Грибификация: Легенды Ледовласого

Хрулеев: Некрокомбайнер

3 октября 1996

Балтикштадтская губерния

Хрулеев шагал через поле, Тотошка бежала рядом.

Раньше здесь наверное росло что-то полезное, но теперь на поле царствовали только сорные травы и высокие уже пожелтевшие зонтики борщевика. Пахло прелой травой, и от запаха Хрулеева тошнило.

Распластанные к небу соцветия борщевика почему-то напоминали ему размазанное кирпичами лицо мичмана, он сам не знал почему.

У Хрулеева кружилась голова, он не ел ничего кроме найденных сегодня утром на рябиновом кусте ягод уже два дня. Желудок поднывал, Хрулеев сорвал какую-то желтую хворостину и шел, посасывая ее. Иногда он останавливался, чтобы попить воды из фляги. У Хрулеева была с собой железная тарелка, и из этой тарелки он поил Тотошку.

Сердце все еще бешено билось и никак не могло успокоиться. Странные и мучительные ощущения в области сердца сейчас сливались с нытьем желудка, создавая некую симфонию боли. Хрулеев понимал, что вода не заменит пищу, скоро он совсем ослабеет и не сможет идти. Он останавливался не только чтобы попить, но и чтобы отдышаться, и остановки становились все чаще.

В центре поля стоял комбайн. Комбайн тоже напомнил Хрулееву мичмана, уже мертвого мичмана. Комбайн лежал на боку, он действительно был похож на мертвого или уставшего человека, который, не совладав с тяжестью бытия, завалился и умер. Корпус комбайна проржавел, синяя краска облупилась.

Из кабины выглядывал позвоночный столб комбайнера, одной рукой скелет держался за открытую дверцу, как будто позвоночный столб собирался лихо выпрыгнуть из кабины и отчитаться перед председателем совхоза о перевыполненном плане по уборке озимых.

Судя по всему, над телом комбайнера долго трудились лесные звери, череп нашелся здесь же рядом с комбайном, он был совершенно бел, гол и чист, и блестел в лучах осеннего солнца.

Тотошка нашла в траве копчик комбайнера и принялась его с наслаждением грызть.

На проржавевшем корпусе комбайна красовалась сделанная черной краской из баллончика по трафарету надпись «ДЕТИ — ЗЛО. ГЕРМАН». Ниже надписи той же черной краской был нарисован портрет Достоевского. Хрулеев счел это странным. Дети, пожалуй, действительно теперь были злом, но ведь так было не всегда. Хрулеев не знал, кто такой ГЕРМАН и не понимал, при чем здесь Достоевский. Он просто прислонился спиной к комбайну и попил еще воды из фляги.

Сердце все еще бешено стучало, Хрулеев понимал что аритмия — первый признак хронического голода, первая ласточка того состояния, когда нехватка пищи начинает действительно угрожать здоровью.

— Я не могу стрелять в детей. Моя дочь — тоже ребенок, — сказал Хрулеев Тотошке.

Тотошка не ответила, она грызла копчик комбайнера. Хрулеев задумался, есть ли в копчике спинной мозг, и насколько питательным может быть полугодовой человеческий копчик.

— Но моей дочери среди них не было, — продолжил Хрулеев, — среди тех детей, что убили мичмана, ее не было. Я смотрел в их лица, нет, ее там не было. Ты ведь помнишь Юлю, свою хозяйку, да, Тото?

Тотошка отвлеклась от кости лишь на секунду, тявкнула и снова плотно вонзила зубы в комбайнеров копчик.

— Моя дочь в Оредеже, мы найдем ее, — сказал Хрулеев Тотошке.

Вновь накатила тошнота, нужно было отвлечься от мучительных ощущений, чем-то занять себя, и Хрулеев вынул из кармана бережно завернутый в носовой платок тамагочи.

Приборчик был куплен дочери год назад, тамагочи был зеленым, имел яйцевидную форму, на обтекаемом корпусе помещались шесть красных кнопок. Хрулеев нажал кнопку включения, тамагочи пискнул, и на загоревшемся экране появилось монохромное изображение могилы.

Изображение было привычно Хрулееву, электронный зверек, странная ушастая тварь, умер еще пару недель назад от голода и депрессии, вызванной недостатком игр. Но Хрулеева сейчас волновало не это, а низкий заряд батареи прибора. Новых батареек у него не было, а старые уже почти выдохлись. Хрулеев скорее выключил прибор, чтобы не расходовать заряд попусту.

То, что он до сих пор таскал с собой игрушку дочери, не было ни безумием, ни сантиментами. От этого тамагочи зависела жизнь Хрулеева, и он рассчитывал раздобыть в Оредеже батарейки.

