Жена мертвеца

Глава 4

На шарах освещения боярский конец не экономил, и холопам обычно наверняка было удобно посматривать наружу, сидя в удобной и тёплой каморке в доме. Ну разве что время от времени обходя подворье, чтобы уж точно быть спокойным. Сейчас всё заволокло промозглой сыростью от дождя, ночным холодом, и какою-то непобедимою осенней скукою. В саду, смоченные ночным дождём, потерявшие свой цвет и форму, качались наполовину облетевшие ветви деревьев, утром наверняка красивые от осевшего инея, а пока убогие, мокрые и жалкие. Холопы и в хорошую-то погоду, пока старшего боярина нет, выбираться станут во двор пореже, а уж сейчас, когда из господского окна их не проверить… На лень и разгильдяйство холопов без хозяйского пригляда Григорий и рассчитывал. Лишь бы не мешали Дворовый и Овинник по своей вечной привычке пакостить по мелочи людям. Григорию-то никакого беспокойства, он всегда скажет, что по «Слову и делу государевому» лез, а вот репутации Варвары Колычевой ущерб может случиться. И ещё оставалось надеяться, что намёк в словах девушки насчёт того, где её горница, Григорий уловил верно.

Дворовая нечисть мешать не стала, а может, и святой Трифон присмотрел сквозь облака за Гришкой. Он проскользнул неслышно по лестницам, снова, опять на третий этаж. Ветер кружился, уносил звук шагов. Галерея третьего этажа. Полоса жёлтого света из окон.

Сейчас!

Просвистел ветер в ушах…

Григорий запрыгнул на перила и подтянулся, встал на резной подоконник – тот скрипнул, но выдержал, и ветер прокатился по кронам деревьев ниже, унёс и рассеял звук. Окно рядом, резные ставни, свет струйками ползёт сквозь них. Жёлтый, неяркий свет свечи.

Григорий зацепился одной рукой за балясину, другой – осторожно постучал в ставни. Услышал голос Варвары:

– Кто там?

Ответил:

– Ай-Кайзерин…

«Интересно, она знает, чем по ночам занимается?» – весело хохотнул меж ушей Катин переливчатый голос.

Ставни распахнулись, звонкий, уже живой голос Варвары перебил тихий, призрачный смех:

– Заходи.

По полу горницы клубились туманы, сквозняки крутились, перемешивая белые молочные ручейки, укладывая в нечто, похожее на карту. Приглядевшись, Григорий узнал Кременьгард и окрестности, ленту Лукоморского шляха, выложенные чем попало точки громовых башен. От них туман плыл линиями показывая направления призванных, волшебных ветров. Варвара – задумчивая – стояла посреди всего этого чудодейства, ей алые сапоги тонули по голенища в тумане.

– Не могу понять… – шептала она, и ветры ходили, ластясь к её ногам.

Григорий залюбовался на миг. Варвара хмурилась, вертя в пальцах рыжие волосы

– Не могу понять. Чтобы добраться сюда, морене пришлось бы лететь кругом, чуть ли не через Лаллабыланги. И потом… – она повела руками над полом, свистнула – мелодичный, тонкий, переливчатый звук. Сквозняки откликнулись воле чародейки, туман закрутился снова и лёг, ластясь к её сапогам. Сизые полосы его свернулись в грубый, но точный план Кременьгарда. – Не могу понять… – повторила она, острый нос алого сапожка глухо стукнул по дощатому полу.

Зато Григорий внезапно понял. Что в двух шагах отсюда – через две улицы, будет парк и пруд с чёрными утками и белыми, ласковыми лебедями. Не то важно, что белыми, то важно, что царскими. Если сказать, что морена летела мимо дома Колычевых туда – можно с чистой совестью сказать: «Слово и дело». И свалить ночную беготню на крепких парней и волшебниц в лазоревых сапогах и кафтанах нежного, василькового цвета. Покушениями на царя по закону занимается специально заведённый для этого мухабарат, вот пусть они этим и занимаются. Вот только много ли чужие люди набегают на ночь глядя? Пройдут обратно, по следу морены до слободы, найдут мёртвый, выстывший дом, мёртвую Катьку в новеньком гробе. Непонятный, но явно еретический знак у неё на плече. Сожгут тело без отпевания, заклеймят призывательницей демонов и еретичкой. Доложат, что дело закрыто, и уйдут досыпать. А вот Гришке потом от братьев Тулунбековых бегать, всё воскресенье мёртвых и жизню будущего века. За то, что хотя и принятую, но их рода оклеветал и опозорил без вины.

