Жена мертвеца

Глава 6

В этот раз Григория встретил только один из братьев. Оно и понятно, хлопот и без того много – и по хозяйству, и с покойным. Нельзя каждый раз всех мужиков в доме от дел отрывать. Легонько поклонившись, но не гостю, а пайцзе – как знак, что Григорий сейчас выступает от имени царицы и власти, а потому слова будут сказаны как имеющие вес перед законом – мужик начал:

– Дочка старшая у меня вышивать учится. Ей Трифиллий в подарок и привёз ниток, да особых, таких у нас не сыскать. Не золотые и серебряные, вроде нить обычная, а блестят не хуже злата-серебра или разными цветами. Такие нитки в Вольные города из-за моря привозят, а у нас их и нет, почитай. У Трифиллия жинка покойная – мастерица была, вот и свояк в этом и понимал. Так вот, жинка ему такой ниткой кисет и кошель вышила. Память была, никогда свояк с ними не расставался. Мы-то поначалу не сообразили, а Настёна-то, она ещё тогда вышивку рассматривала и такую же дядьке в подарок хотела сделать. Она и говорит: тятя, мол, а кошель-то где? Дядько Трифиллий с ним никогда не расставался.

Григорий на это зло ощерился. Угадал, точно не сам утоп. А тать в этот раз жадный попался. Позарился таки.

– Дочка рисунок сможет обсказать? Найду и татю кулак засуну по самое... в общем, пожалеет.

– Она у меня хорошей мастерицей будет. Всё запомнила. Эй, Настёна, – крикнул мужик, – поди сюда. Тут тебя спросить хочут.

Дочка прибежала сразу, видимо, ждала рядом – всё по тому же женскому любопытству. Молодая ещё, до невестиного срока года полтора, не меньше.

– Вот господин пристав. Я рисунок сделала, вот такой на кисете был, а этот на кошеле.

Рисунки были сделаны отменно, да с понятными пометками – стоило объяснить, как Григорий сразу запомнил, где какой был цвет в узоре, где нить похожа на серебряную, где на золотую. Кому-то добрая жена-мастерица достанется.

– Благодарствую. Много денег в кошеле было?

– Нет. Свояк меру знал, а всё равно себя опасался. Деньги дома оставил, с собой только так – немного посидеть. И кабатчика сразу предупреждал: в долг мне не наливать, иначе утром долг верну да кулаком прибытка добавлю промеж глаз.

– Благодарствую, понял.

Григорий вышел обратно на улицу. Небо всё так же хмурилось и перекатывалось гневными свинцовыми волнами облаков, но дождя пока так и не собралось. Зато подул холодный северный ветер, погнал вдоль заборов мусор и облетевшие листья, закружил, бросая в глаза пыль, а под кафтан заползая уже почти зимним холодом. Голова работала чётко и ясно. Значит, тело обобрали, но не из-за денег, а потому что решили – кошель и кисет золотом да серебром шиты. Дорогие вещи, такие не для себя берут. Тем проще искать. И Григорий даже знал, с кого начать.

Юнус-абый личностью был удивительной, и судьбы – хоть сейчас песнь придумывай и в базарный день за гроши да полушки перед людьми пой. Лихой разбойник в молодости, когда его ватага брала купеческие струги на абордаж, зычно и весело кричал: «Сарынь на кичку!» Сколько верёвочке ни виться, конец всегда один. Некоторые сколько-то серебришка нагребут да завяжут вовремя. Скроются и в самую глушь забьются. Остальные весело да хмельно будут брать с купцов добычу, прокутят в кабаке да с весёлыми девками, чтобы снова по воде рвать жилы на вёслах и орать: «Сарынь на кичку!». И так пока мера терпения купцов не переполнится, да пойдут по следу ватаги царёвы стрельцы – кого из варнаков в цепях на каторгу, а кого и развесят сушиться на верёвках.

