Жена мертвеца

Глава 30

Снова тёмные липы, шелестящие голыми ветками на ветру, поникшие яблони, пятна света и полосами – полночная, густая тьма. Снова над домом Колычевых трещит над входом одинокая лунная лампа, снова по окнам и резным галереям горят тёплые, переливающиеся огоньки витражных окошек. Вздыбленные кони над шатром крыши и медный флюгер скрипит на ветру.

Только на самом верху, в светлице с резными фениксами – окно темно и ставни забиты наглухо. Застелена и затянута покрывалами узкая девичья кровать, рыжий мамонтёнок с глазами-пуговичками спит, забытый в углу под подушками. Григорий скрипнул зубами, встряхнулся, хлестнул себя по лицу – умылся, забрав ладонями крупные капли дождя. Прошептал тихо: «Ну, с Богом», – чуя, как азарт расползается по коже злым холодным огнём. Высокий боярский терем грудой стоял впереди, его подклет тёмен, выше, вдоль галереи цепочкой мерцают тёплые, живые огни. Чёрная тень ходит там – угловатая и кряжистая, похоже на деда Кондрата с обходом. Звон-голос Катерины прямо между ушей...

– Потом, Катенька, потерпи, немного осталось.

Привычная, от тени к тени, дорога – благо протопталась уже. До стены, притаиться в тени меж торцами тяжёлых брёвен, дождаться, когда стихнут шаги караульщика за углом. По балясинам вверх, на этаж. Верхняя, боярская галерея темна, лишь в углу мерцает, переливаясь всеми цветами радуги витражное окно. С птицами Сирин и Гамаюн, глаза у обоих горят жёлтым, колдовским светом. Опять хорошо, значит, Павел Колычев уже вернулся. Скользнуть тихо, постучать в дверь.

– Входите, – раздался голос Павла.

Григорий толкнул дверь и спросил от порога, с короткой усмешкой:

– Вы даже и не спросили, кто там?

– А что, у нас завелись другие любители лазить по ночам в чужие окна? – начал было Павел, вставая – он как раз писал чего-то за своим чёрным, огромным столом.

Аккуратно воткнул перо в чернильницу, встал, потянулся к трости. Тяжёлой, вытертой, тёмного дерева с прожилками, отполированными и блестящими на свету.

Григорий опередил его. Шагнул, быстро, через весь кабинет, скользнул по-волчьи от двери, подхватил трость, прежде чем к ней прикоснулись тонкие пальцы Колычева. Отшатнулся, небрежно повертел добычей в руках. Поймал взглядом спокойный взгляд серых профессорских глаз. Оскалился, проведя рукой по стёсанному ударом навершию. Сказал:

– Подгон вам в прошлый раз не занёс. А тут как раз есть место, гляжу. Знак сбили, Павел? Знак лилии, знак еретической Школум адептус майор. Подарок от вашего друга и коллеги, мессира Люциуса. Только он в чине вас давно обогнал. Теперь он архимагус еретиков и мастер всех демонов куфра. Сами признаетесь или позвать махбарат?

Звон в голове, голос Катерины, крик:

«Осторожно!»

Глаза Павла, напротив, неожиданно для Григорий улыбнулись вдруг. Сверху вниз, надвинулись, стали очень большими – внезапно. Звонкий, свистящий шелест, лёгкий, почти нечувствительный толчок в грудь. Блеск света на чёрном шелковом рукаве. Трость как живая забилась, стала рваться из рук.

Григорий ощерился, отпрянув назад. Украдкой скосил глаза на руку – там по-прежнему была зажата та же самая трость. Без навершия уже, рукоять зажата у Павла в ладони и тонкий, трёхгранный клинок выходил из неё. Тонкий и длинный трёхгранный клинок, он сверкнул ярко на свете лампы.

Григорий отбросил пустые ножны, засапожник сам прянул в ладонь. Усмехнулся, глядя Павлу в лицо, криво, одними губами:

– Так вот оно как. С таким лезвием – вам не пришлось биться головой в потолок в избе Катерины. Ударили издалека, прямо из-за двери, в спину, даже не входя в дом. А свалить всё можно на Теодоро. Хорошее ковыряло...

– Это называется рапирой, молодой человек, – сказал Колычев, отсалютовал, шутливо подняв клинок вверх.

На мгновение. Григорий прянул было навстречу и качнулся, когда остриё, как живое, сверкнув, бросилось в его сторону.

