Жена мертвеца

Глава 13

Выспаться получилось не очень. Случилась домашняя трёхцветная падла по кличке кот. То есть, разумеется, домашний трёхцветный, очень пушистый и наглый кот по кличке Падла. Ему не сказали, что огненная мышь – демон и адская тварь, и он всю ночь гонял её по дому как самую обычную полёвку. Получил в процессе пару раз искрой в нос, обиженно мявкнул, проскочил зигзагом по потолку, и в свой черёд извернулся, накрыл мышь-демона сверху отчаянно гремящим чугунным тазом. Тут проснулась мать, надавала всем, включая Григория, веником, загнала кота в чулан, а мышь-демона в печку и ушла досыпать. Утром проснулась и надавала ещё раз Григорию по шее за ночной погром. Ещё поворчала чутка, правда признала потом, что с демоном печь по утрам разжигать сподручнее. А ещё вчера огненному мышу нашлось неожиданное применение – тесто для хлеба греть. Демон оказался понятливый, быстро сообразил, какую надо температуру, и сколько ему надо для этого щепок. Лежал под ёмкостью с тестом, грыз щепки, а тесто вышло – давно так хорошо не подходило. Попробовав ломоть, Григорий не мог не согласиться – тесто после огненного мыша и впрямь поднялось на славу.

Потом за завтраком свою полушку вставила Тайка-Таисия, Гришкина средняя, пришедшая на побывку из университета сестра. Огненный мышь-демон вёл себя как самый настоящий хомяк, про которого Григорий тогда рассказывал Катерине. То есть лежал спиной на лавке между Тайкой и младшей сестрёнкой, забавно и довольно дрыгал лапками, когда сёстры ему чесали пузико. И как самый настоящий хомяк клянчил у них кусочек щепки.

– А этот огненный мышонок, – сказала Тайка, – тварь, конечно, дикая и адская, но говорят, их уже много живёт на юге, в Вольных городах. Как война началась – они туда бегут из дар-аль-куфра. Много. Демоны их, говорят, обижают, вот они и сообразили, что в Вольных городах их обратно не выдадут.

Григорий сложил в голове весёлую Тайкину улыбку, далёкие Вольные города и хорошо знакомые ему свободные университетские порядки, сурово нахмурился и спросил:

– Кому надо заранее морду бить? И скоро ли к нам приедут сваты на боевом носороге?..

Сёстры улыбнулись, Таисия фыркнула и сказала Григорию:

– Дурак ты, братец. Чуть что так сразу и бить…

Договорить не успела. На церкви забили колокола – мерно, гулко, тревожно...

– Что, война? – спросила мать, тихо, чуть слышно охнув.

Сёстры побледнели, и даже огненный мышь от страха нырнул в чугунный котелок и там заметался, пустив тонкую искру. Григорий прислушался к звону, подсчитал удары, чуть слышно выругался про себя. Сказал:

– Хуже, смотр...

В следующие два часа воинство пресветлой Ай-Кайзерин было воистину непобедимо – любого врага хаотично бегающие по слободе во все стороны сразу жильцы затоптали бы не заметив. Коней из конюшен вывести, накормить и почистить как следует, ружья и кривые сабли-венгерки перепроверить и наточить, патроны у кого нет накрутить, пересчитать и сложить в сумки-ладунки, перевязи с апостолами набить как положено, шлемы с нагрудниками получить на амбаре у съезжей по описи, вычистить наскоро, да натянуть кое-как. Один Пахом Виталич, боярин Зубов не бегал – мешала пораненная нога, боярское достоинство и наеденные за мирные годы бока – зато ругался и тряс бородой разом за всех.

Через два часа жильцы всё-таки построились и выехали под неяркое осеннее солнышко. Ружья через плечо, кривые сабли у пояса, кафтаны зелёные нараспашку, золочёные застёжки-разговоры сверкают, вороньими крыльями хлопают за спиной короткие плащи-епанчи. Боярин впереди на суровом, специально под его брюхо купленном тяжеловозе. Гришка на тонконогой ногайской Ласточке – на три ряда сзади, по флангу. У десятников к сёдлам приторочены крылья с трещащими перьями, вместо флага над колонной вьётся боярская, развевающаяся на ветру борода. Из-за заборов выглядывают любопытствующие глаза ребятни и женщин. Но поскольку смотр, а не война – все весёлые, а вслед жильцам несутся шутки и зубоскальство, а не плачь и прощание.