Тогда ещё старшой ватаги Юнус-мурза был умён, осторожен, от крови не хмелел и свою ватагу железной рукой держал. Потому купцов щипал в меру, кровников старался лишнего не плодить, оттого продержался не сезон и не два, как все, а семь вёсен. На восьмую к нему в тайное логово явился человек из мухабарата, не боясь и не скрываясь. И сказал: выбирай, мил человек. Или сослужишь царёву службу, а за это грехи простятся, или же схватят вас по «Слову и делу». Юнус-мурза и его ватажники выбрали первое. Факта службы царёвой не скрывали, а зачем их наняли и куда – молчали. Вернулся из того похода один из пяти ватажников, половина вернувшихся вскоре померла. Атаман в походе словно не только лихой задор ушкуйника растерял, но и десять лет жизни обронил. Постарел, лет на пять старше Григория был, а выглядел так, словно уже вторую половину века начал жить.

Остепенился, в столичном граде осел, жену молодую себе взял, да необычным делом занялся. Взял на откуп долю в царёвом кабаке, да вместо обычного кружала заделал несколько изб, в каждой подавали еду на разный манер. Хочешь – вот тут алеманских блюд подадут, а в соседнюю трапезную пойдёшь – чинская кухня, а в третьей – свои, Кременьгардские. Многие к нему ходили полакомиться... да не многие знали, что основной свой доход теперь уже не Юнус-мурза, а Юнус-абый с другого имел. За глухоту и слепоту.

Среди нескольких теремов в глубине имелся один, особый, куда постороннему ходу не было. В тамошней трапезной встречались и решали разногласия друг с другом ночные авторитеты. Ещё там можно было встретиться с татем и нанять того на разбой... Юнус-абый всем обещал спокойствие и безопасность – девок в его трактире не было вообще, даже заказы разносили крепкие парни. И ещё владелец гарантировал сохранение тайны разговора: сам подслушивать не стану и другим не дам. Хотя это, понятно, для своей же безопасности – кто и о чём сговаривался, если хозяин не знает, то и вины не несёт. Говорят, услугами Юнус-абыя пользовались давно уже не только тати... Будь на то воля Григория – он трактирщика загнал бы на каторгу, за содействие. Но приказные бояре простых приставов не спрашивали, а считали, дескать, если трупов на улицах меньше будет, как и поножовщины – пусть между собой решают. Оставалось, проходя мимо, лишь скрипеть зубами. Зато сейчас эта вот разбойничья малина могла изрядно подсобить по делу Трифиллия.

Заведение Юнус-абыя стояло не то чтобы в центре города, и не на краю, серединка на половинку, но в приличном районе. И всё равно народу было много, разного, и столичных жителей, и приезжих. Хотя они-то про занятия хозяина и не подозревали, пришли поесть и выпить. Григорий затесался в толпе, но шагнув на подворье трактира, не в трапезную пошёл, а свернул в сторону. На дорожку, что вела мимо двух амбаров сразу к «особому» терему. Путь ему было преградили двое дюжих молодцев:

– Нельзя. Сюды только тем, кому хозяин дозволит. А вам, уважаемый, если поесть – это вон туды в трапезную...

Григорий радостно ощерился, наконец-то повод есть. И с маху, со всей силы врезал в живот ближнему парню, а когда тот согнулся – добавил сапогом. И тут же раньше, чем другой схватился за висевшую на поясе обитую войлоком дубину, сунул в рыло золотую пайцзу:

– Именем Ай-Кайзерин и по делу государеву. Бегом меня к хозяину веди. Мне лишь поговорить. Но не дай разговору не быть – ты у меня первый плетей получишь.

Парень посмотрел на Григория как ежа проглотив, дальше сглотнул и махнул рукой за ним идти. Может хозяин и запретил кого пускать, но попадать между его словом и словом пристава не хотелось.

