Грибификация: Легенды Ледовласого

Цветметов II

10 мая 1986

ночь

Закрытое административно-территориальное образование

«Бухарин — 11»

Сортир Цветметова пребывал в отвратительном состоянии, он был завален папиросными окурками и брошенными по пьяни мимо цели обрывками использованных газет.

Засев в толчке, Цветметов решил, что нужно успокоиться, отвлечься от мрачных мыслей. Главное при белой горячке — сидеть смирно, не привлекать внимания, не допускать паранойи. Но самое главное при белой горячке — это, конечно же, как можно быстрее выпить. Но этого главного лекарства Цветметова лишили ночь и Горбачев, магазин откроется только завтра в два часа дня.

Цветметов понятия не имел, сколько сейчас времени, часы, само собой, были уже давно пропиты. Это и было, как казалось самому Цветметову, главной и вполне уважительной причиной, по которой он перестал ходить на работу. Ведь нельзя пойти на работу, не зная, сколько сейчас времени, не зная, нужно ли тебе вообще идти сейчас на работу.

Цветметов засмолил беломорину, его взгляд упал на брошенную рядом с толчком кучу свежих еще не использованных газет. Цветметов не помнил, кто и когда положил сюда эти газеты.

Желая отвлечься от сведенного судорогой желудка и бешено бьющегося сердца, он взял верхнюю газету и, освещая ее фонариком, попытался погрузиться в чтение.

Но вскоре Цветметов осознал, что читает исключительный бред — это был рассказ про какого-то алкаша, который допился до того, что стал ебаться с космонавтками на Марсе. Разумеется, такую ерунду никто не стал бы печатать в советской газете, а значит рассказ — очередная галлюцинация Цветметова. Цветметов знал, что во время алкогольного делирия больным постоянно мерещится, что все окружающие предметы и люди как-то связаны с ними самими. И сейчас с Цветметовым произошло именно это, ему стало казаться, что в рассказе речь идет о нем самом, о поймавшем белочку алконавте, хотя на самом деле рассказ наверняка был не об этом. Цветметов с яростью разорвал газету и использовал ее по прямому назначению.

Потом он, матерясь, прошел в ванную. Цветметов успел порадоваться, что по крайней мере воду не отключили, но воды хватило только чтобы вымыть руки. Поток из крана внезапно иссяк, и кран засипел. Напиться воды Цветметов так и не успел, между тем, его продолжала мучить невыносимая сушь.

Цветметов расплакался от того, что он не догадался сначала попить, а уже потом мыть руки. Лучше было остаться с грязными руками, но утолить жажду. А теперь сушь растерзает Цветметова, он обречен умереть от обезвоживания.

Все еще плача, Цветметов прошел на кухню, заставленную банками с бабкиными заготовками. Банок было несколько десятков, самых разнообразных форм и размеров.

Славик не соврал, он действительно отдал Цветметову все банки с бабкиного балкона, да еще и довез их до дома Цветметова на своих жигулях. В довесок к банкам Цветметов получил еще и лыжи с бабкиного балкона.

Лыжи сейчас стояли здесь же, прислоненные к стене кухни, Цветметов совсем забыл про них, споткнулся, и лыжи обрушились ему на голову. Цветметов в ярости схватил лыжу и попытался сломать ее об колено, но старая советская лыжа была прочной, и силенок сломать ее у Цветметова не хватило. Сердце снова закололо.

— Так, спокойно. Не хватало еще сдохнуть от инфаркта, сражаясь с лыжей, — произнес Цветметов.

В свете дрожавшего в руках фонарика Цветметов вдруг разглядел в пыльном и грязном углу кухни банку березового сока. Сок был не из бабкиных припасов, Цветметов смутно помнил, что сок принес какой-то случайный собутыльник в качестве запивона.

Цветметов бросился на банку, как лев на антилопу. Сока в банке осталось совсем мало, не больше стакана, и Цветметов медленно, пытаясь растянуть удовольствие, всосал в себя прозрачную березовую кровь.

