Жена мертвеца

Глава 28

Человек предполагает, а бог располагает. На следующий день Григорием, правда, располагал даже не бог, а календарь, точнее – криво разлинованная приказная бумага с дурацким ромейским именем «график». Согласно которой именно в этот день неожиданно настала очередь Григория начистить до зеркального блеска кожаные сапоги, ружьё и медные пуговицы на «разговорах». И всё под язвительные комментарии: «Гришь, а ты самовару, часом, не родственник? Сияете как братья родные», – бесплотной, а потому ехидной до ужаса Катерины. Второпях, так как неожиданно выяснилось, что сосед, которому и выпадала очередь – уехал на ленту, вот боярин Зубов и послал Григория. Дескать, всё равно в столице торчишь – так какая разница? Будешь не по улицам шляться и морду бить рыночной страже, хотя и по делу бить, а во всём блеске заступишь на охрану их величества Ай-Кайзерин.

Ну, если быть конкретным – то двух белых лебедей и чёрного ворона на пруду в парке. Хорошее место, удобное, по знакомству, да через родственника досталось. Это вам не главная аллея, где пришлось бы стоять столбом, изображая нерукотворный памятник, и не задний двор, где можно рехнуться со скуки, наблюдая, как растёт мох на стене. А так – прислониться к дереву, прикрыться вечнозелёной веткой, навострить уши на предмет разводящего, да спокойно разобрать, что вчера не успел.

Катерина крутилась рядом, то исчезая, то появляясь лёгким полупрозрачным облачком в небе над головой. Моталась то туда, то сюда, то и дело ахая и спрашивая: «Гришь, а Гришь – а что там?» – возникающим прямо между ушей мелодичным и ласковым голосом. Вот и сейчас она подлетела с очередным вопросом:

«Гришь, а это что? Тот самый фонтан? Волшебный, из-за которого Колычевых прокляли?» – щебетала Катерина, показывая полупрозрачным сверкающим пальцем на пруд, за кроны деревьев, где, на фоне изящных арабских арок и зеркальных, переливающихся куполов дворца действительно вставали нежно-белые, молочные струи фонтана.

– Он самый, да, – кивнул Гришка, глядя, впрочем, в другую сторону.

На парадную аллею, где, немилосердно треща колёсами, съезжались потоком крутобокие боярские колымаги. И одна знакомая, с фениксами, между них. Мелькнула знакомая, длинная и тонкая фигура в чёрном, на миг застыла и скрылась в дверях. Без пяти минут великий боярин Павел Колычев прибыл во дворец, под свет огней и многоцветное, переливчатое, исходящее от стен сияние. На второй этаж сразу, да, он хотя и не великий боярин пока, но после подтверждённой гибели отца и – раз официально старшие братья пока пропали без вести – теперь ему лестница прямо наверх, в Думе думать.

– Ладно, не мне одному скучать...

«Зато собеседники у тебя интереснее... Бе-бе-бе… – прокатился ласковый смешок Катерины в ушах. – Слушай, а почему он волшебный, этот фонтан? Не чувствую в нём волшебной силы».

– Зато она в доме рядом, вон он, к дворцу выходит торцом. Царицын Диван, туда со всех громовых башен о ветрах и погоде докладывают. А в Диване писаря да дьяки сидят, считают – куда тучи пойдут, куда ветер дуть будет, и где на будущий год в царстве ожидается засуха или ещё какой недород. Если насчитают – тогда вода в фонтане чёрным пойдёт, коты на дубах мявкнут – мол, готовьтесь, люди добрые, тогда людям – запасаться, воеводам да помещикам амбары проверять да чинить, хлебный запас на места свозить загодя. А кулакам да ихтикарщикам – привычки свои забыть, на время – человеческий облик принять, цены не задирать, к проявлениям милосердия приготовиться.