– Я скажу сестре, чтобы впредь брала себе любовников покультурней.

Короткий шаг вперёд, выпад. Григорий качнулся, пропустил лезвие мимо плеча, отбил второй удар засапожником, опять качнулся, прошёл под клинком, едва не располосовав своим руку Колычева. Тот отпрыгнул, отшатнулся в последний момент. Они замерли на мгновение, пошли по кругу – мягко, звук шагов таял, терялся в густом ворсе ковра. Павел выпрямился, застыл в стойке, вытянув руку и наставив на Григория остриё. Григорий улыбнулся по-волчьи, перекинул засапожник на обратный хват.

Шепнул под нос, Катерине:

– Ты не боись.

Прянул вперёд, сбил в воздухе рапиру клинком, проскользнул – и засапожнику снова не хватило длины, чтобы достать Павла на махе.

Тот отпрыгнул, переступил с ноги на ногу, меняя стойку. Опять улыбнулся. Григорий толчком отправил глобус в противника. Собранный из меди, стекла и керамики шар пролетел, разбился об стену выше головы Павла. Осколки брызнули, поцарапав щеку, Колычев шатнулся, зацепив ногой стол. Снова прыжок вперёд, засапожник глухо звякнул, подцепив рапиру, отбросил в сторону тонкое остриё. Провернулся в воздухе, свистнул и отпрянул назад. Колычев опять смог уйти, качнувшись и повторно, тонко, по-змеиному зашипел. Протёр левой ладонью рукав. Располосованный засапожником правый рукав, уже тяжёлый и алый от крови. Теперь время играет на Григория, очень скоро Колычев начнёт слабеть.

Григорий отпрянул, оскалился, прошептав – опять под нос, ободряя испугавшуюся было Катерину:

– Не боись, Кать. Здесь тесно, ему не поможет длинный клинок.

– Зато это поможет! – зло и с превосходством улыбнулся Павел.

Положил левую руку на стол. Левую, красную от крови руку. Смахнул бумаги – под ними, на чёрном дереве вспыхнул знак куфра, алая восьмилучевая звезда. Загорелась, заиграла всеми цветами радуги, запах поднялся волною, ударив Григория в грудь. Противный и сладкий выворачивающий дух ереси. Крик Катерины молотом зазвенел в голове:

– Берегись!

Поздно, тело замерло, и руки стали ватными, не своими уже. Нож-засапожник выпал из разжавшихся пальцев, обиженно звякнул и застыл на полу. Григория качнуло и повело, Павел Колычев не дал упасть – схватил как клещами за плечо, силой взял, усадил ближе к стене.

Отошёл, отложил клинок в сторону, сел на стол. Аккуратно поправил рукав кафтана и перебинтовал распоротую руку. Но прежде опять щедро напоил кровью знак куфра. Тот чавкал, почти что слышимо, языки света тянулись жадно, и кровь шипела и таяла в воздухе, не долетая до чёрной глади стола. Григорий сидел напротив, пытался, но не мог и пальцем пошевелить. Только глазами сверкал, бессильно глядя на невозмутимого Павла Колычева.

– Ну, молодой человек, – сказал он наконец, посмотрел прямо в глаза Григорию и улыбнулся. – Поздравляю, успешно довели ваше «расследование» до конца. Правда, в результате в плену оказался совсем не убийца, а наоборот, но чисто технически это мелочи. Порадуйте любопытство вашего совсем-почти-родственника – на чём вы меня поймали?

– По-крупному – сойка-демон. Когда он громил вашу кафедру – Радко обезвредили, и в этот момент Теодоро был уже мёртв. Призванный демон выпил его жизнь. Натравить на вас эту тварь было некому. А потом я её просто узнал, это та же тварь, что принесла мне письмо про Сенькин рубль. И второе – сегодня, с просьбой зайти. Кстати, эта птичка очень хорошо описана в одной из книжек на вашей кафедре. Той самой, с печатью, что «ереси нет». Потом история Катерины, татуировка – знак лилии у неё на плече. Ну а когда выплыло имя и должность её учителя, вот тут и вспомнилось ваше «коллеги». Зачем вы сойку убили, не пойму? Она же совсем-совсем безобидная.

– Умно. Только и вы выдали все, что мне нужно, молодой человек. Вы дважды отбились от Сеньки, столкнувшись лицом к лицу с его лозой. Вы не могли это сделать, не применив запретные знания. Потом, в разговоре, вы подтвердили, что оба моих брата мертвы. Этого вам тоже неоткуда было узнать, однако – знали и точно, когда разговаривали со мной. И третье – то, что вы сказали мне сейчас. Вы знаете, как и почему умер Теодоро. Извините, но вывод из этого может быть один...