Утолив жажду, Цветметов особенно ясно осознал, что теперь ему хочется жрать, а еще больше — выпить. Свет фонарика лихорадочно заметался по кухне в поисках жратвы или алкоголя, как прожектор пограничников, ищущий ползущих через границу диверсантов. Диверсанты действительно нашлись, крупные рыжие тараканы разбегались по темным углам от света, но ничего пригодного в пищу или в качестве лекарства для горящих труб Цветметов не обнаружил.

Были, конечно, бабкины заготовки, и Цветметов возможно даже сожрал бы их, если бы не заботливо приклеенные к каждой банке этикетки, извещавшие о том, когда содержимое банки было засолено.

Кроме огурцов, засоленных в сентябре 1968 и капусты, заготовленной в августе 62-го, тех самых, которые Цветметов пытался предложить в качестве закусона Славику, среди заготовок также обнаружились томаты октября 1971 года, грибы той же датировки и соленый чеснок июля 1965-го. Древнейшим артефактом была соленая прямо с щетиной свинина сентября 1958-го. Самой юной из банок оказались баклажаны октября 1979. Судя по всему, бабка по неизвестной причине потеряла всякий интерес к изготовлению солений именно семь лет назад.

Желудок Цветметова снова свело, но он теперь требовал не сортира, а пищи.

Будь что будет, смерть значит смерть.

Цветметов вооружился ножом, положил на стол горящий фонарик для освещения оперативной зоны и храбро пошел в атаку на банку баклажанов. Но атака захлебнулась, крышку банки вдавило, возможно, из-за старости и порчи продукта, баклажаны шипели, но не открывались. Цветметов весь вспотел тяжелым похмельным потом, но банку открыть так и не смог. Он выругался и зашвырнул нож в угол кухни.

Взгляд Цветметова вдруг упал на самую маленькую из банок. Эта банка отличалась от других, крышка на ней была какая-то странная, а внутри плескалась неидентифицируемая черная жижа. Цветметов вспомнил, что эту банку он тоже приволок с балкона Славику для закусона, но Славик, разумеется, не стал ее даже вскрывать.

Этикетка на банке тоже отличалась от остальных, она была совсем желтая и ветхая, а вместо написанного бабкиным почерком указания даты производства продукта, на приклеенной к банке бумажке помещался напечатанный на машинке номер «389116».

Цветметов взял банку и повертел ее в руках. Жижа медленно переливалась, она была густой консистенции, нечто среднее между нефтью и медом.

Цветметов и сам не знал, зачем он снова взялся за нож, не будет же он, в самом деле, жрать это черное нечто. Но банка открылась удивительно легко, Цветметов поддел и отковырял ножом присохшую крышку примерно за минуту.

Он принюхался, удивительно, но содержимое банки ничем не пахло, вообще ничем. Цветметов посветил в открытую банку фонариком и только теперь заметил, что сверху жижи плавают какие-то мелкие кашеобразные кусочки. Цветметов вдруг осознал, что не может сказать, какого цвета эти кусочки, в свете фонарика кусочки казались мерцающими, они меняли свой цвет ежесекундно — становились фиолетовыми, серыми, черными.

— Все, бля. Вот теперь допился. В дурку, только в дурку, — произнес Цветметов.

— Цветметов, — вдруг сказали кусочки из банки.

Точнее говоря, не сказали. Это была не речь, не язык, а прямые образы, транслируемые прямо в мозг.

Собственная фамилия Цветметова вдруг сложилась у него в сознании из ряда странных, пугающих и чуждых образов, пронесшихся в мозгу Цветметова за одно мгновение.

Первым был образ светловолосого юноши в странных одеждах, стоявшего посреди ледяной тундры. Это означало «мужчина».

Вторым был страшный черноглазый человек в шкурах, грызущий собственную плоть в юрте. Это означало «дикарь», «нечистый».

Третьей была девушка в белоснежном платье, сидевшая на скамье в центре громадного древнего храма. Девушка написала на каменной табличке человеческой кровью странные знаки. Это означало «имя», «личность».