«Красавцы, – хихикал голос Катерины между ушей, – орлы».

– Веселей, курицы мокрые, – рычал боярин, оборачиваясь и приподнимаясь в седле.

Аллеманский тяжеловоз под ним прогибался, задирал морду, сурово ржал – не надо быть мастером зверей, чтобы понять, что конь о них всех и о боярине отдельно думает. Глухо бил привязанный к седлу тяжеловоза барабан, звук сливался с треском перьев на крыльях, стуком берендеек-пеналов на перевязях и с лязгом сотни копыт, плыл над землёй суровым, раскатистым басом. Григорий самым наглым образом заснул, откинувшись на луку седла и задрав в небеса лохматую, вьющуюся на осеннем ветру бороду.

Через час его разбудил крик: «Ура!». Открыл глаза, проморгался, увидел, как их жилецкая сотня колонной выворачивает на смотровой луг. Справа горка насыпана, на насыпи флаги, стоит палатка – жёлтый и алый шёлк её переливается, блестит ярко на солнце. Перед нею, степенно и в ряд – жёлтые, алые и чёрные высокие шапки, не по времени тяжёлые шубы, долгие бороды: видно, как блестят серебром. С разрядного приказа дьяки и головы, а может и воевода – точно, над одной из высоких шапок поднят трёххвостый, развевающийся по ветру бунчук. Старый Лесли, неймётся деду. Ладно, – подумал Григорий, перевёл взгляд влево, на дальний край луга. Насыпь, ростовые щиты-мишени, аляповато раскрашенные мордами демонов.

– Похоже, Кать?

«Не очень... Хотя третий слева – явно ликтор. Выглядит, будто этого рисовали с натуры».

Григорий пригляделся – из всех страхолюдов третий слева оказался неожиданно милым на вид. Диковатый, странный, но хотя бы не очень большой паук. С человеческим – почему-то – лицом и большими, размалёванными в две краски глазами. Чем опасен? Этого Григорий спросить не успел. Команда – налево, кругом, к торжественному проходу с салютацией – ружья зарядить, приготовиться...

– А может, не надо? – рявкнул было Григорий, но поздно.

Колонна заворачивала уже. Осталось от души матюгнутся, прикинуть количество идиотов, по привычке забивавших сейчас пулю в ствол – вместо холостого заряда пороха. Помножить на ещё отцом вбитое «впустую, в небо не целься, в ангела попадёшь». Вычесть воеводу – как самую яркую, очевидную и так и притягивающую все мушки цель. И вывести из всего этого расстояние от смотрового луга до Лаллабыланги. Пока прикидывал – салют успел рявкнуть и дым рассеяться – повезло. А снесённую с головы шапку старый Лесли явно уже записал в «невзгоды и тяготы воеводской службы».

Зато непарадная часть стрельбы прошла на славу, лихо, под гиканье и отчаянный лошадиный храп. Сотня развернулась чётко, по уложениям, крутанула на полном скаку «карусель», лихо расстреляв все мишени, благо они не отстреливались и вообще – стояли как паиньки и вели себя мирно. Потом собрались, построились снова. Боярин Зубов привычно ругался. Григорий откровенно зевал в седле, Ласточка под ним мотала головой и фыркала, явно прикидывая в уме расстояние отсюда и до кормушки...

Над головой – небо синее, блёклое, всполохнутые птицы кружились, крича с высоты матерно на суетящихся зачем-то людей. Цокот копыт... Звонкий и мерный звук, привычный настолько, что почти не воспринимается ухом. Только загудели и стихли вокруг голоса. Обычные, человеческие, в ушах. А Катькин, призрачный, меж ушей – стал резким, пронзительно – тонким.

Что такое?