Выслушал протяжный, недоверчивый смешок Катерины между ушами, улыбнулся в ответ, добавил:

– Ну, или к земле, под бдительным руководством нашего Платон Абысовича. От фонтана к дворцу галерея с колами идёт, как раз на такой случай.

«Так там статуи восковые».

– Пока и так помогает вроде бы. Хотя старый Колычев – не нынешний, а основатель рода – и ругался, говорил, что ненадолго. Посмотрим. А пока такое вот волшебство.

Призрак озадаченно замолчал – его тонкий, протяжный голос раскатился, отразившись звоном от низкого осеннего неба. Григорий хмыкнул, огляделся – на его участке всё тихо, лебеди в пруду плавают, ворон перья чистит, проверяющих или ещё каких нарушителей нет. Даже неугомонный призрак немного отстал, можно делом заняться.

Неведомый доброхот с птичками, помогший при ловле Сеньки, пока не проявлялся. Колычев застрял наверху, в думе. Судя по мелодично звенящим смешкам нагло подслушивающей Катерины – надолго. Святой Трифон тоже не спешил помогать, хотя обещанную свечку Григорий честно поставил с утра пораньше. Почесать в затылке – и то в карауле нельзя. Не говоря уже о том, чтобы куда-нибудь побежать и кого-нибудь за шкирку взять и допросить, желательно – с пристрастием.

Хорошо ещё сегодня ветрено, прохладно, облака серые так и плывут куда-то лениво с холодных северов на юг, к тёплому и бурному по осени морю. Но сухо зато, ни дождя, ни снега. Григорий заныкался в кусты поглубже от ветра и лишних глаз, залез в карман, достал изъятую на обыске у Теодоро связку писем. Пошёл читать всё подряд, ругаясь на тусклый осенний свет и с трудом разбирая вычурные, непривычно для Кременьгарда выглядящие вежливые обороты.

Вроде ничего такого, всё обычное... Ну, насколько оно может быть обычным в таком состоянии. Немногословные, но искренние до боли в груди письма Катерины, куда более подробные и цветастые – жаль даже, что поддельные – ответы из Трехзамкого, якобы, города. Ничего такого между строк нет, вроде бы – ну разве что литератором покойник Теодоро был хорошим. Не знал бы Григорий заранее, что подделка и отвечает на Катькины листы не заботливая старенькая мама, а не обделённый литературным даром подлец – не поверил бы. Только вот...

Под арками, по галереям дворца раскатилась торжественная, негромкая музыка, в цветных окнах верхнего третьего этажа заиграли неяркие огни. Обед у них там. Торжественный? А может, и не очень, но страже и такого не положено. Завтрак же в брюхе давно кончился и переварился, равно как и утащенный по дороге к дворцу пирожок тоже исчез в зубах у Григория. И в письмах как на грех: «А брокколи да капуста цветная подорожала, зато орех хала самосадом растёт, размолоть – так борщ с ним на диво наваристым получается». И так далее, ещё на пару страниц, описано подробно и вкусно, да так, что Григорий сильно вдруг пожалел, что жрать на посту не положено.

«Слушай, ну просила же – не читать. Личное же», – недовольно прозвенел в голове укоризненный донельзя Катькин голос.

«Твои не читаю, а Теодоровой, не к ночи будь помянутой морде разбойной, я ничего подобного не обещал», – так же мысленно ответил Григорий.

Дальше спросил, больше чтобы перебить тему:

– А чего это за брокколи? И орех что за такой?

«Вкусное... Растёт у нас в Трехзамковом такое огородие. А орех так вообще на дворе. Утром проснулся и собирай сколько хочешь».

– Что и впрямь в борщ кладут? – удивился Григорий, ловя смутную мысль, кошкой пробежавшую на краю сознания.

За хвост её... Нет, не ловится, зато на Катькин голос прибежала, приманилась сама.

«Обязательно, такая вкуснота получается...»

