Жена мертвеца

Глава 29

Стену с перевёрнутым вороном Леди Бастельро сломала качественно, с ясно видимым удовольствием. Григорий даже не заметил, где она была, прошёл мимо по тёмному, вьющемуся коридору. Ошибся, пропустил развилку, замер на повороте, опомнился, только когда увидел перед собой знакомую лестницу башни Идиотов. Подумал и, несмотря на осторожный голос-звон Катерины, поднялся наверх. Может быть, знак Теодоро уничтожен не до конца? Может, с Катькиной помощью удастся понять, что он там такого пытался наколдовать и почему убился. Поднявшись, сразу понял, что зря. Верхнюю площадку башни, со знаком куфра, нишами и нычками в стенах заровняли, сплавив камень почти до стекла. Развернулся, присвистнув, собрался уже уходить – и опять поймал мельтешение теней уголком глаза. Теодоро, да чтоб его, опять соткался из неверного, закатного света. Неймётся чудаку.

Катерина фыркнула – в ушах набатом пролетел её голос, сердитый, надтреснутый звон. Её тень тоже стала плотнее, свила себе фигуру рядом с Григорием.

Призрак Теодоро явился, застыл перед ними в рост. И неожиданно для Григория, уже ждавшего какой-то неведомой, но потому грозной пакости – задрожал и низко поклонился. Григорий замер, на мгновение, удивившись, потом увидел, что призрак кланяется мимо него. За его левое плечо, где – неверным, мерцающим силуэтом в облаке свитых из осенней мороси и тумана волос возник, стал видимым дух Катерины. Она повернулась, и дух Теодоро поднял глаза на неё:

– Простите, – неожиданно сказал он, голос его – прошелестел, растаял шорохом листьев под ветром, – я понимаю, что уже ничего не изменится, но... Последнее письмо писал не я.

«Ну да, конечно, не хотел ничего такого, само получилось, ну и так далее», – зло фыркнул про себя Григорий

И тут же засунул эту мысль поглубже, пока Катерина его не поняла. Отложил «последнее письмо» в памяти, также задвинул подальше пока. Потянулся, в этот раз вышло без слов спросить звенящую от негодования Катерину – раньше не мог, а после общения с мореной как сдвинулось в голове чего-то:

«Катька, пока он разговорчивый – спроси, что он такого наколдовал, аж сам и убился?»

Катерина сурово и звонко фыркнула в ответ, звук разлетелся, казалось – как живой, отразился эхом от замершей в поклоне фигуры Теодоро.

«Это я тебе, Григорий, и без него скажу. Помнишь, знак от рук-лезвий на теле Радко? На управляющем контуре была ещё руна с концами, вывернутыми противусолонь? Такой аркан под контролем высшего демона, эти твари всегда много обещают и очень убедительно говорят. И никогда не уходят без крови. Покушение сорвалось, Радко обезвредили, но демон всё равно взял своё. Им всё равно, кого жрать... Увы и прощайте, господин Теодоро».

Его призрак склонился снова, растаял в воздухе. К его чести – с достоинством, удивившим Григория и без пошлых воплей: «Ну я же не знал». Площадка опустела, лишь тени – тёмные и неверные – ходили-качались по углам. Григорий честно признался себе, что не знает, чего делать дальше. Площадка была бессмысленна и тиха, камень башни Идиотов молчал, безмолвный и отполированный до блеска гневом леди Элизы. Загадок прибавилось, но...

– Ладно, пойдём, – сказал он наконец.

«Куда?»

– Вначале к майнхерру Мюллеру, жрать хочется – слов нет как. Потом – посмотри, пожалуйста, Павел Колычев в Думе ещё? Пока он там, надо успеть, проверить одну мысль, что в башку не вовремя стукнула.

«Эй, Григорий, ты что задумал? А может, не надо, убьёшься же...»

– Не боись, Кать... – улыбнулся Григорий, спускаясь по лестнице обратно вниз.

Нашёл-таки нужный поворот, вышел на темнеющие аллеи университетского парка. Библиотека – тёмной громадой над деревьями, разбитое окно-розетка бессмысленно таращилась в небо чёрным глазом, и осколки стекла как веки блестели на её рамах. Не успели или поленились дыру забить.

– Хорошо... – сам себе под нос сказал Григорий.

И звенящий голос Катерины спросил немедленно:

«Эй – что хорошо?»

