Жена мертвеца

Глава 20

Призрак Катерины – чуть заметное серебристое мельтешение в уголке глаза. Видно было, как она вертится, маячит за спиной махбаратовца, всплывает то за одним, то за другим плечом. То и дело показывая ему длинный тонкий язык.

«Бе-бе-бе...»

Григорий погрозил пальцем ей, не выдержал – улыбнулся.

– Чего? – рявкнул, враз ощетинившись ничего не понявший махбаратчик.

– Ты спокойней, Платон Абысович, бог с тобой. Видно же, на толоку пришёл позвать – так стакан поставь, да поговорим по обычаю. Подраться всегда успеем.

Встал, медленно обернулся – хотел переведаться взглядом с Юнус-абыем, но не успел. Старый волчара как-то незаметно исчез, оставив в доме его одного, глаза на глаза с махбаратчиком. Кивнул, снова сел, жестом – показав махбаратчику подушку напротив. Тот дёрнул лицом. Проговорил, садясь, медленно:

– Ладно, Григорий Осипович, бог с тобой. Уговорил. Эдак мы и в самом деле до Джабраиловой трубы пролаемся.

– Хорош «вичить», не боярин.

Махбаратчик усмехнулся:

– Пока. И, учитывая ваши семейные обстоятельства – не вам отказываться от тех возможностей, что даёт сотрудничество с махбаратом.

Его пальцы дрогнули, прошлись в воздухе, очертив что-то: то ли очертания боярской, высокой шапки, то ли башню «централа» – пересыльной тюрьмы.

– Чего? – рявкнул Григорий, вмиг закипая, тяжёлые кулаки сжались, брякнули о столешницу.

«Тише, тише...» – перепуганный звон-голос Катьки между ушей.

Испугалась… Григорий встряхнулся, с усилием разжал кулаки. Посмотрел махбаратчику прямо в глаза, кивнул, ответил:

– Хорош. Ладно, давай вместо стакана – расскажи, чего вы за Сеньку Дурова зацепились?

Махбаратчик наклонился, золотой рубль сверкнул в пальцах его. Смерил Григория взглядом и усмехнулся:

– Хорошо, – лазоревый покрутил рубль между пальцев и положил перед собой. – Монету видишь, что ты нашёл? Ободка такого ты раньше не встречал, это понятно. Мир наш во зле лежит, всех воров разом истребить невозможно. Но одно дело – когда воруют на базаре и полушки, а другое – когда рубли, мешками, царёвы слуги в диване или на казначействе. Вот это последнее очень печалит нашу пресветлую Ай-Кайзерин. – При этих словах – Катерина снова рассмеялась, тонко, между ушами. – Поэтому на монетном дворе рублям делают такой ободок, перед выдачей служивым людям «на руки» его спиливают. Причём просто так не спилить, зачаровано от этого. Там пол доли всего, выходит почти законный доход раздающего. Выплывет рубль с меткой у купца или в рознице – сразу видно, кого из казначеев можно трясти на предмет недостачи. Вот и выплыл с месяц назад рубль один, из весьма примечательной партии.

– Продолжай.

– Три месяца назад у стропалей воздушных на слободе этой партией жалование царёво выдавать должны были. Деньги с нарочным на съезжую избу привезли, писарь с повытчиками на ночь, как водится, заперлись – пересчитать, акт написать, да ободки с метками себе спилить по обычаю. Только наутро стропалям пришлось дверь ломать – внутри съезжей были мёртвые все, денег нет и засов на двери – что странно – изнутри задвинут и накрепко.

– Дела... – протянул в такт словам Григорий, подумал между тем про себя: «Лозе этой Сенькиной хватит силы засов открыть, а потом обратно задвинуть?»

И как бы случайно, чтобы лазоревый не понял, решил просто от волнения – пошевелил руками, одна ладонь как цветок и палец прямой как засов обхватила. Призрак догадалась и закивала:

«Силы – точно хватит, а вот ума... Не знаю, Гриш. Впрочем, она бьёт и мечется наобум, могла по засову и попасть случайно».

– Дела... Выплыл меченый рубль, значит?