Григорий выпрямился, рывком, огляделся. Заметил боярина и, рядом воеводский порученец, молодой ещё юноша на тонконогом арабском коне. Тонколицый, изящный, султан из перьев над головой, а плащ – шикарный малиновый плащ за его спиной – развевался, подобно флагу. Вот он хлопнул, надутый ветром, потом опал, открыв ещё фигуру… А за спиной у порученца мелькнул знакомый лазоревый, с васильками рукав. Холодное, острое лицо, внимательные глаза – они скользнули вдоль строя, мельком, задержавшись на Гришке. Бумага, переходящая из руки в руку. Лицо боярина налилось кровью, дёрнулось, клочковатая борода взвилась, закрутилась как флагом. Пахом Виталич явно собрался сказать что-то снова, опять в мать и во прах.

– Не нужно, – оборвал его махбаратчик. – Приказ всё едино согласован уже. Выполняйте.

Григорий толкнул коня. Ласточка под ним фыркнула, негодующе мотнув головой. Подошла, ленивым шагом поближе.

– Что там? – негромко спросил Григорий.

Смерил лазоревую бекешу глазами. Боярин выдохнул, сердито тряхнул в воздухе измятым листом-приказом:

– Что, что... Произвести поиск в сторону бога-душу-мать какой-то усадьбы... Немедленно, то есть сейчас. При возможном магическом противодействии – действовать по обстоятельствам. Каким обстоятельствам мать-их-растак? И каком мать-вашу-снова противодействии?

Махбаратчик дёрнул лицом, на миг скривил тонкие, бесцветные губы:

– Согласно статусу царскому для верных подданных своих пресветлая Ай-Кайзерин является матерью, так что осторожней, пресветлый боярин. Особенно, поминая при всех мою мать. А противодействие – учебное.

– Это как? – удивился боярин.

Поначалу сдержался, дважды выдохнув, с усилием стряхнув красную пелену гнева с лица. Новое бога-душу-мать прозвучало уже после, в никуда, в спину уехавшему порученцу. И в третий раз – когда боярин грустно посмотрел на подъезжавшую от Университета «мага на учение по взаимодействию» в синей и миленькой студенческой форме.

Григорий, подъехал, сплюнул, с чувством, прямо на конский след. Повернулся, сказал, пожавши плечами:

– Учебные стрельбы снова, теперь вместо мишени – мы. Ладно, на то пятнадцать рублей окладных и получаем. Выдвигаемся, раз велят. И, да... – небо с утра было ясное, зато сейчас с востока подозрительно валила плотная, грозовая стена. Стена чёрных туч и зарницы искрами пробегали меж них, озаряя призрачным сиянием небо. – Пахом Виталич, не обессудь... Прикажите снять кирасы и шлемы.

Так как Григорий почти уже догадывался, кого против них выставят. Точно также, с зарницами и огоньками было буквально позавчера в Университете.

А противодействие у условно-чужого мага вышло на славу, чтоб не сказать хуже. Вначале по жилецкой сотне от души прошлись косым дождём с градом, разом прибив к земле стаю птиц и приведя в ступор приданную на время им «для координации» студенточку-зверомага. Следом положили ветвистую молнию в землю прямо под ноги коням. Будь строй походным – тут ученья и кончились бы. Но барабаны на сёдлах десятников уже давно выбили громкое «вроссыпь», и молния ушла в никуда, пропоров небеса и траву, оставив блеск в глазах и тяжёлый, резкий запах грозы в воздухе. Тяжеловоз боярина вздёрнулся на дыбы, старый волчара Зубов погрозил ногайкой куда-то вдаль, криком предлагая неведомо кому поискать дураков в другом месте. Огни святого Эльма плясали на сбруе его коня, лохматые усы, брови и борода – встали дыбом, треща, напитавшись небесной, электрической магией.

Глухо били притороченные к сёдлам барабаны, звенели и трещали крылья за спиной у десятников. Сотня развернулась, рассыпалась, и ветвистые молнии за их спиной сплясали впустую. Потом сотня свернулась обратно змеёй, уже на другом конце поля. Десяток шаровых молний закружились, встали стенкой на их пути. Их разнесли залпом из десятка стволов – один шар зацепило картечью, и он взорвался, остальные затряслись, пошли биться и лопнули, обдав небо стеной огня. Боярин присвистнул весело, приподнялся, гикнув, в седле. Проскочил пламенный вихрь насквозь, сбивая в воздухе шипящие, призрачные огоньки.