Все три образа одновременно вошли в сознание Цветметова, и, перед тем как растворится, образовали смысловой ряд «мужчина-нечистый-дикарь-имя-личность». И этот смысловой ряд вдруг сложился в образ самого Цветметова.

Цветметов расплакался:

— Все, поздно в дурку. Мне пиздец. За что?

— Не плачь. Я люблю тебя, — заявила бабкина заготовка.

Теперь Цветметов увидел низкую круглую земляную постройку в бескрайней тундре. Внутри строения горел жаркий костер, а у костра светловолосая женщина в платье из разноцветных лоскутков качала сделанную из костей колыбель и пела своему ребенку очень красивую, но грустную песенку. Ветер разносил песенку по тундре, и этот образ означал «не плачь».

Потом Цветметов увидел нечто совсем непонятное — бесконечные линии и геометрические фигуры, вечно двигающиеся в абсолютной пустоте. Этот образ почему-то означал «я».

Следующее видение был жутким. Уродливый черноглазый дикарь в шкурах опустился на колени перед прекрасной девушкой в костяной броне. Он вынул странный кинжал, напоминавший зуб огромного зверя, вырезал себе сердце, и протянул его, еще горячее и трепещущее, девушке. Красавица взирала на него без всякого выражения, в ее глазах был лед. Самым страшным же было то, что это видение сложилось в сознании Цветметова в слово «люблю». Видимо, бабкина заготовка понимала любовь именно так.

— Заткнись, сучара, — взревел Цветметов, — Я не шизик, ясно тебе? Я не общаюсь с соленьями, блядь.

Но кусочкам в банке было плевать, Цветметов ощущал исходящий от них холод, чуждый лед вливался прямо в сознание. Бабкина заготовка транслировала в мозг Цветметова не только образы, складывавшиеся в слова, но и собственные эмоции, миропонимание. И это миропонимание было лишено любых человеческих чувств, абсолютно враждебно привычному мышлению и понятиям. Цветметов ощущал желания кусочков, сейчас они хотели общаться, взаимодействовать с ним.

— Цветметов — освободитель, — продолжила беседу бабкина заготовка.

В сознании Цветметова вновь промелькнул уже знакомый набор образов «мужчина-нечистый-дикарь-имя-личность», означавший «Цветметов».

Затем он увидел светловолосого бородатого мужчину в сверкающей броне. Мужчина сидел на спине огромного косматого зверя, шерсть зверя покрывали нарисованные кровью руны. В руках мужчина держал двусторонний боевой топор, он рубил им черноглазых людей в стойбище посреди холодной тундры. Топор весь покраснел от крови, вокруг всадника валялись трупы — мужчины, старики, дети, женщины, воин не щадил никого.

Этот образ с точки зрения бабкиной заготовки означал «освободитель».

— Опасность. Здесь у вас опасность, — вдруг насторожились кусочки в банке.

Эту фразу бабкина заготовка транслировала в мозг Цветметова иначе, не так как прежние.

Цветметов вновь увидел набор образов, но они имели совершенно другую природу, это были не видения далекого и страшного мира ледяной тундры, а картины окружающей реальности. Бессловесный комментарий бабкиной заготовки объяснял, что Цветметов теперь наблюдает то, что происходит сейчас совсем рядом.

Цветметов увидел какое-то помещение, напоминающее лабораторию, он догадался, что кусочки сейчас показывают ему внутренности НИИ № 20. Приборные панели и лампы не горели, но помещение освещало заполнявшее всю лабораторию синеватое марево, возле одной из приборных панелей лежало тело человека без глаз и кожи.

Человек сочился кровью, он вдруг простонал что-то неразборчивое, и Цветметов с ужасом осознал, что человек еще жив. Но в НИИ царила зловещая тишина, никто не шел на помощь умирающему. Рядом с человеком на полу лежала газета.

— Прекрати, блять, — заорал Цветметов на банку, — Ну взорвалось у них там че-то в институте, какое мне до этого дело? Мне выпить нужно, понимаешь, тупая банка, выпить! А если ты вся такая из себя волшебная, то прекращай показывать мне мультики, и прикажи Горбачеву открыть магазин прямо сейчас.