– Выплыл. На вашем, зареченском рынке, продавец сообщил куда следует, покупателя опознали, хоть и не враз. Сенька Дуров. Надо было брать, Талиб пошёл ночью и под прикрытием, чтобы с вашим Зубовым о взаимодействии не договариваться, матюгов боярских не слушать. Понадеялся на ветровой щит, базарную байку про колдуна, финский разговорник и саблю.

– А лучше бы договорился, бог мой. Подумаешь, матюги. А так в итоге он вышел с одной саблей против лозы Азура...

– Чего?

– Ага. Та же хрень, что и у Дуванова в доме, ересь и демоны... Только в отличие от лоха Дуванова, Сенька своим демоном умеет управлять и не убиваться сам при этом.

– Откуда знаешь?

– Поцапался с ним три дня назад. Получил эту бисову лозу прямо под ноги.

– Как отбился?

– Помогли. – Григорий улыбнулся, показал пальцем себе за плечо.

За левое – вообще-то Катерина сейчас крутилась вокруг махбаратовца, строя рожки у него за спиной. Но махбаратовец понял, кивнул. Спросил коротко:

– Почему ей веришь? Я знаю, крутится она вокруг тебя. Ещё у боярина приметил. Но не как ты, чтобы видеть и слышать хорошо.

Григорий отвернулся, чтобы по губам не увидел собеседник, и шепнул:

– Кать, как у вас, то есть еретиков, аналог нашего Лаллабыланги называется?

«Мясокомбинат. Или если уж брать совсем страшное – то Библиотека».

– Библиотека-то почему?

«Григорий, ты не хочешь знать. Правда».

«Совсем охренели еретики», – подумал Григорий про себя.

Подмигнул, успокаивая взглядом испуганную Катерину, перевёл взгляд на махбаратчика, ответил, спокойно выдержав немигающий взгляд серых глаз:

– А ей сейчас, что наше Лаллабыланги, что её еретическая Библиотека – до... Короче, чуть ниже пояса будет. Ну посмеяться напоследок разве что. Как говорят судейские – нет основания не доверять.

– Ладно, – проворчал махбаратовец, дёрнул на миг бородой. Почесал в затылке, недоумённо, растягивая слова, протянул: – Но вот как? Дуванов – понятно, ему отцовы люди с линии трофей привезли. А Сенька этот к линии по каналу ближе Вороны-реки не приближался, проверили.

– Эй, нет, шалишь. Хрень эта не еретическая... То есть еретическая, но не из-за линии. Домодельная, отсюда... А потому не так, как на линии всё работает. Сеньке, выходит, свезло, полезен оказался – ему верный чертёж дали, чтобы он лозой мог пользоваться. Кому-то из лохов, вроде Дуванова – порченый. Кривая схема, сам убился, и чтобы других вокруг убил, – дальше Григорий задумался: в Университет лазоревым доступа нет, если и слышали уже чего – подробностей точно не знаю. И добавил: – В университете студентам точно так же пакость подкинули. Обещали вызов джина, который им желание как в сказках исполнит, а заработало капище. Повезло, что они за городом пробовать решили, чтобы никто не помешал, да мы успели раньше, чем вызванная тварь их сожрала. И то все четверо в лечебнице.

Махбаратчик дёрнул свою аккуратно такфиритскую бороду. Потом усмехнулся, глазами – показал Григорию повыше плеча. Тот также усмехнулся, кивнул. Проговорил продолжая:

– Слушай, ещё одна мысль...

– Да?

– Вот смотри. Талиба убили, тело изуродовали, переодели в Сенькин, очень приметный кафтан, да вам под окна подкинули. Могли бы ниже, по реке пустить, мы бы сейчас галопом за речными варнаками бы скакали. Могли – наоборот, выше по течению, к шлюзам. Канальные и речники традиционно друг друга не любят, а с такой искрой – нам было бы сильно не до поисков сейчас. Все бы бегали как угорелые, драку да погром разнимая. Ну или плавали бы, прохлопав удар веслом по голове... А подкинули именно вам.

– Случайно?

– У речников так не бывает, умельцы они. А Сенька – получше прочих. Как хочешь, Платон Абысович, а выглядит – будто в рожу харкнули вам. Смеясь...

