Грибификация: Легенды Ледовласого

Сержант Казарян I

10 мая 1986

ночь

Закрытое административно-территориальное образование

«Бухарин-11»

Отделение было построено в гараже городского почтамта, боевая задача была разъяснена.

Электричества в городе не было, и гараж освещался мощным армейским фонарем, стоявшим на бетонном полу. Углы гаража тонули в темноте, фонарь освещал лишь небольшой участок между двумя почтовыми синими москвичами, где и выстроились бойцы.

Но в гараж проникал через приоткрытые ворота и другой свет — синий, дымчатый и мерцающий. В этом свете было что-то волшебное и неотмирное, он мягко обволакивал и душил привычный и знакомый желтый свет армейского фонаря, как будто пытался поглотить его и уничтожить в своих нежных объятиях.

Казалось, что там снаружи гаража горит яркая новогодняя гирлянда. Но звуков праздника снаружи слышно не было, там, за пределами гаража, происходила некая таинственная суета. Казарян слышал звуки моторов, топот кирзачей, иногда внутрь гаража с улицы долетали отрывки непонятных и тревожных команд.

Еще двадцать минут назад сержант Казарян, зашарившись в кузове ЗиЛа, сытно давил на массу. Сон еще не совсем развеялся, Казарян даже помнил, что ему снилась Дворцовая набережная и какая-то абстрактная телка, представлявшая собой некое среднее арифметическое всех девушек, которые были у Казаряна во время учебы в университете.

Если бы Казарян знал, что попадет в стройбат, то он бы больше увлекался немецким языком, и меньше — телками и портвейном. Когда Казаряна выгнали с первого курса филологического факультета в первый раз, он восстановился, обратившись к двоюродной тете Тухануш, занимавшей должность первого секретаря Каменевского обкома. Когда Казаряна выгнали с того же первого курса второй раз, разгневанная тетя Тухануш обещала ему, что он непременно будет служить в стройбате.

— Товарищ прапорщик, разрешите задать вопрос? — произнес Казарян, выловив момент, когда Густопсинов наконец заткнулся, — Час назад полковник Буланов приказал нам ни в коем случае не заходить в зону отчуждения. Он сказал, что мы погибнем, если зайдем за заграждения. И что ОЗК и противогазы не спасут нас от заражения.

Прапорщик Густопсинов уставился на Казаряна, как на танцующего медведя в цирке. Украшенная квадратными усами рожа прапорщика стремительно побагровела:

— Я вопроса не услышал, Казарян.

— Виноват, товарищ прапорщик. Вопрос состоит в следующем... — Казарян напряг свои невыспавшиеся мозги, пытаясь подобрать наиболее мягкую формулировку — Каким образом приказ полковника Буланова согласуется с вашим указанием немедленно выдвинуться в зараженную зону и защищать алкогольный магазин от мародеров?

— Так... — лицо Густопсинова теперь приобрело цвет спелого томата, — Ты тут самый умный, да, Казарян?

Казарян был в этом уверен. В отличие от Густопсинова и остальных бойцов отделения у Казаряна было высшее образование в виде первой половины первого курса филологического факультета. Впрочем, в отделении Казаряна было трое даже не закончивших школу, а рядовой Кутак вообще не умел ни читать, ни писать и ни слова не понимал по-русски. Но излагать свои соображения прапорщику Казарян естественно не стал.

— Послушай, Казарян, скажи мне честно, кто тебе дороже — какой-то левый полкан-химик или твой родной прапорщик?

Ответ был очевиден, но озвучивать его Казарян не стал. Вместо этого он предпочел сменить тему:

— Товарищ прапорщик, разрешите обратиться? Я болен. У меня температура, понос с кровью и сознание спутано. Подозреваю дизентерию. Разрешите проследовать в медсанчасть.

Казарян отлично знал, что в ответ прапорщик его обматерит и ни в какую медсанчасть не отпустит. И, тем не менее, подыхать, защищая алкогольный магазин, в планы Казаряна не входило. Он судорожно соображал, но не придумал ничего лучше, чем имитировать обморок. Уже в лазарете можно будет вдумчиво заняться членовредительством, или просто начать косить по дурке.