Трапезная, куда привели Григория, была небольшой, хотя и ладной. Стены досками отделаны лакированными, да красиво украшены шамаилями – когда суры из Корана складывались в картины. За столом сидел сам Юнус-абый и пять человек разных возрастов, в кафтанах и зипунах. Судя по всему, только-только сели и за еду, и за разговор. На пайцзу в руке Григория, кроме хозяина, остальные смотрели как на гадюку.

– Доброго дня голосу царицы, – радушно приветствовал незваного гостя Юнус-абый. Как будто к нему приставы по семь раз за седьмицу вламываются. – Присоединишься ли ты к нашему столу как дорогой гость? Дело пытаешь али своей волей к нам на хлеб-соль заглянул?

Остальные молчали, совладали с собой, отныне по лицу прочитать ничего было нельзя. Григорий не стал садиться на предложенную лавку, а взял из угла и поставил себе другую. Затем достал из-за пазухи листы с рисунками и хлопнул их о столешницу так, что посуда вздрогнула:

– Значится так. Лясы мне точить некогда, а тут я... А вот по какому делу – это как разговор у нас сложится. Просто поговорить – или по «Слову и делу», это уж как бабки после нашего разговора выпадут.

В горнице после этого аж заискрило от тревожных взглядов, которым теперь смотрели Юнус-абый и его гости. Как в громовую башню молния ударит, вокруг грозой пахнет, а волосы рядом дыбом встают, так и сейчас волос шевелился и бурей запахло. Той бурей, после которой дождём с плахи кровь течёт.

– Ночью в речной слободе, что напротив Университета, неведомый тать приложил кистенём да насмерть раба Божьего Трифиллия, по стрелецкому разряду полусотником числится царёвым. С ленты в столицу отправили, у родни остановился, перед тем как обратно ехать. Да вот незадача случилась. Хотят и родственники, и вообще слободские – татя найти. И я хочу. Пока – я хочу. Слово и дело пока не кричали... Пока.

Не стесняясь и не скрывая тревоги Юнус-абый и остальные переглянулись. Потому что для них-то всё выглядело хуже некуда. Полусотник в столицу приехал, да не просто так – запросто может быть от воеводы послан и по важному делу, к царице или кому-то из её ближников. Дело-то, видимо, из таких, на которые простого гонца или даже десятника – мало. Ответ обратно воеводе везти должен, а посланца – кистенём. Да даже в мирное время за такое город перетрясут, а уж во время войны лазоревые кафтаны всех подряд на дыбу вздёрнут. Но и приставу, видимо, вмешательства мухабарата неохота, его за убийство важного царёва человека по голове не погладят. Вот пристав и намекает: вы мне помощь, а я виновника сам сдам и отчитаюсь – пойман, нет заговора, случайный тать залётный. Мне награда, а вам тишина.

– Доброму человеку да в деле благостном с чего бы и не помочь? Тем более Единый ближним в трудах помогать заповедовал, – ответил за всех хозяин.

– Хорошо. С тела взяли помимо прочего две приметные вещицы. Кисет и кошель вот с этими рисунками. Шито особой нитью, не золото али серебро, но по первому взгляду похоже. Меня не интересует, кто из скупщиков вещички утром взял, а только кто их ему отдал. Только этот человечек. Но чтобы тот самый, а не валенка какого подсунули. И чтобы я с ним поговорить мог, поспрашивать. Сам.

Григорий оставил рисунки на столе и вышел из трапезной на улицу. Намёк разбойнички поняли и поняли именно так, как нужно. Город перетрясут, но найдут. Хотя чутьё и подсказывало – не всё так просто будет. Но это станет понятно, когда того, кто вещи с тела снял – найдут. Скорее всего, уже завтра. Пока же время до конца дня было, и Григорий решил сходить поговорить с кабатчиком. С кем вчера покойный пил и когда из кабака ушёл.