– Что окно не забили. Значит, и на кафедре могли порядок не успеть навести. Похоже, Колычев вчера на кафедру так и не возвращался.

Как позже выяснилось – Павел Колычев с утра пораньше распорядился, но майнхерр Мюллер то ли что-то почуял, то ли обрусел настолько, что решил поступить по традиции, то есть – пустить первый указ мимо глаз. Но это выяснилось позже, а пока...

«Гришенька, не дури, убьёшься», – звенел в голове Катькин голос, пока Григорий поднимался по пустым лестницам и потом ковырялся в замке литературной кафедры. И потом, когда открыл двери, с мрачным удовлетворением заметил, что весь вчерашний бардак остался на месте нетронутым. Ветер гудел под сводчатыми потолками, шелестел бессмысленно страницами брошенных книг. Григорий прошёлся, машинально поднял и поставил на полки пару толстых томов. Встряхнулся, сообразил, что делает дурь, полез по полу и под шкафы, аккуратно собирая и укладывая на стол осколки яркого цветного стекла. Осколки окна-розетки, толстые, полупрозрачные разноцветные куски стекла, они ложились рядом друг с другом, и закатный луч света заиграл, переливаясь огнём на их гранях.

Голос Катерины сорвался на хриплый, предупреждающий крик:

«Берегись!»

Потом внезапное ойканье, и острая, звенящая в ушах тишина.

Григорий прислушался – показалось, он слышит плач. Странный и тонкий, звенящий, чуть слышный плач. Как и голос Катерины – он рождался прямо между ушей, тёк слезами прямо под черепом.

– Эй, Катька, это что? – осторожно спросил Григорий, вертя головой и соображая, как ему поступить дальше.

Положил ещё пару найденных кусков стекла рядом, огляделся, нашёл и зажёг свечу. Свет упал на разложенное стекло, вспыхнул и заиграл переливами радуги, рыдания в голове стали громче, но и Катерина откликнулись, тоже беззвучно – громко крича:

«Григорий, прекрати это!»

– Это – чего? Разъясни толком, кто там плачет, Катенька...

«Это фея, они и впрямь в зеркалах живут. Мелкий демон, безобидный, их из царства похоти выгнали за пустоголовость, бесконечный и бессмысленный трёп. А мастер лжи подобрал, теперь они в рабстве у ципсы-демона. Этот следит, кому что показывать, кому что говорить, а кому нет. Увидит тебя – порвёт. И...»

– Бог не выдаст, свинья не съест. Не порвёт, не боись. Я помню, в твоём видении тоже была радуга навроде той, что сейчас. И потом морда драконья, а потом этот твой появился, как там его, мессир архимагус хрен-в-шапке.

– Мессир Люциус Торвальд, ректор Школум адептус майор... Мой бывший завкафедрой.

– Да хоть сам дьявол, мне то что с него? Только в конце-то, Катенька, наша морена его знаком Господа Единого прогнала. Нешто и тут Святым Крестом да молитвой не справимся? А фейка-то эта плачет, жалобно так, надо помочь.

«Григорий, тебе говорили, что ты больной? Ах да, я же и говорила уже. Тогда зеркало достань сперва, в осколках феечка долго не протянет».

Зеркало Григорий достал – в кабинете у Павла Колычева, бесцеремонно снеся ногой дверь. Потом на миг задумался – по Катерининым подсказкам надо было проколоть палец и смочить стекло и зеркало кровью, но мараться ритуалами каффиров брезгливо не хотелось. Вспомнил про заначенную под окном в нише бутылку, вспомнил, что радужное мерцание появлялось в аккурат, когда он открывал пробку – понюхать. Усмехнувшись – хорошо, мол, вкус развит у демонов царства похоти, достал бутылку из ниши. Щедро – опять под предупреждающий, невнятный крик Катерины – полил разложенное стекло коньяком. Радужное мерцание стало ярче, отчётливей. Григорий плеснул ещё, услышал крик Катерины: «Много!» Но радуга закрутилась, свилась по-над столом в маленькую, в палец, фигурку с крыльями. Григорий поднёс к ней зеркало, и фигурка нырнула туда. Засела, скрестив ноги и развернув крылья, яркие, как у бабочки, на всю поверхность стекла. Вытерла дрожащую на глазах слезу, вытерла нос. Подняла на Григория большие, очень голубые глаза, тихонечко сказала тонким, но вполне человеческим голосом:

– Спа-асибо...