Махбаратчик дёрнул лицом, проговорил, сурово и медленно:

– Ну, если нам харкнуть в рожу, мы утрёмся, а вот если харкнем мы...

Очевидное «То шутник замёрзнет, не долетая до Лаллабыланги» так и замерло не прозвучав. Тот выдохнул, огладил вставшую дыбом бороду. Григорий сердито усмехнулся в усы, буркнул:

– Зато не скучно...

«Леший его побрал, ведь было же на ушах это слово, совсем недавно. Почему вышло сейчас? Думай, башка, думай, шапку куплю», – Григорий проговорил про себя, медленно, катая в голове мысль. Смутную, медленную, обретающую форму в словах мысль. И сказал уже вслух: – А ведь ему рвать сейчас когти надо. И не понять, от кого больше: от нас или хозяина из еретиков. Только чувствую, будет он их рвать не просто так, а с шумом и звоном, чтоб и вправду было не скучно.

«А ведь точно, Сенькино слово, из опросных листов. Так, где у нас можно в столице нашуметь, так чтоб не скучно было?» Сенька – больной уже на голову этим, не может без шума, без внимания, чтобы про него все говорили, не зря и с кафтаном выпендривался, и нож у него…

– И где у нас, скажи мне глаза и уши порядка, в Царев-Кременьгарде можно нашуметь, так, чтоб «не скучно» было?

– Дворец?

– Там охрана, нашуметь можно, ноги потом унести нельзя. Да и не настолько Сенька в демоноводстве хорош, чтобы с улицы через тройное кольцо стражи пробиться, да на нужное окно чары навести. Тем более, даже я, жилец, не знаю – какое, а ему и подавно не положено знать. Вряд ли.

– Университет тогда?

– Может попробовать... Потому я там всех и предупредил уже, начиная с ректора и кончая майнхерром Мюллером. Бдят.

– Да, майнхерр Мюллер – это серьёзно... Тогда, выходит, воздушная гавань.

– Ага. Видел я у него в доме игрушку – макет воздушного корабля. Не базарную, самим сделанную, с любовью да точно, вот думаю – может быть... Он точно в этом чего-то да понимает. Я бы на Сенькином месте не утерпел бы.

Махбаратчик вскочил мягко с места, бросил от порога, почти не повернув головы:

– Пошли. Есть смысл проверить...

– Погодь, – Григорий было дёрнулся, замер, ловя за хвост внезапную, упавшую в голову мысль: – На что Сенька рубль меченный разменял? Что купил на базаре?

Молчание...

Махбаратчик уже вышел, Григорию волей-неволей пришлось выйти за ним. Вот он и вышел вслед за ним в ночь, правда, прежде вежливо извинился за причинённый бардак перед Юнус-абыем. Птица закричала, захлопала крыльями в небе над его головой. Григорий закрутил головой, всмотрелся, но так и не увидел – какая.

Они с махбаратчиком прошли через город, насквозь, оставляя башни и купола университета по левую руку. Плескалась осенняя, холодная и тёмная ночь, лунные фонари – горели вполнакала и вразнобой, то ярко вспыхивая, то гасли, заливая тягучей темнотой центральные, широкие улицы. Пятна жёлтого света, белыми искрами – крутился первый холодный снег, он таял, не долетая до земли, ложился под ноги мокрой и липкой грязью. Каменное кольцо площади, полосой света, ярко – в конце длинной аллеи светился огнями дворец. Ветер трепал флаги на длинных древках, чёрные, темней даже ночи – джихада и алый, кровавый – войны. Махбаратчик шёл впереди, ёжился – разогнавшийся по брусчатке площади ветер трепал нещадно его лазоревый плащ.

«Веришь ему?» – прозвенел тихо, прямо в ушах призрачный голос Катерины.

– Не знаю. Интересный человек. Видела портрет у него в кабинете?

«Не обратила внимания. А что?»

– Ну, Ай-Кайзерин не запрещается рисовать в покрывале и на картине волос светлый, как по канону. Одна мелочь: канон-каноном, а по жизни у неё волос светлый, с уклоном в золото, а на картине – седой. Готов поклясться, там не царица. Жена или мать... Вот только в одиночку хрена разберёшь, а спрашивать – прямой путь на Лаллабыланги.

