Грибификация: Легенды Ледовласого

Хрулеев: Дилемма Молотилки

10 октября 1996 года

Балтикштадтская губерния

— На кого указывает этот выблядок? Он общается с нами? Что он хочет сказать? Да как он смеет? — бушевал снова влезший на трибуну Герман, — Давайте его сюда, быстро. Спустить клетку!

Все собравшиеся на площади сейчас смотрели на Хрулеева. И мальчик в клетке тоже.

Мальчик застыл в своей указующей позе, он был совершенно неподвижен, и в этой неподвижности было нечто нечеловеческое, грибное.

Хрулеев краем глаза видел, что Плазмидову куда-то утащили, Герман про нее забыл. Наверное, старуха умрет, вряд ли в девяносто восемь лет можно пережить прицельный удар в челюсть. Еще он видел, что Люба снова залезла на трибуну, вслед за Германом. Половина лица у Любы все еще была красной от пощечины Германа.

Сердце Хрулеева бешено билось, дышать было тяжело, он безуспешно пытался унять дрожь.

Зачем этот мальчик смотрит на него уже час, зачем он тычет в него пальцем?

Хрулеев подумал, что наверное Гриб хочет скомпрометировать его перед Германом, этот проклятый мальчик хочет, чтобы Герман бросил Хрулеева в Молотилку. Но зачем ему это? Хрулеев не сделал ничего плохого ни Грибу, ни детям. Он даже не убил ни одного ребенка. Почему именно он? За что? Но страх мешал Хрулееву соображать, ответов на свои вопросы он найти не мог.

— Подойди! Да, ты. Сюда, на трибуну, — распорядился Герман, его голос снова стал спокойным и ледяным, — И выблядка тоже ко мне.

Пройдя мимо охранников с калашами, Хрулеев влез по железной лесенке на трибуну.

Встав рядом с Германом, он оглядел с высоты трубуны собравшихся на площади. Отсюда они казались отвратительной серой биомассой, лица у всех были больными, изможденными, они с любопытством смотрели на Хрулеева. Во взглядах читалась скрытая, затаенная радость, что в беду попал Хрулеев, а не они. Единственным, кто смотрел на Хрулеева с сочувствием, был ордынец, стоявший здесь же на трибуне.

Клетку тем временем опустили, раскатав катушку с цепью, крепившуюся к железному силосному баку, где хранилась теперь квашеная капуста.

Пятеро Любиных головорезов взяли мальчика на мушку, а еще трое накинули на мальчика толстый канат и крепко примотали ему руки к телу. По крайней мере, тыкать в Хрулеева пальцем мальчик больше не сможет. Ребенок не сопротивлялся, вид у него был совершенно безразличным, как будто он был накачен наркотой.

— Мальчика сюда, остальных убить. Больше никаких пленных, никогда, — приказал Герман.

Шнайдер прицельным выстрелом в голову добил умиравшую вскрытую Плазмидовой девочку. Еще один патрон он отправил в голову второй, уже давно мертвой, девочки, которая лежала на полу клетки лицом вниз.

Связанного мальчика затащили на трибуну. Мальчик смотрел только на Хрулеева, как будто здесь больше никого не было. Но выражение его серых глаз было безразличным, отсутствующим.

— Ты кто, новичок? — мягко спросил Герман.

— Хрулеев, шестнадцатый градус, — ответил Хрулеев, стараясь говорить громко и твердо.

— А объясни нам всем, пожалуйста, Хрулеев, почему этот выблядок указывал на тебя пальцем, а теперь пялится на тебя, как Президент на бутылку водки?

— Я не знаю...

— Не знаешь... — все также мягко продолжил Герман, поглаживая курчавую бороду, — Может быть, это какой-то заговор? Тебя прислал сюда Гриб, чтобы навредить мне, Хрулеев?

— Нет.

— А что же тогда? Почему этот мальчик не атакует? Раньше дети всегда нападали, когда мы доставали их из клетки, даже если они были связаны, как этот. Но выблядок только стоит и пырится на тебя. Отчего он так себя ведет? Отвечай, Хрулеев.

— Я не знаю.

— А Плазмидова бы знала, — неожиданно влезла в допрос Люба, — И объяснила бы нам, если бы ты, Герман, не использовал ее в качестве боксерской груши! Она все знает о детях...