Григорий невольно улыбнулся, рассматривая необычное создание. Демон, хоть и вида вполне человеческого, за исключением радужных крыльев и нечеловечески больших, круглых, на пол-лица глаз. В остальном – нос кнопочкой, губы бантиком, волосы светлые, текут по плечам гривой, да такой, что Варварино Лихо от души позавидует. Ещё были тонкие ноги, широкие бёдра, едва прикрытые весёленькой тканью с разрезами во всех возможных местах, тонкие руки, полная и высокая грудь, тоже кое-как обтянутая легкомысленным и вычурным платьем. Катерина фыркнула, её голос негодующе прозвенел в голове. Григорий улыбнулся снова, по-казачьи, лихо подкрутил ус. Спросил:

– Эй, а где хозяин? Ципса или как там его?

Феечка хихикнула тонким голосом, развернула крылья – они замерцали, вспыхнули всеми цветами радуги, заполнив собой всё пространство зеркала. Яркие краски зашевелились и дрогнули, потом ещё раз, пошли показывать – всё подряд. Картинки в зеркале появлялись и исчезли случайно. Вот римские колонны и треугольные алые крыши форума, строгие контуры вечнозелёных пиний и ослепительно-синее, нездешнее небо. Остроносая и тонкая родосская галера о шести крыльях взлетает, треща, в небеса. Вот ревёт море, разбиваясь о серый, гранитный мыс, и чёрная танцовщица пляшет под грозный бой барабанов, потом пальмы и снежно-белый, ласковый и мягкий песок, потом серое зимнее небо и какие-то странные здания – коробкой, фонари загорелись, осветив их жёлтым и уютным огнём. Женщина качала коляску, сирень цвела. Тупоносая колымага без лошадей проехала, визжа тормозами.

Тень Катерины её голос звенел недоумённо, дрожал и бился в ушах:

«Григорий, я не понимаю. Ципсы нету. И фея не слушается команд, никаких – ни управляющих, ни даже великих слов принуждения».

Феечка засмеялась тонким, переливчатым голосом, погрозила пальцем, показала Катерине язык. Исчезла, показалась на мгновение в углу зеркала, улыбнулась, закрутилась, глупо смеясь и корча забавные рожицы.

– Она ж пьяна, – засмеялся Григорий.

Аккуратно, в усы, подмигнул про себя разгулявшейся во все тяжкие феечке. У той как-то волшебным образом исчез верх платья, а картины на ровном стекле зеркала стали уж совсем разухабистыми и весёлыми. Хотя явно подлинными, Григорий узнавал места, знакомые по раечным картинам. Рим, Александрийский маяк, изогнутые крыши чинских кумирен и храмов, купола и шпили медресе и школ Багдада. Под пьяное хихиканье и звон-ворчание Катерины: все, мол, на борьбу с алкоголизмом в среде демонов... Ага, особенно среди демонов, выгнанных из царства похоти за неумолчный и бессмысленный трёп.

Из оного трёпа, после ещё пары капель коньяка и десятка симпатичных, но развесёлых картинок в зеркале, удалось выяснить, что управляющие команды и слова чернокнижников феечка давно видала в гробу. Злого и жестокого хозяина – демона ципсу – ещё с полгода назад, в чёрном лесу раскатала на дым имперская волшебница. Строгая, но симпатичная дама, в тюбетейке со множеством мелких косиц и на миленьком таком белом мамонте.

Григорий звонко хлопнул сам себя по лбу, вспомнив рассказ возлюбленной, и негромко прояснил для Катерины:

– Это ж Варварин полковник, бронемамонтовая датка Мамаджан. И сколько же нужно принять на грудь, чтобы называть «миленьким» её флагманского Бельчонка?

Пьяная фея показала им всем снова маленький такой язычок, качнулась – стекло в зеркале явно неровно так положили, и сказала, что свободная теперь и показывает только то, что хочет. Будто в подтверждение – лиф на платье у феечки вновь появился, зато юбка забралась куда-то сильно выше крутого бедра. Катерина вновь фыркнула, зато Григорий по-кошачьи ухмыльнулся в усы. Налил ещё, подмигнул фейке, пошёл задавать вопросы.