Ногайкой, лиловые искры шарахались, шипя от неё...

За перелеском сотня собралась, оглядываясь, под ненадёжным прикрытьем разлапистых еловых ветвей. Успокаивали разозлённых внезапной скачкой коней. Боярин гладил стоящие дыбом усы, с неожиданной нежностью – успокаивал, поил из фляги и кормил пряником с рук сомлевшую было магичку. Та вроде оклемалась, и птицы вновь собирались, чирикая, вокруг неё. Григорий привстал в седле, осмотрелся. За перелеском вновь поле, и снова – зубчатая стена леса на той стороне. На фоне ёлок и сосен вдали мелькнула лохматая рыжая точка. Задрала хобот, с ветром, под пенье флейты – долетел трубный, раскатистый вой. Потом мамонт развернулся, ушёл за деревья у них на глазах. Рыжий, лохматый мамонт...

– Кать, там не Варвара, часом? – тихонько спросил Григорий

И услышал Катькин голос промеж ушей:

«Ага... Уходит за лес, разрывает дистанцию...»

– Идеи будут?

«Орать «мамочка» и бежать со всех ног...»

– А серьёзно? Что бы ты сделала, когда...

«Наколдовала бы «сойку», послала поверху – обнаружить. И «морен» сколько можно – закружить, отвлечь хоть немного внимание.

– А потом?

«Орала бы «мамочка» и «учитель, миленький, забери меня отсюда». Григорий, да твою ж мать, пойми – я и при жизни была ей не ровня, а уж сейчас...»

– Извини... Хоть куда движется – можешь сказать?

«Это могу. К ней только что птица связная прилетела, приказ принесла. В продолжение вашего учения провести манёвр в сторону какого-то Дуваново...»

– Ага... Спасибо, Катя, – кивнул Григорий.

И звенящий призрачный голос Кати в мозгу погас, забитый собственными тяжёлыми мыслями. Дуваново, Дуваново – знакомое название, вроде бы слышал недавно, но где? Сообразить не успел – его окрикнули сзади, хрипло, боярским надтреснутым басом. Обернулся – увидел Пахом Виталича, даже на удивление подобревшего слегка. Приданная сотне мастер зверей очнулась, кое-как разогнала в дозор своих птиц и также кое-как, но сложила магией на глазах кривую, но чёткую картину местности.

– Молодец... Умница, дочка, – прохрипел смешным басом боярин, неумело, но ласково погладил магичку по голове.

Махнул рукой Гришке: говори, мол, что думаешь?

Григорий прикинул, промерил в воздухе пальцами рощи, узкие перелески, овраги и широкие, давно убранные уже поля. Рыжая точка мамонта, ещё одна точка – домик в уголке карты.

– Дуваново?

– Да.

– Туда маг и пойдёт... – уверенно сказал Григорий и, прежде чем боярин сообразил осведомиться, откуда эта уверенность взялась – провёл пальцем по карте, добавил: – Покажитесь ему на поле, пуганите, а я в тыл проскочу. Возьмём в два огня. Уж очень этот овраг хорошо лежит, так на поиск и просится...

Вдали громыхнуло, тучи вновь повалили по небу – грудой, собираясь по-над дальним лесом в кулак. Боярин нахмурился, смерил облака взглядом, распалившись, погрозил кулаком. Команда:

– По ко-оня-ям!

Ей эхом снова гулко забил барабан. Тучи в небе нахмурились, пошли спускаться волной. Их подбрюшья выровнялись, стали гладкими, сверкнули тускло, как ртуть. Гришка оскалился, зло встопорщил усы. Свернул в овраг, и ветки кустарника прикрыли его от парящего в небесах «туманного ока». Чтобы через два часа вылезти оттуда довольным, хоть и уставшим вконец.