— Опасность. Скоро.

На этот раз Цветметов понял, что ему показывают ближайшее будущее, что то, что он видит, произойдет сегодня.

Цветметов теперь не смотрел со стороны в форме бесплотного духа, как в предыдущих видениях, а был непосредственным участником событий.

Он стоял на площади перед алкогольным магазином, рядом стоял радостный Колян — его кореш из девятого дома. В руках Колян держал ящик анисовки. Где-то совсем рядом над институтом мерцало синее марево. Сначала вокруг было совсем темно, светил только фонарик в руках у Цветметова. Но потом на противоположном конце площади вдруг зажглись яркие огни. Цветметов с ужасом увидел солдат в костюмах химзащиты, в руках у солдат были автоматы.

— Стоять! — прокричал кто-то в громкоговоритель.

— Ого, военные, — удивился Колян и тут же упал, срезанный автоматной очередью. Ящик Анисовки с громким звоном упал на асфальт, Колян упал вслед за ящиком, прямо в него лицом. Послышался звук бьющейся стеклотары, рожа Коляна обагрилась кровью, из нее торчали стекла. Цветметов в ужасе побежал, за спиной трещали автоматные выстрелы.

— Нет, — вдруг вмешалась в видение бабкина заготовка, — Предмет. Вещь.

— А точно, совсем забыл, — спохватился Цветметов и бросился к ящику анисовки, наверняка там осталась парочка целых бутылок. Коляна конечно жалко, но если Цветметов не сделает того, зачем они с Коляном сюда пришли, выйдет, что кореш погиб зря.

— Не этот. Предмет. Вещь. Там. — остановила Цветметова бабкина заготовка.

Цветметов понял, что кусочки из банки указывают ему, но не на ящик с анисовкой, а куда-то на газон рядом с магазином.

Там на газоне что-то было, что-то небольшое.

Цветметов понял, что именно этот предмет очень нужен бабкиной заготовке, что он обязан взять его, так хотят кусочки из банки. Но разглядеть предмет Цветметов не мог. Вместо той вещи в траве Цветметов видел лишь размытое темное пятно, как будто заготовка специально зацензурила его, скрыла от взгляда Цветметова. Цветметов бросился к предмету на газоне, но в этот момент видение вдруг оборвалось.

— Ага, блядь, Коляна шлепнули, и меня подстрелят. Нахуй мне нужна такая анисовка? Не пойду, — видение уже закончилось, но в ушах у Цветметова все еще трещали автоматные очереди. Сердце бешено забилось в груди, закололо, Цветметову очень хотелось выпить, а умирать от пуль солдат не хотелось совсем. Дилемма была неразрешимой и разрывала душу Цветметова.

— Смерть, — произнесли бабкины соленья.

Цветметов увидел одинокого огромного белоснежного волка в ледяной тундре. Волк лежал на земле, остекленевшие мертвые глаза смотрели в ночное небо, в них отражались чужие незнакомые звезды.

— Не сейчас.

Светловолосая девочка в украшенной разноцветными тканями юрте взяла костяной амулет, но амулет вдруг загорелся зеленым пламенем, обжег ей руку.

Цветметов понял, что заготовка говорит «ты умрешь не сейчас».

— Не сейчас. Заебись, — выдохнул Цветметов, — Выпить-то хоть успею перед смертью? Или сдохну трезвым, как собака-комсомолка?

Мысли о скорой смерти в последнее время часто преследовали Цветметова, чем больше он пил, тем чаще задумывался о конечности бытия, не во время пьянок, конечно, а после них — страдая от похмелья и сердечных болей. Но чем больше Цветметов задумывался о смерти, тем больше пил. Возникал замкнутый круг страха, приближавший Цветметова к гибели каждый день и час его никчемной жизни.