— Шлангуешь, Казарян? — осведомился прапорщик, — Ну, шлангуй. Только учти вот что, если ты сейчас начнешь биться в припадке — мы тебя будем пиздить всем отделением. Ногами. Так что кровью ты начнешь не только срать, но и ссать, причем из всех отверстий твоего организма и всю оставшуюся жизнь. Домой к мамке вернешься инвалидом, и будет мамка из-под тебя горшки носить. И нам совершенно похуй, что ты такой весь из себя грозный ара, и сержант с образованием. Это я тебя по-дружески предупреждаю, как твой любимый прапорщик и отец солдату. А теперь я довожу до всех официально....

Прежде чем довести официально, прапорщик Густопсинов извлек из внутреннего кармана помятый лист бумаги, и только тогда продолжил:

— Вот эту бумагу вы все сейчас подпишите. Обязательство о неразглашении. Официально нас здесь нет, и никакого заражения нет, и вообще нихуя нет. Бумага пришла вот оттуда, — Густопсинов указал пальцем на тонувший в темноте потолок гаража почтамта, бойцы уставились вверх, как будто действительно хотели разглядеть место, откуда приходят бумаги.

— Из компетентных органов государственной безопасности, — продолжил разъяснения прапорщик, — Неофициально мне также сообщили, что причиной заражения стала диверсия, произведенная спецслужбами Соединенных Штатов Америки. Сотрудники ЦРУ взорвали наш мирный сельскохозяйственный институт, что и вызвало заражение местности опасными ядохимикатами. Все прогрессивное человечество сейчас будет смотреть на то, как СССР ответит на этот вопиющий блядский акт агрессии.

И в сложившейся боевой диспозиции совершенно недопустимо, чтобы образ нашей Советской родины был опорочен мародерами, разграбляющими алкогольные магазины. Поэтому все прогрессивное человечество теперь обращает свой взор на вас, мудаков. От вас зависит, будет ли наша Советская родина съедена с говном, и будет ли Нью-Йорк Таймз смаковать завтра подробности того, как советские граждане грабят собственные магазины. Наша задача — предотвратить подобное. И справится с этой задачей даже пятилетний ребенок-имбецил, даже такая хуйня, как вы.

Все, что вам нужно делать — ничего не трогать в зараженной зоне и открывать огонь по мародерам. Все. С задачей отличить мародера от гражданского лица вы конечно не справитесь, это слишком сложно, тут надо думать. Но с вами пойду я сам, лично, я сразу распознаю мародера и скажу вам, когда нужно стрелять.

Всякие полковники-химики недоделанные и Казаряны разводят тут панику, дескать заходить в зараженную зону опасно. Тьфу, блядь. На зараженной территории протек наш советский ядохимикат, и против него у нас есть наш же советский общевойсковой защитный комплект. Любому здравомыслящему человеку очевидно, что советский ОЗК защищает от советского ядохимиката. Тут не надо быть Марией Кюри-Склодовской, чтобы уяснить, что никакой опасности нет, и это все только паникерские разговорчики.

И не нужно косить и позорить наше отделение, как делает это Казарян. Это нахуй не нужно, потому что любой, кто зассал, может просто подать мне рапорт об отказе выполнять приказ органов государственной безопасности. Я положу этот рапорт себе в карман, вот сюда, и пока что не буду его трогать, пусть лежит.

Но международное положение, как вы понимает, сложное, тяжелое положение. Так что через несколько часов, когда официально начнется третья мировая война, а она обязательно начнется, мы не спустим американцам этой подлой диверсии, я просто достану этот рапорт из кармана и подам капитану Гильетинину. И вы пойдете под расстрел, по законам военного времени. И тот, кто будет изображать из себя больного, как Казарян, тоже пойдет под расстрел, за симуляцию. Уяснили, бойцы?

В ответ прапорщику раздалось нестройное «так точно», но Казарян, хорошо зная собственное отделение, не был уверен, что бойцы уяснили. Большинство вероятно вообще не поняли даже половины того, что сказал сейчас прапорщик Густопсинов.