– Интересно.

– Ладно, как говорят на рынке – будем посмотреть...

Прошли тёмную, пустую сейчас громаду рынка – сторож стучал в колотушку, по привычке – орал протяжно, бессмысленно на пустоту. Через ромейский квартал. Широкий бульвар, заросший мрачными, шелестящими липами. Тёмная вода канала, горбатый, пустой сейчас в ночи мост. Рогатка у крайних домов. Чёрный, решётчатой тенью вдали – тёмный контур громовой башни. Перед ней – поле, шумящее, на нём как созвездия – горели рыжие искры костров. Гул множества голосов, крики, редкая, суетливая, не спящая даже сейчас, посреди ночи толпа.

«Гриша, что это?»

– Ям. Место интересное, но опасное...

Тут речные дороги скрещивались с великим мамонтовым трактом, сюда же – точнее, чуть дальше, в гавани у громовой башни, причаливали вернувшиеся из небес корабли. По воздуху можно возить многое и далеко. Только вот выгодно лишь что-то дорогое. Здесь же стояли длинные, безликие здания амбаров и складов, здесь кормили и разводили тягловых животных по стойлам, здесь разгружались баржи и лодьи приплывшие по Суре и каналу от южных, тёплых морей, здесь собирались, ожидая мытную грамоту, фырчащие по мамонтовому сибирские караваны. Здесь орало и лязгало, мычало, трубило и галдел и лязгало, перебивая друг друга разом на всех языках, звериных и человеческих. Здесь собирался совсем уж безбашенный, вольный, потерявший род и корень народ. Шумел, ругался разом на ста языках.

Махбаратчик весь подобрался, шёл по полю как корабль, раздвигая килем волну. И Григорий следовал за ним, вертя головой, дивясь то на красные армяки грузчиков и ломовых, то на торговцев с Вольных городов с их скоблёными подбородками и медными тонкими пушками, хищно блестящими на лохматых горбах меланхоличных шерстистых носорогов, на верблюдов, двугорбых и важных, шагающих по своим делам, не уступая дорогу, на мелодию дудки полуголого, несмотря на холод, заклинателя змей, на танцовщицу, пляшущую под мерные удары в бубен в кругу ярко горящих костров. Её высокие, обнажённые груди блестели яркими каплями пота, а лицо – прикрыто непроницаемой чёрной чадрой.

– Дела, – хмыкнул Григорий, одобрительно прикрутив ус.

«Красиво», – прозвенел где-то в глубине мечтательный голос-звон Катерины.

Махбаратчик не обращал внимания – шёл через галдящий ям по ломанному, одному ему понятному маршруту. Говорил с людьми – со всеми по-разному. С грузчиками в красных армяках – вежливо, теребя бороду, с вольногородцами поздоровался за руку и долго «балакал» с ними на тамошнем звонком диалекте, поминая незнакомых Григорию людей и места, порой слышимые в военных сводках. Какого-то богатого, разряженного по-петушиному хмыря в высокой шапке, похожей издали на боярскую, просто и без затей взял за шкирку и тряс, пока не вышиб дух вон. Два мордоворота с дубинками – охрана хмыря – при этом стояли тихо и не отсвечивали, стараясь слиться с тенями. Зато с оборванным, тёмным индусом в грязной чалме говорил вежливо, кланяясь, и позволил натереть себе лоб какой-то яркой, грязно пахнущей жижей.

Встал, подмигнул Григорию, сказал кратко, ноздри его дрожали, как у собаки, почуявшей след:

– Хмыря разряженного запомни – он тут яхудками пленными с такфиритских войн торговать было вздумал, попал под вышку с лишением веры и нации...

«Григорий, это как?»

– Ты не хочешь, Кать, знать. Правда.

Ибо зрелище трупа на виселице ободранного от всех признаков веры и нации вместе с кожей – так чтобы никто потом не мог сказать, кто там висит и на кого из соседей с дубьём кидаться, пока всю воду в колодцах не выпили – оно не для слабонервных.