Кабатчик визита ждал, стоило Григорию войти – даже пайцза не понадобилась, чуть ли не в воротах подскочил шустрый парнишка, поклонился:

– Господин пристав, хозяин вас ждёт. Сказывал, как придёт – сразу к нему вести.

Кабатчик был молодой, здоровый мужик, с длинными, гладко причёсанными волосами, с небольшими усиками, закрученными кверху да ровно подстриженной бородкой клином. К комнатке за кабаком, куда привели Григория, было тепло, поэтому мужик сидел лишь в белой рубашке дорогого ситца да штанах и, конечно, в белом холщовом фартуке. Бумаги на столе были сдвинуты прочь, на столе стоя кувшин пива. Увидев гостя, кабатчик встал, сам поставил к столу вторую лавку напротив и приказал парню-сопровождающему:

– Вторуша, принеси кувшин господину приставу. Вы уж не откажите, господин пристав, за упокой раба Божьего Трифиллия. Покрепче нельзя, вы на службе, да я при деле, а вот пива прошу выпить.

Кабатчик дождался, пока Григорий глотнёт пива, всё время протирая при этом куском ткани потеющее лицо. Дальше начал:

– Как же так? Он же вчера у меня сидел. Приезду радовался. И остальные с ним... А сегодня вот... за упокой души. И ушёл-то домой трезвый почти, хоть саблей рубиться, хоть стрелять. Да и утоп?

Григорий мысленно поставил зарубку на памятной палочке: ещё одна гирька на весах в пользу «не сам». И спросил:

– Кто вчера в кабаке сидел? И с кем вчера пил Трифиллий?

– Да разные, приходят и уходят. А сидели они это, друзья. Вместе ватага была, с сопливого возраста. Триффилий, Жирята, Паисий и Евлогий. Да верховодила у них Звенислава. Ух, баба... – кабатчика аж передёрнуло. – Вчера её не было, одни мужики.

Григорий понимающе усмехнулся. И тому, что правильно сюда пошёл – кабатчик все сплетни ему перескажет и от себя добавит, тем более покойного уважает и хочет быть полезен. И тому, как мужика перед ним передёрнуло:

– Что, мужу наливал лишнего, вот она тебя и отходила?

– Ага, – кабатчик снова передёрнул плечами. – Она же за этого, за Евлогия замуж вышла. А Паисий на сеструхе её женился, на младшей. Нормальные мужики, по речной слободе числятся. Ко мне заходят раз в неделю, но так, немного только, с мужиками посидеть. И денег берут с собой немного всегда. Один раз только в долг Евлогию и налил, так эта Звенислава меня же моим фартуком на следующий день и отходила. Так что ну её.

– Понятно. А этот, Жирята?

Кабатчик скривился:

– Не хочу наговаривать, господин пристав, но гниль человечишка. И деньга у него водится, а до сих пор бобылём. И куда ему деньги? Если он даже в кабак никогда не заглядывает? На блудных баб, говорят, спускает? Но и так... не знаю уж, чего в нём остальные нашли да в ватаге своей держали. Хитрый он, это да. Да из тех, кто в итоге всё время сам себя и обхитрит. Они же всей ватагой за Звениславой ухаживали. Жирята придумал, как её добиться и всех соперников обойти, да Триффилий узнал и поколотил за это. А Звенислава как раз из-за этого за Евлогия и вышла, мол, он меня как корову на верёвку посадить не пытался, за меня сопернику морду не бил, отваживая, а так мужик надёжный да за ним как за каменной стеной. После такого ватага распалась бы, но этот Жирята ужом крутился, перед всеми каялся, и не выгнали его. Хотя всё равно пути-дорожки разошлись.

– Почему?

– Так это. Паисий и Евлогий речниками остались. А Жирята грамоте обучился, да писарем в услужение пошёл, в «Товарищество купца Овсея да купца Ахмета». Перед тем как пай с правом выкупа кто хочет внести, этот Жирята приходит да оценивает, стоит заявленных денег этот пай, или нет.