«Ну, к Богу, не надо нам того. Да и „комара“ надо найти и прибить, раз обещался», – подумал Григорий.

Откашлялся, спросил у Варвары:

– Больше интересует другой вопрос – почему она летела точно к вашему дому?

Варвара встряхнулась, выходя из волшебного транса, затих ветер, растаял волшебный, скользящий по полу туман. Выдохнула, встряхнула рыжим волосами. Села на постель.

– Это немудрено. Столько я их развеяла уже за войну – неудивительно, что одна из них решила отомстить, почуяв мой запах, – встряхнулась снова, прошептала: – И сюда дотянулись, сволочи…

Машинально прибрала меховую игрушку в ладонь: рыжего мамонта с глазами – пуговицами и смешно задранным хоботом.

В голове у Григория мысли словно раздвоилась, поплыли вскачь: одна половина отметила, что похабная шутка, ходящая про царские мамонтовые полки, оказывается, и не совсем шутка. Вторая также быстро отвесила первой с маху по глупой башке. Потянулась – погладить по рыжим волосам, улыбнуться, щёлкнуть по носу смешную игрушку. «Как же это, мол, так, зверь? Храни свою хозяйку получше». Вместо этого Григорий просто сказал:

– Как ваш мамонт, выздоравливает?

– Лихо? Чего ему будет, раздолбаю… Почти совсем. Скоро в полк. Но меня напугала эта морена… – Варвара ответила, улыбнулась гостю. Потянулась, спрятала под подушку плюшевого мамонтёнка. Спросила: – Вы были на линии?

– Нет. Нас, жильцов, пока не дёргают, – ответил Григорий, отведя почему-то глаза.

Зря. Теперь рыжий плюшевый мамонт смотрел из-под подушки на него. Укоризненно сощурив глаз-пуговицу.

– И слава Единому, – сказала Варвара. – Вы, жильцы царёвы, обласканные, когда вас дёрнут – значит, линии пришёл полный песец. Или пришёл, но не туда. Здесь-то откуда она взялась, эта морена?

Григорий встряхнулся, поймал взгляд Варвары, заговорил. Медленно, сводя мысли в подобие строя:

– Кровавый демон, вызванный чёрным колдовством из глубин ада. И одолеваемый жаждой убийства и крови, как говорят. Я шёл от заречья по её следу досюда и видел – странное. Целовальники на рогатках, объездчики на площади, загулявшая аллеманская девка. Тварь могла порошить на ремни по меньшей мере десять человек. Однако – она шла точно сюда. Не особо разбираюсь в демонах, но – она выглядела очень целеустремлённой.

Варвара усмехнулась – луч света отблеском пробежал по её лицу. Как свет пожара, рыжим, пламенным отблеском.

– Да кто в них разбирается… – медленно сказала она, – То есть, за год войны научились разбираться, конечно. Как находить, как обезвреживать и даже… – девушка на миг запнулась, задумалась, почему-то улыбнулась, прокручивая в пальцах рыжую прядку. – Всё просто – видишь большую и клыкастую рожу или там хрень на восемь лучей на земле, ой, простите, знак куфра. Значит, где-то рядом кровища и тела кашей, значит, чернокнижники и жертвенный круг – лупи туда молнией или чем потяжелее, пока не вылезло. Или наоборот – видишь круг, ставь засаду и жди, когда чернокнижники придут, начнут жертвенными ножами размахивать.

Вот тут уже Григорию пришёл черёд изумлённо чесать в голове.

– Вот странно… – проговорил он, с трудом, но отрываясь от этого занятия. – Видел место, откуда она вылетела. Оно прямо в городе – раз. А два – знаков куфра, чернокнижников и волшебных кругов рядом не было.

– Так, расскажите с начала.

– Давай… те… Вчера ночью в заречной слободе нашли мёртвого человека, объездной голова выслал меня как пристава. По обычаю – представить станичникам власть и следить за порядком, как водится. Только «как водится» не получилось. Во-первых, убийство, во-вторых – непонятно, где убийцу искать, в-третьих – ночью из дома морена вылетела. Прошёл за ней следом…

– Прошли следом? Храбро, но глупо… Морена – тварь достаточно умная, она могла и обнаружить вас.