– Вот только Теодоро это откуда знать? Он в твоём Трехзамковом не бывал, этих брокколей и орехов в глаза не видел. У нас больше буряк да капуста обычная, белая, а цветной и не знают. Да сметаны побольше, да мясо хорошее и чесноку с луком и чёрный хлеб обжарить сперва. И посолить. И в общем-то всё. Откуда? Точно, кто-то совет давал. Вот и первая зацепка. Наш главный по чернокнижию или у вас бывал, или часто с вашими дела вёл и нахватался.

В ответ – тихий, протяжный и словно испуганный звон. Призрачный голос заметался, опять словно забился в испуге.

«Не лезь, Гришенька, не надо, пожалуйста».

Чего может бояться призрак, всё плохое, казалось бы, с ним случилось уже? Ан нет... Надавишь – так звонкий голос зазвенит и погаснет, обидится лёгкая тень и уйдёт. Будет жалко. Ладно, пойдём другим путём, как говорил мамонт, забираясь по хобот в болото.

– Кать, а Кать... – негромко сказал, постаравшись сделать голос как можно тише и ласковей. – Расскажи, а с чего ты вообще на нашу сторону побежала?

«Ну, это...» – голос звенел недоверчиво, будто не знал или не решался говорить...

– Да всё равно же стою, всех лебедей давно пересчитал, ничего не делаю. Расскажи что-нибудь, а?

«Ладно...»

Мысль – должно быть тяжёлое воспоминание пробило завесу слов, обернулась сразу картинкой в голове у Григория. Прямо поверх красивого сада и изящных, белых, плывущих по тёмной воде лебедей.

Оплавленные чёрные стены, копоть, камень потёкший и потрескавшийся от свирепой жары. Запах копоти, куфра, едкий пороховой дым, сладковатый, противный до ужаса дух гнили и разложения. Вспышка, косматый, летящий в небе огненный шар. «Слеза Единого», – осколком сознания Григорий узнал имперское боевое заклинание. Страшное, казалось – сейчас оно летело прямо в него. Дрожь земли – не земли, точнее, там в видении Катерины под ногами был крепкий каменный пол. Донжон Марьям-юрта, старая, ещё при царе Фёдоре построенная цитадель. Пол вздрогнул, с потолка потекла серая извёстка – ручьём. Крепость стонала, выдерживая раз за разом удары своих создателей, но... С оглушительным скрежетом что-то рухнуло где-то там вдалеке. Камни, даже заклятые, давным-давно перебрали свой предел прочности.

Взгляд Катерины метался, от стены к окну, затянутому радужной силовой плёнкой. Мелкая перепончатокрылая тварь влетела, прорвав радужную защитную сеть. Острые зубки во рту, когти на крыльях, она перевернулась в воздухе, закричала, разинув пасть. Страха не было, напротив – волною пробежало узнавание, и надежда толкнулась было в груди. Развалившаяся, правда, тут же, стоило «сойке» – Григорий поймал имя мелкого демона у Кати в голове – усесться на руку и заорать хриплым, но вполне человеческим голосом:

– Чернокнижники, вашу мать, где вы, заснули, что ли? Это Табинский полк, нам требуется поддержка, сейчас, мамонты уже на бульварах!..

«Радко там что ли, старый знакомец блажит?» – подумал было Григорий, узнав знакомый акцент.

Не закончил, оборвал мысль. В видении – затряслась, забилась под ногами земля. Глухая, всё усиливающаяся ружейная трескотня налетела со всех сторон, заломила, забилась в уши. Бой барабанов, трубные кличи царских зверей. И потом пришёл крик. Глухой, слитный, чуть слышный вначале, но всё нарастающий крик: «Господь велик!» На мгновение его перебил рёв пушек и – снова – раскатистый, трубный звериный вой. Снова и громче: «Господь велик!» Снова ружейный залп сухой и резкий, как треск порванной по сгибу бумаги. Блеск молнии, стук. Сталь о сталь. И, почти без паузы, резкое, в одном вначале, потом – эхом – в трёх сразу местах: «Царёв город!»