Григорий скривился. «Риба» на языке законников, или, по-простому сдача денег в рост под процент и тем более за заклад считалась грехом тяжким, законом Божьим и человеческим наказуемым. Пускай кулаки на деревне или в слободах втихаря этим и промышляли, впрочем, и горели их дворы за такое нередко. Но всё по мелочи, много ли бедняк возьмёт на заклад да много ли ему дадут? А вот про «Товарищество купца Овсея да купца Ахмета» Григорий слышал не раз – и слышал, что к этим бедные люди не ходили. Бывало, хочет боярин в поход больше людей снарядить или торговый человек желает побольше телег с товаром в дальний путь отправить, но денег нет – вот и приходят к купцу Овсею и купцу Ахмету. Вроде и не харам, они ведь не процент платят ростовщический, а в товарищество каким-то имуществом на время вступают, денег за него из общей кассы берут, а потом как с прибытком вернутся, по договорённой цене это имущество обратно выкупают. А на деле – та же самая риба, и оценщик, который перед сделкой стоимость заклада проверяет, по краю греха ходит. Приличный человек на такую службу и в самом деле не пойдёт.

Кабатчик тем временем продолжал:

– И вот не знаю, чего они до сих пор с ним знаются? Вчера смеялись, что этот Жирята сам не пошёл, хотя звали, так они втроём прямо в терем купцов вломились, где этот Жирята работает, да оттуда его с собой в кабак уволокли. А он всё равно пить не умеет. Вроде и выпил мало, ушёл – так лыка не вяжет. Вона, кошель потерял даже. Триффилий подобрал да всё шутил – совсем пить не умеет, завтра отдам. И вона, как вышло...

Григорий внешне остался невозмутим, покивал да посочувствовал. Сам же мысленно сделал охотничью стойку: не было этого второго кошеля на теле, родня бы проверила и сказала! Надо бы, если успеет, сегодня к этому Жиряте заглянуть. Пусть расскажет, что за кошель он потерял. Не было ли чего в том кошеле настолько дорогого, из-за чего тать мог рискнуть и напасть? Если деньги у этого Жиряты водятся и пыль в глаза любит пускать – запросто с собой серебра может в кошеле таскать. И тоже по скупке краденого насчёт него пройтись. Или лучше завтра с утра к чернильной крысе этой зайти? Для очистки совести Григорий дотошно всё-таки опросил кабатчика насчёт всех остальных, кто хотя бы недолго был вчера в кабаке, но был уверен – пустое.

Разве что под конец разговора кабатчик удивил:

– А вы, ещё, господин пристав, тряхнули бы Остаха Косого. Трое их у меня ходит, пьянь подзаборная. Остах, Хотовит да Иустин. Крест нательный и тот заложат, выкупят – а потом снова пропьют. И крадут, особенно Остах. Несколько раз ловили их слободские на кражах, по морде вразумляли, да толку-то… Побожаться, крест поцелуют, что никогда, а как крест заложат – с похмела всё и забудут, слово своё. Этот Остах всю последнюю седьмицу у моего порога сидел да каждый вечер побирался, может, кто нальёт по доброте. А сегодня утром прибежал, свой последний заклад выкупил да сверху ещё и штоф водки взял.

– Проверим, – кивнул Григорий.

Шанс, что этот Остах каким-то боком причастен – небольшой, знал он таких пропойц. Стянуть чего-то – запросто, а вот с кистенём ходить ночью – тут нужна трезвая голова да крепкая рука. Или… Мог быть наводчиком? Торчит возле кабака, дальше сказал татям, у кого денег много осталось, да при это голова уже хмельная? Увидел серебро в кошельке Жиряты да на Трифиллия, подобравшего кошель, разбойников и навёл? Легко. Нет, проверить Остаха тоже стоит. Хотя всё-таки, скорее всего – совпадение.