– Она много чего могла сделать, вот это и странно. Но на самом деле не храбро и не глупо. Я видел, как и откуда эта морена вылезла, могла убить меня сразу, там же, пока я не понял, что это. Но прошла мимо, даже не шевельнувшись в мою сторону. Можно, я другой вопрос задам? Убитая, Катерина… Тулунбекова, если по мужу. С той стороны, «жена мертвеца». Взята в плен в Марьям-юрте, стрелецким полком Языкова, записана на Андрея, младшего из братьев Тулунбековых. Вы были на линии, могли встретить братьев или её?

– Нет. Наши мамонты тогда шли с севера, через чёрный бор, по Лукоморскому шляху. Это далеко. Но… Особые приметы, знаки на теле? Еретики любят рисовать на себе… всякое. Будете на линии – не стесняйтесь раздевать всех подряд. Лучше схлопотать пару проклятий в спину, выговор и выставить себя дураком, чем пропустить своим в тыл «бурбон» или «розу Азура».

– Знак лилии, на пять лепестков, вот примерно такой…

Григорий честно попытался изобразить его пальцами, смутился, поняв, что выходит полная ерунда. Но Варвара узнала, кивнула:

– Лилия. Видела его часто, но… – тут она прервалась на мгновение, у неё некрасиво дёрнулось лицо – видимо, вспомнила что-то своё, не очень приятное. Потом продолжила: – В принципе этот знак ничего не значит, если… Если вы не пропустили при осмотре ещё что-нибудь. Думаю, мне надо как минимум, взглянуть на тело. Не спорьте, так проще, чем «розу азура», «жука в пламени» или «лезвия» вам рисовать. Не говоря уже о том, что меня обычно тошнит при взгляде на эту богомерзость.

– Хорошо. Тогда…

Где-то за окном пробили часы на башне, эхом – запели утро церковные колокола… Глашатаи с башен вплели свой голос в их звук. Вставайте, правоверные, мол. Молитва сама себя не прочитает.

Григорий честно попытался сдержать зевок. Варвара не сдержалась, сладко зевнула, прикрыв рот ладошкой.

– Рассвет, – сказала она. – Скоро рогатки откроют. Слушайте, вы сегодня спали вообще?

Григорий зевнул ещё раз, кое-как сказал:

– Не-а…

– Тогда идите, я за вами пошлю. Не сегодня, скорее всего, мне надо ещё раз проверить моего Лихо. Да и брат… – Варвара с чего-то еле сдержала смешок.

Дом загудел, просыпаясь, через раскрытое окно послышались разговоры и гул шагов – пока что далеко и невнятно. Кто-то читал молитву заспанным голосом, кто-то ругался уже. Григорий понял, что пора сваливать и быстрей, пока слуги боярышни не проснулись.

– Тогда я скажу, чтобы после отпевания гроб в холодный ледник снесли, а не закопали. Тогда благодарствую и до встречи. Буду ждать весточки – когда.

Попрощавшись, вышел старой дорогой, снова через окно.

Город уже просыпался. Ночной дождик закончился. В небе летели, кружась, жёлтые и алые осенние листья, солнце неярко светило, раздвинув тяжёлые облака. Река Сара плескалась, несла чёрные воды на север, холодный ветер завихрил опавшие листья, сдувал барашки с тяжёлых волн. Крутобокие дровяные баржи скрипели, качаясь медленно, лёгкие лодки крутились меж них. Захрапели под ухом тонконогие чёрные кони, чёрные всадники в бурках и высоких, алых и белых шапках проехали мимо под стук барабана – на мост въехала легкоконная орта восточной чети. Головной пел, запрокинув голову, и синие жилы надулись на шее его – трирский нашад, гортанный и мерный, как стук часового механизма на башне:

– На зов Единого мы устремимся, как искры на пламя свечи…

Припозднившийся возчик засуетился, убирая телегу с пути. Торговка с подносом на голове – обернулась, махнула вслед уходящей орте платочком.

Григорий улучил мгновение, утащил у той из-под тряпицы румяный, масляным боком сверкающий пирожок. Перепрыгнул через каменный парапет, приземлился, прошёл, жуя, дальше по низкому берегу. Вода плеснула ему в ладонь, смыла городскую пыль с лица, прогнала на миг с головы рассветную, сонную одурь.