Катерина развернулась и опрометью помчалась прочь от окна. Вглубь старого замка, в комнату с переливающимся знаком на холодном полу. Прошептала заклинание, привычным жестом, прокола палец, накормив кровью призыв тёмных богов. Голова закружилась, в висках застучало как молотом, она охнула, с трудом удержавшись на ватных ногах. Напротив знака – высокое, смутное, зеркало в человеческий рост.

Собственное, бледное, без кровинки лицо. Сколько своей крови она вылила уже сюда, кормя ненасытный знак куфра? Вроде были правила, но она не помнила их уже. По стоящему в углу зеркалу пробежала многоцветная, радужная пелена. Там мелькнули крылья на миг – трепещущие и яркие, как у бабочки. Потом страшная драконья морда, что-то лязгнуло, и картинка стабилизировалась, хотя и немного дрожала рябью по краям.

Зеркало показало Катерине уже не тёмный заклинательный зал, а мессира Люциуса, архимагуса Школум Адептус Майор. Далеко отсюда, в столичном, Трехзамковом городе. Учитель сидел за резным столом в своём кабинете и пил чай, в его руках – парок дымился над тонкой, изящно расписанной кружкой. На глазах у Катерины он поднялся, оправил волнистую длинную бороду, сдвинул высокую шляпу на лоб.

– Пил чай и в шляпе?

«Не знаю, я всегда его видела в ней», – откликнулась на невольное удивление Григория Катерина.

Потом воспоминание снова захватило её. Вот учитель улыбается ей, поднимает руки, говорит – ласково:

– Здравствуй, моя девочка...

– Учитель, имперцы прорвались. Табинский полк ещё держится на внешних редутах, но их обходят, они просят помощи, а я ничем не могу им помочь. Я не могу достучаться ни до мэтра Тристрама, ни до Ладислава. Никто из великих не отвечает мне. У меня самой осталась последняя морена и полный замок беженцев и раненных. Боюсь, долго мы не устоим. Нужна конкретная и быстрая помощь.

– Помощь? Уже поздно, дорогая моя. Мэтры Тристрам и Ладислав и прочие посвящённые покинули замок ещё неделю назад. Сейчас они получают заслуженную награду в садах Той-что-жаждет.

– Но... Как же...

– Не всё потеряно, дорогая моя. Ты хорошо держалась, и, для начальной ступени, дала вполне удовлетворительный результат. Я лично – доволен. Хотя наши боги, боюсь, не совсем, ты ведь так и не использовала ни одного из высших арканов. Но, видно, что время пришло. Вот, держи знак. Это великий знак, знак высшего, он вернёт тебе милость наших богов. И заодно вынесет прочь, сюда к нам. Подальше от обречённого Марьям-юрта.

Архимагус нарисовал символ пальцем, и он вспыхнул в воздухе. Замерцал, заполонив всё зеркало собой. Простой, чёткий и страшный, впечатывающийся в глаза даже сквозь опущенные веки. Григорий зажмурил глаза – не помогло, знак сиял, страшный и чёткий до слёз из глаз. Всего мельком и через чужое воспоминание – но, показалось, что он калёным железом выжгло в голове. И долго ещё будет сниться в кошмарах.

– Но это... Это как же, учитель? – проговорила там далеко, в воспоминании Катерина. – У меня не хватит крови напоить такой знак. И потом...

– У тебя полный замок беженцев и раненных, потом табинцы, которые, как ты говоришь, ещё держаться – принеси в жертву их. Эти профаны уже не важны, наоборот – если они попадут в плен, то их кровь и жизнь будет потеряны для Великой четвёрки. А так... Не волнуйся, нашим богам всё равно кого жрать.

– Нет.

– Боги требуют, дорогая моя.

– Значит – это неверные боги!

Стекло треснуло, зеркало с грохотом разлетелось напополам, осколки зашевелились, складываясь в знак куфра в воздухе. Он задрожал, потянувшись острыми краями к Катерине. Та закричала, и холод ударил по её венам.