Но Герман даже не взглянул на Любу, а та, испугавшись собственной дерзости, заткнулась, не закончив фразу.

— Ты его батя, — заявил Герман. Это было утверждение, не вопрос.

— Нет.

— Пидора ответ, — парировал Герман.

— Послушайте, Герман...

— Обращайся ко мне на ты. Мы все здесь братья и сестры.

— Прости, Герман. Послушай, у меня никогда не было сыновей, только дочка. И вообще, я не отсюда, не из Оредежа...

— Доказательства?

— Вот фото моей семьи, посмотри, — Хрулеев нашарил в кармане фотографию и протянул ее Герману, рука у него дрожала. Но Герман даже не взглянул на фотографию:

— Твоя дочка жива?

— Нет, вся моя семья мертва. И жена, и дочка, — соврал Хрулеев. Хотя это вполне могло оказаться правдой, Хрулеев и сам не знал, жива ли его дочь.

— Дайте ему автомат, — распорядился Герман, — Автомат Хрулееву, быстрее.

Сергеич подошел к трибуне и протянул Хрулееву свой АКМ. Трибуна была высокой, и чтобы взять оружие Хрулееву пришлось встать на колени, он взял протянутый Сергеичем калаш, как рыцарь принимает меч из рук своего сюзерена.

Все охранники, кроме оставшегося безоружным Сергеича, немедленно нацелили калаши на Хрулеева. Люба решительно встала между Хрулеевым и Германом, заслонив собою вождя от потенциальной опасности, и вынула из кобуры пистолет.

— Убей выблядка, Хрулеев, — приказал Герман.

Хрулеев перевел автомат в режим одиночной стрельбы и упер приклад в плечо.

Все происходящее казалось ему размытым, нереальным. Сердце в груди бешено стучало, отдаваясь в висках, АКМ в руках ходил ходуном. Но это не имело значения, с метра не промахнешься.

Мальчик все также спокойно смотрел прямо в лицо Хрулееву. Серые глаза мальчика, казалось, заглядывали прямо в душу, это чувство было знакомо Хрулееву, то же самое проникновение в собственный мозг чего-то чужого и ледяного он ощущал, когда смотрел на Гриб. Он понял, что на него сейчас смотрит не пухлый мальчик из хорошей семьи, а истинный хозяин тела и сознания этого мальчика. Серыми глазами ребенка на Хрулеева смотрел Гриб.

И тогда Хрулеев вдруг понял.

Гриб вовсе не хотел, чтобы Герман скормил Хрулеева Молотилке. Нет, Грибу нужно было другое. Гриб желал, чтобы Хрулеев убил этого мальчика. Хрулеев понятия не имел, зачем Грибу это было нужно, но не сомневался, что он верно разгадал план Гриба. Серые глаза ребенка открыли ему эту тайну, Гриб как будто сам желал сообщить Хрулееву, что тому нужно сделать, чтобы выжить. Таким образом, варианта у Хрулеева было только два — покориться воле Гриба и убить ребенка или отправиться в Молотилку.

Хрулеев соображал с трудом, все казалось слишком нереальным, чтобы думать, он как будто смотрел сам на себя откуда-то со стороны. Собственные руки и мысли стали совсем чужими, и эта невозможность ощутить себя участником событий затуманивала разум, мешала принять решение. О смерти Хрулеев совсем не думал, нельзя умереть, когда тебя нет. Но ведь если его отправят в Молотилку, он не сможет найти дочку.

Может быть, выстрелить в Германа?

Но Герман слишком далеко, Хрулеев даже не успеет навести на него ствол, его самого убьют раньше.

Ближе всех к связанному мальчику стоит Блинкрошев.

Выстрелить в него?

Но в этом нет смысла, Хрулеева убьют, даже если он застрелит Блинкрошева.

Хрулеев вдруг опустил автомат.

Он сам не знал почему. Не хотел убивать ребенка? Но ведь это глупо, нет больше никакого ребенка, это просто биологический агент Гриба, а не мальчик.

Не хотел быть частью плана Гриба? Но и это глупо, Хрулееву плевать на планы Гриба.

— Ладно, в Молотилку обоих, — распорядился Герман.