Игра стоила свеч – вот перед глазами дорога и поле как на ладони. И рыжий мамонт бежал по нему наискось, с каждым шагом приближаясь всё ближе к засаде. Тяжёлый хобот, широкие уши – одно оборвалась, Лихо у Варвары было и впрямь корноухое. Дудка – пела, на спине на боевой платформе – клочок солнца, яркое, рыжее облачко. Варвара колдует, погружённая в боевой транс, мало что видя вокруг себя. Короткий взгляд в небо – там «туманное око», грозовые, тяжёлые облака, чьи подбрюшья сверкали ртутью, как зеркало. И в этом зеркале видно далёкое отсюда поле, жилецкая сотня и боярин, как раз проламывающий ветровой щит. На кураже, лбом и суровая боярская борода бьётся, полощется флагом... Выручать пора мужика. Григорий скинул ружьё на руку, приготовился было пальнуть – в воздух у Варвары над головой. Потом улыбнулся, свистнул, огрел нагайкой коня. Тот заржал и поскакал со всех ног. По полю, наперерез мамонту.

Внезапно зверь вырос, как гора поднялся над головой. Вблизи он был страшен – лохматый, его рыжая шерсть на бегу взлетала и опадала волной. Тяжёлый хобот, толстые бивни над лбом смыкались парадной, торжественной аркой. Боевые амулеты светились тусклым, призрачным светом на них. Под бровями – полками сверкнули весело большие глаза. Зверь – он был неразумный, как говорят. Вытянул хобот, обнюхал Григория на бегу. Фыркнул и кивнул коротко, опознав как своего. А учения всякие ему были без надобности. Григорий вывернул лошадь, пристроился зверю в бок на скаку. Уцепился за ремни сбруи, рывком забрался наверх. Огляделся – ветер свивался с пением дудки, свистел как безумный в ушах. Пригибаясь, пробежал по боевой платформе к Варваре. Она сидела, погрузившись в боевой транс, её не беспокоил сейчас ни вид Григория, ни стук о доски его сапог, ни мягкий, покачивающийся слегка ход мамонта. Только ветер и облака в небе над головой.

Решившись, подошёл близко, уже собрался потрясти за плечо. А вместо этого – внезапно обнял и поцеловал. Крепко, притянувши к себе, прямо в мягкие, раскрывшиеся навстречу губы. Дудка выпала у неё из руки, торжествующе взвыл, сорвавшийся с цепей ветер. Грозовые тучи освободилась и лопнули, осеннее солнце сверкнуло, залив всех мягким, тягучим и ярким огнём. Ослепительно ярко, сверкнули навстречу и закрылись глаза. Мир закружился и поплыл в голове. А потом откуда-то снизу раздался кашель – боярский, басовый, даже смущённый слегка. Мамонт фыркнул и замер, задрав хобот над головой.

Григорий оторвался – с трудом. Повернулся, про себя выругался, увидев боярина Зубова во главе подъезжающей к ним конной сотни. Выпрямился, кивнул боярину, принял – насколько вышло – уложеньями предусмотренных лихой и придурковатый вид. Доложил, что в ходе условного поиска условный противник условно взят языком на имя Ай-Кайзерин... Условно...

– Так, а чарку на свадьбе – тоже условно наливать будешь? – пробасил боярин, сдержав улыбку.

Только уж очень старательно пригладил встрёпанную бороду и усы. Развернулся, умудрившись одновременно и кивнуть одобрительно, и кулак показать. Григорий сморгнул дважды, подумав, что с придурковатостью вида он немного переборщил. Наверное, уж очень весёлый в ушах – и прямо между ушей – прокатился смех. Варвара и Катька засмеялись хором...

Птицы взлетели, закаркали, закружились в небе над головой. Шум, тихий шелест берёзовой рощи, круги в голове – последнее понятно, это мамонт зацепил их с Варварой хоботом и опустил вниз. Резко. Ну, Варвара привычная, а вот Григория приложило на миг. Кобыла подбежала, ласково толкнулась мордой в плечо. Рыжий мамонт косился сверху большой чёрный глаз, фыркал – будто смеялся.