Аккуратно и бережно, перемежая слова с улыбками и с каплями коньяка. Катерина вновь ахнула, увидев свой маленький домик в Трехзамковом. Под сиренью и мама Катерины возилась и впрямь во дворе. Горестный звон, плач Катерины в ушах... Э-эх...

Феечка кокетливо откашлялась и спросила – а где тот красивый и вежливый молодой человек, что так часто просил показать это место.

– Я за него, – огрызнулся Григорий, подумав, что не в настроении сейчас поминать лишний раз покойника Теодоро.

Отвлёкся – голос Катерины задумчиво прозвенел в голове. Раз и другой, потом она решилась, попросила показать башню Лилий, её старый корпус в Школум адептус майор. Григорий понял её мысль, подлил феечке, спросил прямо и в лоб: может ли, мол, она передать пару ласковых слов мессиру архимагусу хрену-в-шапке. То есть Люциусу или как там его... И вообще.

Феечка откашлялась, даже протрезвела слегка на вид. Подобно морене недавно – подняла палец вверх. И с достоинством ответила, что передаст обязательно. Сразу после того, как оного архимагуса поймает воинство светлейшей Ай-Кайзерин. И посадит, желательно на кол или ещё куда-нибудь, где он не сможет колдовать и лишить фейку так неожиданно обретённой свободы. А пока не посадили – извините, господа добрые, чернокнижия я вам не покажу. Лучше римские термы, там колоннада, мрамор, фонтаны и статуи и как раз оргия началась. Или ещё что, а чернокнижие – ну его в пень. Ничего там красивого нету.

«Дела, – подумал Григорий, – интересно зеркала волшебные пляшут».

Почесал затылок, потом улыбнулся, пошёл трепаться и подливать фейке коньяк. Пока та не заснула, свернувшись калачиком в углу зеркала, и радужное сияние не затихло, погрузив комнату в полумрак.

Снова хмыкнул, встряхнул бутылку – пустая, жалко, но ладно, успеем ещё. Нашёл на полу две книги с крепкими переплётами, положил меж них зеркало с феей, обернул бумагой и перевязал. Аккуратно и бережно, чтобы опять не побилось. Порылся, достал бумагу с пером, написал и прикрепил сверху записку.

Мол прошу не удивляться, то, что в зеркале – принять, обогреть, отнестись ласково, при необходимости с утра похмелить, но с разумением, чтобы не обернулось запоем.

Ибо...

Голос Катерины прозвенел задумчиво промеж ушей:

«Ибо запойный демон – горе в стране. Вам тут только феечки и не хватало...»

– Приручим. Может, чего полезное покажет на трезвую голову и с утра. Картинки у неё красивые.

– Кому зеркало передавать-то собрался?

– В поющий дом, Мэй-привратнице на руки. Вот прямо сейчас, спущусь к Мюллеру и попрошу у него человека на сбегать туда и сюда. Найдётся, я думаю...

Встал, посмотрел сквозь разбитое окно – на сгустившуюся уже ночь и чёрные облака, ходящие кругами над флюгером на башни Идиотов. Ветер хлестнул, налетел, выдувая из головы крепкий коньячный дух. Григорий набил трубку, закурил. Сизый дым встал перед глазами стеной, заколебался, дрожа под ветром. Призрачное лицо Катерины свилось, задрожало на холодном осеннем ветру. Григорий улыбнулся, сказал ей:

– Ладно, Катерина, колись... Тебе втёрлись в доверие поддельными письмами, потом испугали, угрожая расправиться с оставшейся в Трехзамковом граде семьёй. Как видишь – вместо связи у них вечно пьяная фея, передать весть мессиру хрен-в-шапке они не могут. Максимум, на что их хватило, это у твоей мамы рецепт борща подсмотреть, чтобы ты им поверила и испугалась. А зря. Бояться нечего, колись, Катерина, что было в последнем письме? Что не договариваешь?

Она вздохнула – решаясь, колокольчиком прозвенел её голос в ушах. Грустным и спокойным, размеренным, как церковный зов к службе:

«Да, Григорий, было и последнее письмо, действительно, его не было в связке у Теодоро. Но там... Писали от лица мессира архимагуса Люциуса Торвальда, ректора Школум адептус майор. Похоже было, стиль узнаваемый. Говорилось, что тёмные боги не забыли меня. Велели принять ученика, и научить его всему, чему сама научилась в Школуме».

– Та-ак...