Рядовые Джарлетов и Жахфосфатов практически не владели русским языком. У рядового Саахова отсутствовал кусок мозга, ему пробили голову шлифовальным кругом еще несколько месяцев назад, и врачи были вынуждены удалить Саахову часть содержимого черепной коробки. Ефрейтор Ханбекшахов был, как и всегда, обкурен в хлам. Кроме того, от Казаряна не укрылся тот факт, что Ханбекшахов определенно заложил на десну насвай, и теперь только ждал момента, когда прапорщик отвернется, чтобы сплюнуть.

Но хуже их всех вместе взятых был рядовой Кутак. По-русски Кутак не только не говорил, но и не понимал ни слова. Языка самого Кутака в свою очередь не знал никто во всем полку, несмотря на то, что здесь были собраны представители всех без исключения республик СССР.

В документах в графе «национальность» у рядового Кутака стоял жирный прочерк. Имя, отчество и фамилия Кутака тоже не могли пролить свет на таинственное происхождение рядового, все эти три графы его военного билета были заполнены одинаковыми словами «Кутак».

Казарян потратил огромное количество времени на тщетные попытки выяснить, к какому народу принадлежит Кутак, но ответа на этот вопрос так и не нашел. Не помог даже сержант Янсонс, призванный с пятого курса института сравнительной лингвистики. В отличие от Казаряна Янсонса не исключали из института, просто у его ВУЗа в связи со всем известными событиями в Афганистане отобрали право предоставлять отсрочки студентам.

Янсонс владел девятью языками и о еще нескольких десятках языков имел общее представление. Однако, послушав пару минут Кутака, Янсонс заявил, что не знает этого языка, и более того — такого языка существовать не может в принципе. Язык Кутака не относился ни к одной известной языковой семье, а его грамматика и фонетика, по словам Янсонса, нарушали все привычные представления о языке, принятые в современной лингвистике.

Рожа Кутака имела совершенно нечеловеческий вид и также не позволяла сделать даже осторожного предположения о его происхождении. Ввиду всего этого общаться с Кутаком приходилось в основном посредством пиздюлей. Причем, пиздюли в большинстве случаев он получал вполне заслуженно.

Кутак не умел ни читать, ни писать, ни даже пользоваться сантехникой или столовыми приборами. Мыло он пытался есть, из простыней мастерил над своей койкой нечто вроде юрты, а из иголок выкладывал странные символы. Кутак панически боялся автомобилей, грозы, женщин и кошек. Гашиш Кутак не курил, а единственный поднесенный ему стакан водки чуть не закончился для рядового реанимацией, алкоголь его организм видимо не переносил совсем.

Но все пиздюли в отношении Кутака закончились после первой поездки на стрельбище. В меткости и скорости стрельбы Кутак показал лучший результат во всем СССР за 1986 год.

Пораженное высокое начальство даже хотело присвоить Кутаку сержанта, дать красивый значок и отправить поскорее в Афганистан. Но, осознав, что Кутак не может выполнять приказы, потому что не понимает их, и неспособен выучить русский язык даже в перспективе, начальство решило ограничиться красивым значком.

Зато, с тех пор, как Кутак прославился, пиздить его запретил лично полковник Гоголько. Тот же полковник наотрез отказывался передавать Кутака в другие рода войск, утверждая, что слава Кутака всецело и целиком принадлежит службе тыла ВВС СССР. Но Казаряну не было от этого легче, ведь нянчиться с Кутаком приходилось именно ему, а не полковнику Гоголько.

Любимой фразой Кутака была «крийгды-плывриз». Никто не знал, что она означает, и ни один человек не был способен повторить в точности тот дикий набор звуков, который изрыгал рот Кутака, когда он говорил эту фразу. Но Кутак произносил эту фразу часто и охотно, практически по любому случаю. Говорить «так точно» Кутак так и не выучился, поэтому сейчас, когда прапорщик Густопсинов интересовался, поняли ли его бойцы, Кутак ответил как обычно:

— Крийгды-плывриз!

— Ну вот и хорошо. А тебе все понятно, Казарян? — уточнил Густопсинов.

— Так точно, товарищ прапорщик.

— Вот и славно. А раз вам все понятно, то подписывайте эту сраную бумагу, одевайте ебучие ОЗК и блядские противогазы, и берите фонари и оружие...