– Да, и какой же? Расскажите, интересно же, – спросил Григорий, постаравшись улыбнуться пошире, насколько позволяли парализованные мышцы.

Пусть треплется, пусть говорит, будто с кафедры, перед скрипящих карандашами толпой студентов – лишь бы не смотрел вниз, где под рукавом толкается, щекочет кожу знакомое тёплое жжение. Мышь-демон ворочалась там, в рукаве. Толкался, колол искрами, старалась прервать охватившую Григория летаргию. Потом, отчаявшись, зашипел, прыгнул, сверкнув в воздухе ярким, шипящим от злости шаром огня. На Колычева, целясь в шею. Тот поймал мыша в воздухе, сбил остриём рапиры в полёте. Произнёс заклинание, снова – мазнул знак куфра кровью, символ вспыхнул, заиграл тревожным огнём. Накрыл обездвиженную мышку знакомой, медной колбой, с чеканкой по широкому боку. На узорах – тот же знак куфра, Григорий поморщился снова, узнав его.

– Спасибо, что вернули мой чайник, – издевательски сказал Колычев.

Беззвучный крик ударил изнутри по ушам. Крик мышонка, когда на него снова плеснули ледяной водой.

– Сволочь... – выругался Григорий.

Колычев невозмутимо заварил себе чай. Отхлебнул из чашки, тонкой в оправе чеканного кубачинского серебра.

– Вам, извините, не предлагаю. И пожалуй, чтобы у вас больше не осталось иллюзий – покажу ещё момент. Кондрат, зайди, будь любезен...

Дверь хлопнула, Григорий отчаянно скосил глаза на дверь и увидел на тёмном пороге старика Кондрата. Видом – такой же как Радко недавно, механические, слишком мерные и правильные движения, застывшие, глядящие прямо перед собою глаза. Старик вошёл, неуклюже, почти своротив плечом книжный шкаф. Замер, подняв глаза в потолок. Ничего не видя и не слыша, тоже, вроде как, ничего.

– Как же так...

– Не волнуйтесь, его сейчас ведёт не тот демон, что использовал против меня Теодоро. Помягче. Хотя платить придётся и ему всё равно. Старик был так вежлив, когда боярич как знак признательности подарил ему вышитую рубашку...

Григорий невольно выругался:

– Ах ты гад.

Павел Колычев на полном серьёзе кивнул:

– Спасибо. Кондратий, будь ласков, прибери здесь... А мы пока вернёмся к нашим делам. Итак, дорогой мой Григорий, из всего увиденного вывод может быть только один.

– Да?

– Наша милая Катерина ещё при вас, её дух рядом, и вы можете её видеть и слышать...

– И что с того? Хотите знать, что она теперь о вас думает? Могу пересказать, но боюсь, в русском языке не найдётся достаточно неприличных выражений.

– Обойдусь. Но, главное... Да, уважаемая Катерина, признаю – блефовать, пугая вас письмом от якобы учителя, было глупо. Но теперь ситуация поменялась, теперь моя просьба подкреплена кое-чем большим, чем простой блеф. Прямо передо мною, в парализованном виде, сидит явно не безразличный Вам человек. И мне всё ещё нужен учебник по чернокнижию. Хороший, правильный учебник с основами и полным теоретическим курсом – без теории эксперименты Теодоро при всей их смелости давали нередко отрицательный результат. Мы просто не понимаем, чего получаем на выходе, приходится проверять методом проб и ошибок. Несчастный Дуванов, погибший, потому что нам пришлось наугад подбирать расположение арканов, потом студентки из университета. Прибавить риск для самого экспериментатора и сложность подбирать каждый раз материал для проверки… – увлёкшись, Павел не обратил внимания, как на этих рассуждениях лицо у Григория аж закаменело от ярости. – И не отнекивайтесь, пожалуйста, Катерина, я знаю, я видел лилию на вашем плече – коллега Люциус не ставит высшие баллы за просто так, а на память вы, я знаю тоже, не жалуюсь.

– Очень даже не жалуется, и что с того? Вы-то её услышать не можете...