Думать о смерти было очень страшно, но с другой стороны Цветметов вдруг понял, что знать дату собственной смерти заранее было бы в некотором смысле удобно. Если бы Цветметов знал наверняка, когда он сдохнет — он был бы спокоен все остальные отмерянные ему дни жизни, а волноваться бы начал только в положенный ему день смерти. И, разумеется, в этот самый день он бы нажрался как свинья, до такого состояния, чтобы вообще не заметить собственную смерть.

Этот план очень понравился Цветметову, это был его личный план спасения от экзистенциального ужаса, персональный прыжок Цветметова в иллюзию бессмертия. Людей ведь пугает не столько факт смерти, сколько сам страх умирания. Если Цветметов наверняка узнает, когда он умрет, и хорошенько накидается в этот день — он решит основную проблему человечества, по крайней мере, лично для себя.

— Послушай, баночка, а когда я умру? Ты же видишь будущее. Скажи мне.

Но баночка молчала.

— Слышь, волшебный рассол, ты не охуел ли часом? Будешь играть в молчанку и притворяться обычными соленьями — я тебя назад замариную и отнесу к бабке на балкон. Будешь там лежать еще лет сто, пока не ебанешься.

Но заготовка не испугалась угрозы Цветметова. Она снова стала транслировать образы в мозг Цветметова, но делала это теперь равнодушно и как будто лениво, в образах не было прежней ледяной страсти и злобы, они стали мимолетнее и эфемернее.

Цветметов увидел старуху возле жаркого костра, бредущего по тундре торговца бивнями, расколовшуюся каменную табличку в громадном храме. Образы сложились в сознании Цветметова и образовали фразу:

— Людям не нужно знать.

— Чего? Ты совсем ебнутая? — Цветметов чуть не расплакался от обиды, его план обмануть смерть и беззаботно прожить оставшееся ему время рушился на глазах, — А знаешь что, жижка? Если не скажешь мне, когда я сдохну, я вот возьму и не пойду на тот сраный газон возле магазина на Веры Фигнер. И нужную тебе хуйню, ту которую ты мне показала в мультике, тоже не принесу. Коляна вон посылай, он все равно сдохнет.

Баночка снова начала вещать, но на этот раз все образы были окрашены искренней печалью.

Заготовка показала Цветметову одинокого оленевода, потерявшего свое стадо в метели, а потом уже знакомые Цветметову мыслеобразы-иероглифы — ряд странных линий и геометрических фигур, бесконечно плодящихся среди пустоты, дикаря, предлагавшего красавице свое вырванное сердце и сочетание образов, означающее самого Цветметова.

— Мне грустно. Я люблю Цветметова.

У Цветметова вдруг зачесались глаза.

Фразу «я люблю» в отношении себя самого он слышал один раз в жизни — от какой-то бляди с городской овощебазы. Впрочем, наутро блядь протрезвела, обокрала квартиру Цветметова, пока тот спал, и ушла. По слухам она вскоре уехала куда-то на север обслуживать шабашников, ее любовь к Цветметову оказалась мимолетной.

— Послушай, рассольчик, — мягко произнес Цветметов, — Извини, что я тебя отхуесосил, ладно? С языка сорвалось, я еще и трезвый, у меня трезвым это часто бывает. Послушай... Я правда хочу знать, волнует это меня, понимаешь? Когда я умру, а? Скажи. Пожалуйста.

Цветметов увидел статного старика на высоком троне. Старик встал, подошел к стоявшей перед ним на коленях белокурой девушке в золотых украшениях и выплеснул ей в лицо чашу кипящей крови.

— Как хочешь.

В образах транслируемых баночкой сейчас были не только слова, Цветметов ощутил в них невыносимую скручивавшую нутро тоску о чем-то важном и давно потерянном.

Цветметов вдруг испугался собственного желания, он хотел сказать бабкиной заготовке, что передумал, что больше не хочет знать даты собственной смерти, но было уже поздно.

Следующее видение навалилось на Цветметова тяжелой и темной массой, оно придавило его как ночной кошмар.