Хрулеев с трудом оторвал собственное ослабшее тело от нагревшегося на осеннем солнышке корпуса комбайна.

— Надо идти, Тото. Ничего не поделаешь.

Хрулеев снова зашагал через поле. Он шел прямо к сосновому лесу за полем.

Хрулеев шел, стараясь не смотреть в сторону леса. Ему нужно было туда, но смотреть было слишком жутко.

Та тварь, что была за лесом, живо напоминала Хрулееву одну вещь из детства.

У его бабушки была очень старая деревянная статуэтка, изображавшая некое лесное божество — старика-лесовика с посохом и длинной деревянной бородой. Хрулеев очень боялся его в детстве, когда бабушка оставляла его одного в квартире, ему все казалось, что старик-лесовик смотрит на него, читает его мысли. Особенно страшно было по ночам, Хрулеев помнил, как он совсем еще маленький лежит в кровати, на фоне окна вырисовывается темный силуэт старика-лесовика, и все кажется, что старик сейчас оживет, заговорит с ним.

После смерти бабушки Хрулеев сжег статуэтку, но воспоминание о ней неожиданно вернулось к нему сейчас. Та тварь за лесом, к которой он шел теперь, была совсем не похожа на старика-лесовика, но вызывала у Хрулеева те же самые давно забытые ощущения. Хрулеев боялся смотреть на нее, он боялся, что она вдруг оживет, заглянет в его мысли или заговорит с ним. Но не смотреть было трудно, тварь была больше той проклятой статуэтки в тысячи раз, она доминировала над ландшафтом и над сознанием Хрулеева.

День был ясным и теплым, один из последних дней бабьего лета. Над прелой травой поля летали последние осенние мухи, теплый ветерок ворошил волосы Хрулеева.

Тотошка жрала какую-то пожелтевшую поросль среди сорняков, и Хрулеев слышал, как шумит ветер в верхушках сосен за полем.

Но было и кое-что еще, и это еще отравляло мир осеннего дня одним своим присутствием. Там, куда шел Хрулеев, над лесом до самых небес вздымалось уродливое и длинное тело Гриба. Гриб и был той тварью, что пугала Хрулеева.

Гриб был выше сосен, он вздымался к самым небесам подобно шизоидно искаженной античной колонне. Хрулеев видел, как на жирном теле Гриба топорщатся толстые бугры и темнеют впадины. Гриб доминировал над лесом, его тело изгибалось под самыми невероятными углами, он был похож на трещину темной материи, пронзившую обыденное бытие мира.

От основного ствола Гриба в стороны отходили столь же гнутые, как и материнская колонна, отростки, распластавшиеся над лесом подобно гигантским скрюченным артрозом пальцам.

Гриб был неподвижен, но Хрулеева мучили страхи, идущие, как ему казалось, откуда-то из раннего детства и из самых глубин подсознания. Ему все казалось, что Гриб сейчас зашевелит отростками, заговорит с ним, залезет в голову и прочтет его мысли.

Но Гриб был недвижим, и в этой неподвижности тоже было нечто страшное и неотмирное. Ветер качал сосны и сухие травы, он гнал по небу белесые облачка, и Гриб был единственным совершенно неподвижным элементом в окружавшем ландшафте.

Но Хрулеев знал, что эта неподвижность обманчива, что Гриб на самом деле растет на несколько метров в сутки, он разрастается, как раковая опухоль на теле планеты.

И Хрулееву вновь и вновь казалось, что Гриб как-то контактирует с ним, общается, смотрит на него, что если взглянуть на Гриб в ответ — пропадешь навсегда, и уже не придешь в себя. Однако нельзя было не смотреть на Гриб, ведь Хрулееву нужно было именно в то место, откуда растет бугорчатый огромный ствол Гриба.

Цвет Гриба был неописуем, в человеческих языках не было слова для описания этого цвета. Хрулеев по долгу службы когда-то читал самые ранние отчеты о Грибе, он помнил, что ученые никак не могли договориться о цвете Гриба, одни описывали Гриб как абсолютно черный, другим казалось, что он телесного цвета, третьи полагали, что цвет Гриба содержит в себе весь спектр.

Тогда кто-то предложил использовать для обозначения цвета Гриба термин «квалиевый». Это было логичным решением, ведь понятие «квалиа» и означает в психологии и философии сознания нечто совершенно субъективное, то, что человек ощущает, но не может напрямую передать другому. В технической документации после введения этого термина так и писали, что качественный и пригодный к использованию Гриб должен иметь «квалиевый цвет».

Хрулеев испытал облегчение, когда наконец перешел поле и вошел в сосновый подлесок. Здесь царили сумрак и прохлада, и Гриб отсюда было не видно.