– Зато вы, Григорий, можете услышать и записать. И чтобы не было соблазна устроить подвох – предупреждаю, что любую схему или рецепт из этих записей я сперва на вас и проверю…

– Прошу... – Павел улыбнулся, плавным жестом показывая на стол. Григорий, насколько можно, проводил его взглядом, потом поднял глаза и снова – усмехнулся.

– Ладно, крайний на сегодня вопрос. Нахрена?

– Что – на хрена? Нахрена человеку новые знания? Или власть, которую они дают? Да просто...

Павел начал было и осёкся, замер, заметив, что Григорий сейчас смотрит не на него. Мимо Колычева, в угол, наверх и на лице у него – плавала непонятная для Колычева усмешка:

– Да я не вам, – проговорил Григорий, медленно, старательно смотря мимо Колычева, под потолок. – Ваше «Нахрена» мне почему-то очень и очень не интересно. Знания, ну как же, да... Обман да мучительство, пособие, как обмануть сильного и подчинить себе слабого. Сотни лет назад Лукавый искушал этим Спасителя, и ответ был дан ещё тогда. Всё, что от Нечистого – сначала пообещает дивный сад, а потом обратит в навоз. Я не вас спрашиваю.

Григорий поднял глаза, скосился – весьма выразительно, на полку по-над столом. Демон-сойка сидела там, опасливо косясь на людей большим жёлтым слезящимся глазом. Маленькая – она качалась, зацепившись когтями за край, ворочала рогатой, похожей на мышиную головой, то сжимала, то растягивала тонкие перепончатые крылья. Одно порвано – университетские вороны, должно быть, её догнали и потрепали. Григорий улыбнулся зверушке, сказал тихо и ласково:

– Я вот сейчас у неё спрашиваю. На хрена тебе, маленькая, за-ради чудаков летать, под клювы наших воронов подставляться? У нас семки есть...

– Ах ты!.. – Павел Колычев вспыхнул, лицо его залилось на миг вспышкой алого, дикого гнева.

Трость с рапирой поднялась, стукнула глухо в его руках. Взлетела, как для удара. Тяжёлая деревянная трость. В жёлтых глазах сойки-демона мелькнул дикий, очень человеческий страх. Она забилась, взмахнула крыльями, пытаясь взлететь. Раненое крыло подвернулось, зверушку повело в воздухе, кругом – задев ряды бутылок на полке над окном. Тонкий хрустальный звон, треск и дребезжание разбитого стекла. Потом шипение, клуб чёрного, вонючего дыма и вой. Тяжёлый, низкий, почти слышимый вой. Банка чернил слетела и разбилась о стол, заливая знак куфра. Тот зашипел как живой и забился, разорванные линии загорелись, знак заорал – дико, до звона в ушах.

Григорий рванулся. С места, чувствуя, как спадает вызванный волшебством паралич. На Колычева, тот шатнулся, снова – потянул из трости рапирный клинок. Не успел. Старый Кондрат вдруг оказался прямо позади него, поднял и опустил тяжёлый кулак прямо на затылок бояричу.

В ушах прорезался звонкий голос Катерины, взревел наполовину дохлый демон из знака, страшным, похабным матом прошёлся старый Кондрат, шипя и срывая с себя зачарованную, с вышитым заклинанием рубашку. Григорий ударом ноги разбил чайник, и мышь-демон вылез на свет, сверкнул искрою, тоже ругаясь на всё разом. Шипя и искрясь, злобный – сразу накинулся, расплавил помятый чайник, опалил пламенем восмилучевой знак, разошёлся, принялся метаться по комнате, пепеля и выжигая всё, напоминающее чернокнижие. Сойка испуганно кричала и била крыльями в страхе, судорожно забиваясь в уголок потемней. Бардак улягся где-то спустя полчаса. Когда под бдительным руководством Катерины, огненный мышь пожог и перевёл в пепел всё, что было в кабинете хотя бы немного похоже на чёрную магию.

Судорожно орущего: «Мне положено, кровью клялись», – как потом ехидно перевела Катерина – демона прибили святым крестом, иконой и, для верности, кованными жилецкими сапогами. Потом Кондрат снова ругался, а Григорий стоял посреди кабинета как полный дурак, рылся, искал семечки – накормить и как-то успокоить верещащую в панике сойку. Та забилась в угол и шипела, как маленькая, жалобно и тонко крича.

– Да просто прибейте её. В джеханнаме этой погани много...

– Говорят, это не настоящий джеханнам. И какая бы не была – жалко, – ответил машинально Григорий.

