трясло, трубы неистово горели. Камарильин подумал, что если поминальный тост Славика окажется слишком долгим — Цветметов вполне может не дождаться конца речи и умереть от разрыва сердца.

— Ну что, ребята... Как писала японская поэтесса Тие Фукуда,

Больше некому стало

Делать дырки в бумаге окон.

Но как холодно в доме!*

Славик одним махом опрокинул чашку тминной, Цветметов с трудом, задыхаясь, всосал свою. Славик насадил на вилку бычок в томате и намеревался отправить его в рот, но, увидев трясущегося и кашлявшего Цветметова, протянул вилку ему.

— Закусывай, братан.

Камарильин не знал, что сказать, хокку показалось ему очень грустным и красивым, хотя о поэтессе Фукуде он ни разу в жизни не слышал. Славик вынул из кармана пачку красного Мальборо.

— Попрошу вас не курить в квартире, — сказал Камарильин.

Славик зажег сигарету и с наслаждением затянулся:

— Просьба услышана, братан. Но сам посуди — кто же запретит мне курить в моей собственной квартире?

— В вашей... То есть?

— В моей квартире, я же говорю, дружище. Я тут как бы прописан.

— Это невозможно.

— Ошибаешься, братан. У меня и ксива имеется от райисполкома, в натуре.

Славик действительно извлек из кармана джемпера документ и продемонстрировал его Камарильину. Камарильин дрожащими руками взял бумагу. Дым от сигареты Славика резал ему глаза и мешал читать.

— Тут написано, что вы прописаны в квартире с 5 мая, а бабка умерла за несколько дней до этого!

— И че? Вы когда хату бабкину хату вскрыли? Пятого? Значит до пятого бабка официально живая, и прописывает к себе кого хочет, бля.

— А... Если...? — Камарильин с ужасом взглянул на племянника Славика.

Славик расхохотался:

— Ну ты уж совсем шизанулся, братка. Думаешь, это я бабку ради хаты пришил? Совсем ебнутый? Ты сам посуди, я про смерть бабки узнал только вчера. Сам я живу в Рязани, городок тут у вас закрытый, секретный. Когда я к вам сюда сегодня въезжал — вертухай на въезде у меня ксиву проверил и время моего прибытия чин по чину зафиксировал, и в свою ведомость записал. Так что последние десять лет до сегодняшнего дня меня тут вообще ни разу не было. Не веришь — спроси у рязанских пацанов, они подтвердят, что я последние десять лет там шарился.

— И как же вы тогда прописались в квартиру пятого числа, если были в Рязани, м?

— А это, братан, уже не твои проблемы. С людьми надо уметь общаться, договариваться нужно, слова говорить. Учу вас, учу, а все без толку.

Славик вдруг перевел взгляд на Цветметова, тот уже порозовел, дрожь в руках у него прошла, судя по всему, тминная вновь запустила ослабший кровоток Цветметова.

— Ты как, зема? Подлечился? А раз подлечился — пора решить наследственные дела бабки. Решать мы их будем по-людски, по справедливости. Чужих тут нету, все родня. Мужики вы, я вижу, хорошие, правильные. Хата и обстановка, конечно, теперь мои, но и вас я тоже не обижу, не ссыте. Каждому — по способностям, как говорят красножопые. Вот ты, Цветметов, у нас алкаш. Не спорь, братан, вижу любишь это дело. Поэтому тебе я отдаю все бабкины соленья с балкона, чтобы было тебе чем закусывать. Не спорь и не благодари, зема. Сам ты, конечно, все это добро до дома не дотащишь, но у подъезда стоит моя ласточка, так что подвезу по-родственному тебя до дома, вместе со всеми соленьями, в натуре. А вот ты, Камарильин, у нас интеллигент, писатель...

Камарильину стало нехорошо, он вдруг понял, зачем племянник Славик взял с собой на кухню книжку.

— А раз ты интеллигент, — продолжал Славик, — То и наследство тебе достанется соответствующее, в натуре.

С этими словами племянник Славик протянул Камарильину «Справочник хозяйки-колхозницы: 500 блюд из крапивы», единственную книгу в бабкиной квартире.

* Тие Фукуда «Вспоминаю умершего ребенка»

Хокку цитируется по сайту

http://japanpoetry.ru/brand/50

Перевод с японского В. Марковой.

В оригинальном тексте синих тетрадей хокку был записан на японском, перевод отсутствовал. В результате я смог идентифицировать и перевести тост Славика лишь после многочисленных консультаций с лингвистами. Для удобства читателя я счел необходимым привести стихотворение сразу же в русском переводе, опустив японский оригинал. Тем более, что согласно логике текста, Славик определенно цитирует хокку именно в русском переводе, в противном случае не знающий японского Камарильин не понял бы смысла стихотворения.

Здесь и далее все примечания принадлежат публикатору.