Последнее, что видел Григорий – и Катерина в видении– это морена, морозный демон, она сплелась в воздухе, отбросив полубесчувственную Катерину назад. Подняла палец-коготь к небу в знаке: «Господь един!». На миг замерла, потом с маху опустила его, разбила и рассекла задрожавший и склонившийся в недоумении знак куфра.

– Эй, ты что, заснул? – Григория бесцеремонно тряхнули за плечо.

Уже здесь и сейчас, в царёвом Кременьгарде, в саду под царским дворцом, у пруда с белыми, ласковыми лебедями. Разводящий десятник, да чтоб его. Хорошо хоть, свой парень, жилецкий, за взятку может и закрыть глаза на оплошность. А впрочем… даже взятку давать не пришлось.

– Пляши, парень, смена, – оскалился тот, добродушно хлопнув Григория по плечу тяжёлой, мозолистой лапищей. – И от дежурства тебя на сегодня велено освободить. Кто велел – не знаю, но...

«Но, похоже, свечку не только святому Трифону занести надо будет. Кто из святых с небес махбарату нашему покровительствует?» – думал Григорий, по-быстрому пользуясь привалившей внезапно удачей.

То есть делая ноги подальше от зеркального, сияющего и переливающегося в сером небе дворца. Площадь флагов, красные знамёна, трещавшие на ледяном осеннем ветру. Холодные капли ударили по шее – Григорий обернулся было, посмотрел на небо, подумав, то полился дождь. Нет, ветер сдул капли с фонтана, прямо за шиворот. «Наплевать», – подумал Григорий, сворачивая в аллею...

«Гришь, ты куда»? – прозвенел в голове Катькин голос.

Григорий, хмыкнул быстро и спросил в ответ:

– Посмотри, чего там Павел Колычев в Думе? Заседает ещё?

«Заседает, ага. Слушай, ну там и спор...»

– Подрались что ли?

«Нет... Насчёт галереи с колами спорят, сносить или не сносить. От царицы пришли, предлагают сносить. Павел как раз держит речь. Странно, говорит – нельзя, мол, оставить, наше культурное достояние».

– Ну достояние, да. Кать, посмотри за ним, ладно?.. – кивнул Григорий, сворачивая с аллеи на другую.

Вон и университетские стены впереди. Хорошо хоть Катьку удалось на время отвлечь, не вогнать до срока в испуг и панику. Потому что сам Григорий увиденной картине испугался вконец. Вот оно, сокровище Катерины, про которое и говорил Сенька тогда. Мол, сама не пользуется и другим не даёт. Знак высшего демона, заклятие мгновенного перемещения из одного конца мира в другой. Заклятие, требующее убийства и крови в количестве чуть меньше, чем дохрена... Это испугало Катерину в Марьям-юрте, но вряд ли испугает тех, кто её убил. И ещё... И ещё радужное сияние в зеркале, сразу перед тем как Катькин долбанный архимагус появился в видении. Похоже, Григорий уже видел его. И даже не раз. Один раз точно у Колычева в окне-розетке на литературной кафедре в самый первый день. Второй раз – там же, а третий – не вспомнил, где... Неважно, пока. Окно на кафедре, сияние там же и занимавшийся опять же в лаборатории чернокнижием Теодоро. Это точно связано.

«Эй, Григорий, а ты куда?»

– Сейчас покажу... – улыбнулся в ответ Григорий.

По счастью – он уже подходил к университетской стене. Также по счастью – леди Бастельро весьма качественно сломала вчера все волшебные замки, каменная стена чавкнула и пропустила Григория вчерашним, учительским коридором. Ну а там не так уж и трудно проскочить на литературную кафедру. Тем более опыт большой, народу же теперь там один Колычев. А этот в Думе застрял. Студенты же и преподаватели после недавних событий литературную кафедру долго ещё по возможности станут обходить дальней стороной.