Тут же – обернулся рывком. Узнал голос Павла Колычева, тот очнулся, встал на ноги, даже свой чёрный камзол успел отряхнуть. Разве что морщился жалобно всякий раз, когда из дома доносился азартный огненный треск – мышь-демон металась там, азартно, под руководством Катерины выжигая всё подозрительное.

Григорий подобрался, скосился на Колычева, потом на деда Кондрата и, аккуратно – на лежащий на полу нож. Подкинул его носком сапога, подхватил... И услышал в голове звенящий голос Катерины:

«Не надо».

– С чего это?

«Чернокнижие мы с мышкой все выжгли, а прочее – месть меня, ну может на мгновенье и порадует, а вот только потом придётся на эту рожу до джабраиловой трубы смотреть. Так себе удовольствие, не хочу. И также, до джабраиловой трубы не хочу бояться, что из-за него вы с Варварой поссоритесь».

«Ладно», – согласился Григорий мысленно про себя. Протёр и аккуратно убрал нож за сапог. Повернулся, внимательно посмотрел в глаза Павла Колычева.

Тот начал было что-то говорить, да осёкся, так как Григорий посмотрел на него совсем иначе. Без злости, а холодно, с интересом, как смотрят на крысу, пойманную в мышеловку, но ещё не знающую, что скоро её вытряхнут в бочку с водой.

– Знаете, а ваш отец был прав, приставив к вам Кондрата. Что вы там говорили? Знания, целый мир, который от нас скрыли. Выдающиеся успехи еретиков? Цель оправдывает средства? Но наверное, не сильно так, не до конца вы перед отцом раскрылись. Отец только и лишил вас прав наследования титула? Надеялись, что без Кондрата да с помощью чернокнижия эту часть духовного завещания сможете затерять?

Лицо у Павла перекосило, щёки на пару секунд прихватил нервный тик.

– Не в вашем положении, Григорий, мне хамить. Да, великие знания сгорели в огне, но, в любом случае, я – великий боярин. И то, что вы жилец, за пошибание дочери и сестры великого боярина… Но могу за добровольное сотрудничество…

– Хватит, – сказано было так, что Павел поперхнулся на полуслове и невольно попятился. – Вы дурак, Павел. Дважды дурак. Первый, когда решили, что эта еретическая пакость проложит вам дорогу к титулу. Знания, прогресс, говорите? Лес рубят – щепки летят? Сами такой щепкой не думали оказаться? Если бы отец не погиб, и его, и братьев с сестрой уморить… И не надо мне говорить, что вы готовы расплатиться со мной сестрой. Пока она жива, в любой момент может всплыть посмертная воля вашего отца. Вы не поняли, что живы и не на дыбе до сих пор только из-за неё?

Павел нашёлся не сразу. Довольно долго молчал. Потом заговорил. Пытаясь по-прежнему грозно, но получалось так себе.

– Григорий, вы не в том положении, чтобы угрожать и хамить. Да, знания сгорели, но есть ещё много путей. И вы сами ведёте к тому, чтобы я плюнул на них, и вы просто исчезли…

– Я сказал, вы дважды дурак, Павел. И скажите спасибо Варваре. Хоть и дрянь вы брат, хотя и задумали подлость, но всё равно брат. Поэтому сейчас с вами и разговариваю именно я. Трое. Махбарат, который ищет чернокнижника. Мэтр Бастельеро, который обижен на свой перевёрнутый герб – Теодоро действовал от имени хозяина, значит с его смертью вира за оскорбление переходит на вас. И достопочтенный Юнус-абый, который просто жаждет поквитаться за опозоренную племянницу. Они все знают, что у Теодоро был кто-то ещё, ищут вас. Не знают лишь имени. Так вот, если до утра я не придержу весточку, имя они получат. А дальше вы молиться будете, чтобы махбарат добрался до вас первый. Я даже не знаю, чего вам больше пожелать: чтобы вас медленно живьём обращали в камень, или медленно живьём обдирали кожу, а потом вырезали из ещё живого внутренности. Хотя, может быть, вы предпочитаете дыбу махбарата? Да, пробовать на мне ваши знаки подчинения не советую. Все уже знают про Радко, тревогу поднимут сразу, едва я им покажусь на глаза. А дальше…

Колычев усмехнулся, дёрнул тонкой и аккуратной бородкой – она поднялась, нацелившись было на Григория. Потом опустилась, он дёрнулся, поднимая глаза. Огненный мышонок вылез на полку, фыркнул, уставив на Колычева чёрную бусинку-глаз. Пустил яркую искру, она зашипела, падая на книжный переплёт. Колычев охнул, Григорий погрозил пальцем мышу. Павел махнул рукой и сказал после паузы:

– Ладно, не продолжайте, я понял. Что же, проигрывать тоже надо уметь. Тем более колья с головами, всё равно уберут, а тот указ насчёт моего рода царица очень хочет отменить. Полагаю – воеводство Колымское?