По тропинке, обратно, на невысокий, заросший кустами скат. Немного удивился, увидев, что вышел опять к дому Катерины, пожал плечами, подумал кратко: «Судьба». Забил трубку, долго щёлкал огнивом по отсыревшему труту, высекая огонёк. Наконец, табак занялся, выдул струйку сизого и тёплого дыма. Ветер подхватил клочок серого, похожего на туман дыма и понёс… Призрачный голос молчал, тень Катерины не появлялась.

– Ну и ладно, – прошептал Григорий под нос.

Пошёл осторожно, оглядывая дом и сад свежим, утренним взглядом. Вдоль поленницы, вытащил пару брёвен на пробу, провёл рукой по сколу – гладкий – затянулся и усмехнулся в усы. Прошёлся по дому, залез в подклет – там было влажно и холодно, лёд таял, стекая по стенам, какие-то крынки стояли на полке в углу.

Григорий пялился на них минут пять, пытаясь понять – похоже ли тут что на колдовской круг или восьмилучевой знак проклятого куфра. Крынка с морёными огурцами признательные показания давать отказывалась. Григорий почесал в затылке, обозвал сам себя идиотом и полез обратно наверх.

Звенящий по малиновому колокольчиками голос призрака? Нет, послышалось. Жалко, уже вроде и соскучился по нему. Вышел в сени, обернулся, заметил подпёртую дверь в светлицу. Вспомнил, что вот туда он ещё нос не совал, вошёл, откинув ногой полено. Стукнулся головой об косяк, ругнулся, растворил ставни. По привычке перекрестился и обомлел. Сквозь широкие окна лился неяркий и мутный свет. Доска напротив, на козлах – на ней углем нарисован портрет. Штрих грубый, уголь отсыпался кое-где, но нарисовано ярко, с искусством – лицо на доске вышло чётким и вполне узнаваемым. Широкие скулы, узкие глаза, курчавые волосы шапкой – знакомые Тулугбековские черты. Андрей, Младший из братьев – Григорий узнал его. Разве что угол на картине странный, как будто художник смотрел снизу вверх под углом.

«А оно так и было тогда. Снизу вверх… И солнце светит сквозь волосы, – прозвенел в голове неслышный, призрачный голос. Вздохнул тяжко, зазвенел. Протяжно и тонко, таким заунывным, надтреснутым перебором на похоронах звонят. – Я когда от своих ушла… Еле ушла, зацепили почти на излёте. В подвал забилась, закрылась, лежу, слышу, как двери лоза оплетает. Думала – сдохну прямо там. Сознание потеряла, потом глаза открываю – вижу, несёт. На руках. И солнце светит сквозь волосы… И сам… Красивый…»

Прозвенело – уже не похоронный медленный перебор, а трезвон – малиновый, сладкий, мечтательный…

«Вот таким и нарисовала. Как он меня тогда нёс… Попыталась, вышло только криво, беда… Э-э-эх… Две всего ночи и было его рассмотреть. Короткие… А на третью он в дозор ушёл и на лозу напоролся».

– Э-эх, – также тихо вздохнул Григорий.

Поклонился рисунку, осторожно, спиной вышел из светлицы, аккуратно притворил дверь за собой. Присел на завалинку, выдул сноп искр из трубки – та задымилась, и сизый дым потёк в небо, клубясь, одевая призрак…

– Э-эх, – спросил Григорий, аккуратно подмигивая ему. – Морену ты призывала?

«Не скажу. Отступись, Гришенька, скажи, как по-вашему? „Слово и дело“. Ты с сильным не справишься, плетью обуха не перешибёшь. Зазря ведь, дурень, убьёшься. Зачем мне ещё и тебя за собой тащить?

Григорий дёрнул лицом. Медленно – выколотил о каблук, убрал в карман трубочку. Дунул под нос, разогнал едкий дым. Проговорил, глядя в сизое, прозрачное по-осеннему небо:

– Обидные слова говорите, Катерина, не знаю уж, как вас по батюшке величать. Только знала бы ты, Катенька, сколько раз я за свою жизнь слышал – ты не сможешь, да не получится, да плетью обуха не перешибёшь? И отец мой покойный слышал. Если за каждый раз двугривенный бы давали, мы бы давно в палатах боярских жили. А я как видишь, до сих пор по жилецкой слободе числюсь. Зато совесть перед Богом чиста, а дело сделано. Так и в этот раз будет.