– Да вот как-то отпетлял. Не человек, а ходячая недоработка. Моя. Индуса – тоже, из Амритсара дядька, бойся его. Голова над всеми нищими в городе. Но это сейчас неважно, важно – оба, в один голос сказали, что тут через ям прошла одна парочка часа три назад. Весёлая... И оба в лазоревых, махбаратских плащах. В сторону караван-сарая. Смекаешь?

– Нет. Ну, в отпуску люди, гуляют и что?

– А то, Григорий Осипович, что отпуску нам с начала войны не положено. Есть смысл проверить. Пошли?

– Пошли, – кивнул Григорий.

Благо недалёко. Каменная громада караван-сарая громоздилась почти прямо над их головами. Здоровое, двухэтажное здание со стрельчатыми арабскими арками – правда, первый этаж здоровый, на мамонтов, не на людей. Гулкая пустая по ночному времени галерея, каменная лестница вверх. Под стрельчатым сводом выл ветер, вибрировал, дрожал в завитках арабесок и резных круглых нишах-така, колебля тусклый свет масляных ламп, создавая напев – бессмысленный, протяжный и сладкий.

«Ой, мамочки. Поющий дом», – в такт ветру прозвенел в ушах голос Катерины,

«Ага», – подумал в ответ Григорий.

Замер на полушаге, резко, оборвав мысль. Почудилось было – сквозь песню ветра чьи-то шаги. На мгновение, потом они свернули куда-то в арку, исчезли, песнь ветра забрала их. Махбаратчик нетерпеливо постучал в дверь. Резную, деревянную дверь под двойной аркой на галерее.

Глазок щёлкнул – на мрамор легла полоса жёлтого неяркого света.

Чей-то тонкий голосок прозвенел:

– Ой, проходите, проходите, пожалуйста,

Голос был мягкий, грудной, вибрирующий – растёкся музыкой по ушам. Григорий сморгнул раз и другой, увидев оливковую, блестящую кожу над воротником шёлкового кимоно, узкие, обильно подведённые тушью глаза привратницы стрельнули в него на миг острым, внимательным взглядом. На миг, потом она опять повернулась, поклонилась махбаратчику на чинский манер. Или на ниппонский или вообще Когуре – не поймёшь. Знаний, которых нахватался по верхам, Григорию хватало, чтобы на глаз отличить яхуда от езида, но не разбираться в уроженцах совсем дальних краёв, куда даже на мамонте не сразу доскачешь. Да и взгляд расплывался, тонул в карих миндалевидных глазах и завитушках чёрных волос, свитых и уложенных в прихотливую, высокую причёску. Привратница стрельнула глазами в него, проговорила голосом тонким, по лисьи ласковым:

– Добрый вечер, рады вас видеть, господин. Наконец-то решили отдохнуть в нашем обществе?

Махбаратчик вернул поклон, улыбнулся – внезапно, Григорий удивился, видя, как на миг поплыло, оттаяло его лицо:

– Всё цветёшь, Мэй, всё цветёшь... – проговорил он, неожиданно для Григория улыбнувшись. – Скоро девятый хвост вырастет. Но увы. Когда я приходил сюда не по работе?

– Ну, не теряем надежды...

– Не в этот раз, Мэй. Скажи маме Розе, что я хочу её видеть. И – двери на замок...

– Хорошо.

Девушка в кимоно хлопнула в ладоши, за спиной – Григорий на полном серьёзе услышал щелчок дверного замка. Повернулась, грациозным, кошачьим жестом показывая на внутреннюю дверь, сверкающую цветным стеклом.

– Проходите, мама Роза сейчас подойдёт. Но она точно рассердится на всех, если мы не угостим вас кофе.

– Эй, ты куда меня завёл? – украдкой шепнул Григорий, придержав махбаратчика за плечо.

– Сапоги вытри. И не удивляйся пока ничему. Увидишь... – ответил махбаратчик.

Вторая привратница, тоже поклонившись без звука, открыла им внутреннюю дверь. Она была высокой, крепкой и кожей чёрной как ночь. Золотые браслеты прозвенели на её тонких руках, кривой кинжал-джамбия хищно звякнул на поясе. Григорий усмехнулся в усы, шагнул следом за махбаратчиком.