Народ собирался меж тем, сходился, устало, ведя коней в поводу. Говорили, поминали воеводских матом вполголоса, косились на небо и на приданного мастера зверей, сосредоточенно высвистывавшую что-то своим пичугам. Те чирикали сверху, кружась вокруг головы девчонки, звук выходил резкий – видно, не одни лишь люди устали. Наконец, одна из птиц сорвалась в полёт, полетела со всех крыльев назад, цивикнув долгим голосом на прощанье. К воеводам, на смотр, с докладом, мол – всё. Жильцы провожали её взглядом, подталкивая мысленно – лети, пернатая, и возвращайся побыстрее с ответом. Да воеводских в темечко клюнь, чтобы домой отпустили до ночи.

Пахом Виталич меж тем говорил с Варварой. Степенно и вежливо. Та кивнула, благоразумно представилась одним именем и полком, без фамилии. Пахом Виталич тут же распушил усы, задрал бороду, одобрительно и с намёком глянул в сторону Григория: мол, верно мыслишь и не упусти. Неважно, какого она роду – стрелецкого, из приказных или ещё кого из городских – а хорошая магичка в жилецкой слободе всегда к пользе будет. Протитуловал Варвару «дочкой», улыбнулся и как бы ненароком – брякнул:

– Ты, дочка, имей в виду – если этот оболтус сказал, что не женится – значит, не женится. Но, если обидит – скажите, я его ушибу.

Варвара улыбнулась вежливо, рыжий мамонт фыркнул, повёл хоботом у боярина над головой. Скосил большой круглый глаз. Ехидно: мол, скажи, человек, зачем мне в этом деле помощники? Я и сам кого хочешь зашибу и как хочешь, хоботом али ногами. Григорий усмехнулся в усы. Небо – очень прозрачное, синее и только на западе – темнеет уже. Идёт закат, рыжий и огненный, как улыбка Варвары.

Чёрный ворон захлопал крыльями, закричал, упал камнем с этой лазурной сини. Сел на плечо боярину, забил крыльями, закричал хрипло – приказ... Мастер зверей поспешила к нему со всех ног. Охнула, прослушав каркающую птичью речь. Перевела для боярина и остальных запинаясь:

– Новое распоряжение говорит. Идти в поместье Дуваново, развернуться, встать на постой. Идти медленно. Это почему-то повторили три раза. Про медленно. Признаться, я ничего не понимаю...

– Чего, опять? Они там о… охренели вконец? Чего на этот раз? Учебный приступ учебного сеновала? – рявкнул, вмиг наливаясь алым гневом боярин.

Сзади кто-то из сотенных устало и зло хохотнул. Григорий поёжился, опять вспомнив, кого ему напоминает название поместья. Скосился на небо, шагнул, спросил тихо:

– А как птица обернулась так быстро туда и сюда? И это вообще – точно воеводская птица?

Мастер зверей недоумённо пожала плечами. Боярин Зубов нахмурился, смял бороду в кулаке. Тоже вспомнил, откуда ему название знакомо. Спросил тихо:

– Думаешь?

– Уверен, что сейчас к нам в ватагу напросится один лазоревый, с васильками, кафтан. Пахом Витальевич, дорогой – придержи его? Я бы пока посмотрел, что это за Дуваново такое...

– Я с вами, Григорий, – сказала Варвара, быстро, торопясь, пока не перебили.

Мамонт Лихо загрёб её хоботом, одним движением, быстро закинул на горб. Повернулся, фыркнула и, не дожидаясь команд, затрусил к лесу.

Боярин кивнул Григорию, тот вскочил на Ласточку, поскакал вслед. Невидимой тенью – призрак Катерины не отставая, скользил рядом с ним. Звенел тонким голосом меж ушей...

«Гришь, что это за Дуваново такое?»

– А бог его знает, Кать. Чувства. Помнишь, варнака на реке искали? Варнака лазоревый кафтан забрал, да с листами чистосердечными, а в том чистосердечным – боярские имена. Трое... Двух не помню уже, а третий – как раз Дуванов. Судя по имени – поместье его, родовое. В любом случае...

«В любом случае, что-то тревожно мне», – голос прозвенел и умолк.