«Всему чернокнижию без изъятия. Ещё говорилось, чтобы не дёргалась, этот ученик – большой человек, границы от него не защитят, он сможет достать меня и в Трехзамковом и в Кременьгарде. А ещё там Люциус... То есть не Люциус, но тот, кто писал от его имени письмо, он его дорогим другом и коллегой называл. Честно говоря, не помню этот момент – порвала тогда этот лист сразу же».

– Коллегой? Ах, вот оно как... И дальше что, Катенька?

«Да, вроде ничего такого... Прошла неделя, я понадеялась – забыли меня. А в тот день... Да вроде, ничего такого и не произошло. Я переводила книгу, Теодоро шутил, дескать, я сижу на работе до ночи, потому что боюсь ходить мимо дома с химерами на мосту. Я ответила, что они миленькие и потому надо бы на днях зайти и рассмотреть их поближе. Да вроде, и всё...»

– То есть, тебе угрожали, а ты в ответ назвала «миленьким» домик, где сидит махбарат?

«Так я же не знала…»

– И сказала, что хочешь зайти, посмотреть на него поближе. Немудрено... Ой, прости, Катенька. Ладно, ещё немного – и поймаем его.

Остался последний штрих. Немного...

Немного – это вышел примерно час. Григорий успел спуститься, пообщаться с майнхерром Мюллером. Отправил посылку с зеркалом и сожрал котелок сытных, начинающих остывать щей. Над университетом вспыхнули лампы, ночной туман закачался, окутывая готические башни и лазоревые, восточные купола. Колокола били, зовя к вечерней молитве, сливаясь с ними – с башен призыва полетел раскатистый, призывный азан.

Захлопали крылья, чёрная птица соткалась из тумана, слетела, уставив на Григория крупный, слезящийся глаз. Записка на шее её: из дома Колычевых, дядька Кондратий срочно просит зайти...

Голос Катерины прозвенел в голове:

«Странно».

– Ничего странного, Кать.

Подмигнул птице, посмотрел прямо в большой, жёлтый – слеза дрожала, переливаясь в его уголке – глаз. Спросил:

– Так, семечек будешь?

Птица не ответила, лишь посмотрела внимательно и вспорхнула в тёмное небо. Григорий проводил её взглядом. Будь он один... С азартом пошёл бы прямо так, волку в пасть, а там кто кого. Но в этот раз при любом раскладе Варвара должна остаться в безопасности. Ненадолго задумавшись, к майстеру Григорий решил не возвращаться. Это слишком логично – и потому там могут следить. Вместо этого нашёл в общежитии Марджану, заодно отметил, что за эти несколько дней забитая домашняя пай-девочка окончательно пропала, осталась кошка, любящая гулять сама по себе. На просьбу помочь, Марджана неожиданно серьёзно ответила:

– Говорите. Я обязана вам жизнью, я помню, как эта демонша из меня силы тянула, когда ей капище спалили.

– Я прошу, никому не говоря, подержать у себя вот это письмо. Его или я сам обратно заберу через несколько дней… Или если не смогу, ты поймёшь почему, передай его лично в руки леди Элизе Бастельро, доценту геомантии.

Марджана самым натуральным образом по-кошачьи дёрнула своим ушком и серьёзно ответила:

– Сделаю.

Ну да, тихая девочка, но понятно при ком и в каком доме росла. Знает, в каких случаях такие письма просят хранить и отдать. А ещё по той же причине, а ещё поскольку кошка любопытная, перед тем как отдать письмо, его прочитает и удостоверится, что ей ничего не грозит. И новость заодно дойдёт до Юнус-абыя.

Дальше с той же целью Григорий не стал идти через мост, а воспользовался волшебным сомом. Ведь по совпадению, тот как раз удачно в Зареченскую слободу высаживает? По дороге как раз зайти, свечку в церкви поставить святому Трифону. Ну и заодно также незаметно оставить настоятелю отцу Акакию пару писем, для махбарата и тоже Юнус-абыю.

Выйдя из тёплой, но душной, пропитанной ладаном и палёным воском церкви, Григорий вдохнул полной грудью налетевший с севера ветер, закашлялся, больно тот сухой оказался и холодный. Подмигнул звёздам, подозрительно коловшим глаза через разрывы облаков. И зашагал – мима дома с химерами, через мост и площадь, налево, в боярский квартал по аллее, усаженной липами.