– Ну, или Верхоянское, на ваш вкус. Но лучше Колымское, там немирные чукчи и город в ногайской бухте строить будут, как говорят. Найдётся место. Добровольно, в порядке остро вспыхнувшего желания применить свои познания на пользу Родине и светлейшей Ай-Кайзерин. Только прошение пишите сейчас. Быстрей, я уже слышу шаги на лестнице. И да, кстати, ещё одно.

– Да?

– Кроме Катерины и меня вы со своим колдовством обидели ещё одного человека...

***

«Гришь, а где эта Колыма?» – протяжно и мило прозвенел голос Катерины в ушах.

Уже потом, когда всё закончилось, и Григорий шёл к себе домой, за мост, в заречную слободу. Медленно, глазея на тучи и улыбаясь непонятно чему.

– Чудное место, про него ещё песню сочинили: «Двенадцать месяцев зима, остальное – лето»... Есть у нас такое, в царстве, ещё хуже Лаллабыланги, как говорят. Колычеву понравится, – усмехнулся Григорий.

Про себя же старательно затоптав мысль о том, что Павел Колычев теперь, конечно, туда поедет, до конца жизни, но воеводой – меньше нельзя, меньше – оно просто в голове не укладывается. Позор с бояричем-чернокнижником и громким судом припечатает всю семью до третьего-четвёртого поколения. И со всеми боковыми ветвями, включая ещё не сложившихся Осип-Колычевых, на которых Григорий надеялся где-то в глубине души. Да и Варваре ходить, чтобы постоянно слушать нехорошие шепотки в спину… Нет, не надо ей такого.

Катерина хихикнула, поймав его мысль. Прошелестел её голос-звон в голове:

«Обязательно понравится. Куда он денется».

– Уверена, что не хочешь мести? Ещё не поздно... Хотя там в доме, наверно, уже Платон Абысович сидит. Подписи на ходатайстве Колычева проверяет.

«Нет, Гришь, не хочу. Точно поняла, что уже нет, не стоит. Оно того. А зачем ты его к Юнус-абыю послал? Марджану сватать...»

– Ну, во всяком случае, после боярского сватовства старый волк успокоится насчёт чести рода. И то хорошо, иначе он Колычева даже на Колыме достанет. А Марджана в любом случае сумеет постоять за себя, да и пригляд за Колычевым лишний не помешает.

«Всё-то ты продумал. Видела я эту Марджану, она же из него верёвки вить будет. Мне его немножко жалко заранее. Но совсем немножко».

– Ага... – хмыкнул Григорий.

Улыбнулся, поймав краем глаза, как призрак улыбается ему в ответ. Парит над землёй, будто идёт рядом и под руку. И улыбка скользит по тонким губам. Над городом плыли серо-чёрные, дождём налитые осенние тучи, изломанной линией – липы и острые крыши домов предместья, на востоке – уже рассвет вставал тонкой алой чертой, перечёркнутый напополам чёрной тянущейся в небеса шпилем татарской башни. Окна темны, час тихий уже предрассветный, даже собаки утомились, лаясь. Сторожа на рогатках – и те заснули, устали орать свою чушь. Ан, нет, вон проснулся один – на жилецкой слободе у рогатки возилась тёмно-серая, неопределённых очертаний тень. Кто-то из дружков проорал, отметился тяжёлым и заспанным голосом: «Четвёртая стража, облачно, все добрые люди спят»...

Григорий в шутку свистнул ему, махнул рукой, протяжно и заливисто крикнул:

– Эй, дядя, шапку продай.

Собака лениво залаяла, и сторож – видно было, как он отмахнулся в ответ:

– Чаго? Отвали дурной, развелось тут пьяных да больных на голову...

«Не судьба, – уточнила Катерина, смеясь, – должно быть, Гришка, твоей голове и без шапки понравилось думать».

– Ага, – в который раз уже мечтательно улыбнулся Григорий непонятно чему.

Перепрыгнул с маха через забор, пошёл огородами напрямик – к своему, горящему неярким тёплым огнём в окнах дому.