Сначала ничего не было понятно, видение, в отличие от всех предыдущих, было как будто размытым, смазанным. Мир распадался на тысячи глянцевых бликов, они кружились в водовороте, потом на мгновение складывались в более-менее четкую картинку, но секунду спустя рассыпались вновь.

Цветметов даже не понимал, кто он сейчас — бесплотный дух-наблюдатель или участник событий.

Когда водоворот кадров в очередной раз застыл, Цветметов смог разглядеть, что он находится в каком-то громадном проржавевшем металлическом помещении цилиндрической формы. Нечто вроде огромной бочки, стены круглого помещения уходили куда-то вверх и тонули в темноте. На стене Цветметов разглядел полустертую белую надпись «ДЕТИ-ЗЛО», над надписью располагался огромный, нарисованный прямо на металле, портрет бородатого мужика. Было заметно, что и надпись и портрет пытались стереть, соскоблить с ржавой стены, но краска въелась в металл, и ничего не вышло.

Стояла мрачная гнетущая тишина. Но Цветметов краем сознания понимал, что тишина обманчива, что еще минуту назад снаружи бочки раздавались крики, мольбы, там в муках и страхе умирали люди. Люди столкнулись с чем-то жутким, доселе невиданным, с чем-то, что нарушило все их представления о привычном мире. Лишь немногие пытались бежать или сражаться, но все было бесполезно, большинство умерло просто застыв от ужаса, как бараны на бойне.

На одно мгновение Цветметов вдруг превратился в бесплотного призрака, летящего снаружи, над железной бочкой. Он видел странные цилиндрические строения, высокую башню с темным флагом, у подножия построек повсюду валялись трупы, на лицах у мертвецов застыл страх. Цветметов рассмотрел, что многие погибшие были одеты в странную черную униформу чужой страны, на некоторых солдатах были черные шлемы, полностью скрывавшие лицо.

Внизу, под летящим Цветметовым, среди мертвецов двигалось нечто, но Цветметов видел лишь размытое темное пятно, он догадался, что кусочки из банки вновь специально замазали, зацензурили видение. Баночка полагала, что Цветметову не следует видеть то, что двигается среди трупов.

Но полет продлился лишь мгновение, в следующую секунду Цветметова вновь швырнуло внутрь железной бочки.

Цветметов ощутил во рту вкус алкоголя перемешанного с рвотой. Ему было плохо и страшно. Он вдруг осознал, что, то существо, которое он видел сверху, идет сюда, к железной бочке.

Но Цветметов был не один внутри железного цилиндра. Черный Человек подошел к Цветметову, этого человека Цветметов боялся даже больше, чем ту тварь снаружи. Цветметов не мог рассмотреть ни лица, ни одежды человека, видение все еще мерцало, распадаясь на тысячу бликов, и вновь собираясь заново.

— Ну что, сынку, помог тебе твой Благодетель?

Цветметов пытался вырваться из видения, он не хотел смотреть дальше, но баночка не выпускала его, видение опутывало Цветметова подобно ночному кошмару, когда хочешь проснуться, но не можешь.

— Падающее — подтолкни!*, — произнес Черный Человек и ударил Цветметова в лицо. К алкоголю и блевотине во рту примешался вкус крови. Цветметов упал.

— Ты сражался достойно, — сказал Черный Человек, — Копье, которое бросаю я во врагов своих! Как благодарен я им, что могу наконец метнуть его!*

Голову Цветметова вдруг пронзила резкая, невыносимая, невиданная прежде боль. Но это длилось лишь мгновение, затем все исчезло — железная бочка, Черный Человек, та тварь снаружи.

Цветметов теперь стоял посреди тундры, выл холодный ветер, пурга стелилась по промерзлой земле под чужими серыми небесами. Из метели навстречу Цветметову вышли три золотоволосые девушки в костяной броне. Глаза девушек были синими, ледяными.

* Фридрих Ницше, «Так говорил Заратустра. Книга для всех и ни для кого».

Здесь и далее цитируется в переводе В.В.Рынкевича под редакцией И.В.Розовой, М.: «Интербук», 1990